— Да… Но Оже начал уже подумывать о торговле марками… Он собирал коллекцию для удовольствия…
И постепенно понял, что это может приносить доход.
— А Комарье?
— Он был честолюбив, нетерпелив… Он постоянно нуждался в деньгах… Он познакомился с человеком, который вернулся из колоний и вбил ему в голову идею отправиться туда… Сначала он хотел, чтобы сестра сопровождала его, но она отказалась из-за того, что ей рассказывали о вредном влиянии местного климата на здоровье женщин.
— Он уехал один?
— Да… Деверь пробыл там два года и вернулся с карманами, набитыми деньгами… Но он растратил их быстрее, чем заработал… Ибо уже пристрастился к выпивке…
Он утверждал, что мой муж — жалкое подобие мужчины, что мужчина должен делать что-то другое, а не оформлять страховки и не подторговывать марками.
— Он снова уехал?
— Да, но на этот раз меньше преуспел. Мы понимали это, читая его письма, хотя в них он, верный привычке, хвастался без меры… Два года назад моя сестра Марта заболела пневмонией, от которой и скончалась…
Мы написали ее мужу… Кажется, после этого он запил еще сильнее… Что касается нас с мужем, то мы переехали сюда, так как давно мечтали иметь собственный домик и переселиться поближе к Парижу. Страхование муж бросил, марки приносили хороший доход…
Она говорила медленно, спокойно, взвешивая каждое слово и прислушиваясь к звукам, доносившимся из ванной…
— Пять месяцев прошло с тех пор, как мой деверь вернулся — не известив, не предупредив нас о своем визите… Однажды вечером он, будучи пьяным, позвонил в нашу дверь… Он посмотрел на меня как-то странно, и его первыми словами, которые он произнес со смешком, были: «Я так и думал!»
Тогда я еще не знала, какие мысли он вбил себе в голову. Он выглядел не столь блестящим, как после первой поездки… Его здоровье было подорвано… Он гораздо больше пил, и теперь, хотя деньги у него и водились, он больше не был богат…
Он принялся бормотать что-то невразумительное.
Смотрел на моего мужа, время от времени выкрикивая ему фразы вроде:
«Признайся, что ты — король негодяев!»
Он ушел… Мы не знали, куда он отправился. Потом он появился снова, и снова пьяный. Вместо приветствия он сказал мне:
«Ну вот, моя маленькая Марта…»
«Вы хорошо знаете, что я не Марта, а Изабелла…»
Он насмешливо ухмыльнулся.
«Однажды мы разберемся, верно? Что до твоего сволочного мужа, который продает марки…»
Вы понимаете, я не знаю, что произошло… Нельзя сказать, что он сошел с ума… Он много пил… У него была навязчивая идея, которую мы долго не могли разгадать… Сначала мы ничего не понимали ни в его инсинуациях, ни в его угрозах, произносимых с язвительной усмешкой, ни в записках, которые начал получать по почте мой муж: «Я с тобой расправлюсь».
— Короче говоря, — спокойно сказал Мегрэ, — ваш деверь Комарье по той или иной причине вбил себе в голову, что умерла вовсе не его жена, а мадам Оже.
Мегрэ был ошеломлен. Две сестры-близняшки, настолько похожие, что родители вынуждены были одевать их по-разному, чтобы различить. Находясь вдали от дома, Комарье узнает, что его жена умерла…
И по возвращении по какой-то причине он воображает, что произошла подмена, что это Изабелла умерла, а его жена Марта в его отсутствие заняла место сестры в доме Оже.
Взгляд комиссара стал тяжелым. Он неторопливо затягивался трубкой.
— Шли месяцы, и жизнь стала невыносимой… Письма с угрозами приходят одно за другим… Иногда Комарье врывается сюда с угрозами в любое время дня или ночи, вынимает свой револьвер и, усмехаясь, наставляет его на мужа:
«Нет, не сейчас, это было бы слишком красиво!»
Он поселился неподалеку, чтобы преследовать нас.
Он хитер, как обезьяна… Даже пьяный, он прекрасно понимает, что делает…
— Он понимал… — поправил Мегрэ.
— Должна перед вами извиниться… — Женщина слегка покраснела. — Вы правы, он понимал… И я не думаю, что он хотел, чтобы его забрали… Поэтому здесь мы не очень боялись, ведь если бы он убил Оже в Жювизи, все пальцем бы стали показывать на убийцу.
Мой муж не решался больше уезжать… Но вчера ему было необходимо поехать в Париж по своим делам. Я хотела сопровождать его, но он отказался… Он специально сел в первый поезд, надеясь, что Комарье еще не проспится после пьянки и не заметит его отъезда.
Муж ошибся, поэтому он позвонил мне во второй половине дня и попросил приехать в кафе на бульваре Сен-Жермен и привезти ему револьвер.
Я поняла, что он доведен до крайности, что он хочет с этим покончить… Я привезла ему его браунинг…
По телефону он сказал мне, что не покинет кафе до закрытия.
Я купила второй револьвер для себя… Вы должны меня понять, господин комиссар.
— Короче говоря, вы решили выстрелить, прежде чем ваш муж будет убит…
— Клянусь вас, что, когда я нажала на курок, Комарье уже поднимал руку с оружием.
Это все, что я хотела сказать. Я отвечу на вопросы, которые вы пожелаете мне задать.
— Как объяснить то, что ваша сумочка помечена буквой «М»?
— Дело в том, что это сумочка моей сестры… Если Комарье прав, если произошла подмена, о которой он столько говорил, то, полагаю, я позаботилась бы о том, чтобы заменить инициал…
— Короче, вы настолько любите мужчину, что…
— Я люблю своего мужа…
— Я говорю, что вы так любите мужчину, муж он вам или нет…
— Он мой муж…
— Вы так любите этого мужчину, назовем его Оже, что решились убить — чтобы спасти его или помешать ему убить самому…
Она ответила просто:
— Да.
За дверью послышался шум.
— Входи… — сказала она.
И Мегрэ наконец увидел того, чьи столь различные описания ему сегодня давали — клиента с крашеными усами, который здесь, в этой обстановке, казался воплощением безнадежной банальности, полной посредственности, особенно после такого признания в любви, какое сделала молодая женщина.
Месье Оже с беспокойством осмотрелся. Она улыбнулась ему. Она сказала ему:
— Сядь… Я все рассказала комиссару… Как твое сердце?
Он машинально приложил руку к сердцу и пробормотал:
— Более или менее…
Суд присяжных департамента Сена оправдал мадам Оже, сочтя, что она действовала в пределах необходимой обороны.
И каждый раз, когда Мегрэ рассказывал эту историю, его собеседник иронически спрашивал:
— И это все? Ведь должно быть что-то еще?
— Я вот что хочу сказать… Кроме того, что самый заурядный человек способен вызвать великую, героическую любовь… Даже если он торгует почтовыми марками и у него больное сердце…
— Но Комарье?
— А что с ним?
— Был ли он безумен, когда воображал, что его жена вовсе не умерла, а выдавала себя за Изабеллу?
Мегрэ пожимал плечами, повторяя снова и снова издевательским тоном:
— «Великая любовь»… «Великая страсть»!
Иногда, если комиссар был в хорошем настроении и только что выпил согретую в ладони рюмку старого доброго кальвадоса, он продолжал:
— Великая любовь!.. Великая страсть!.. Не всегда ее вызывает муж, не так ли?.. А в большинстве семей у сестер есть досадная привычка влюбляться в одного и того же мужчину… Комарье был далеко…
И Мегрэ заканчивал, выпуская клубы дыма из трубки:
— Попробуйте разобраться с этими близнецами, которых даже собственные родители различить не могли, родители, которых уже не допросить, ибо они умерли… Как бы там ни было, а никогда не было такой чудесной погоды, как в тот день… Думаю, что я никогда столько не пил… Жанвье, если бы он был болтлив, может быть, и рассказал бы вам, как мы с ним вдруг обнаружили, что поём в такси, возвращаясь в Париж, а мадам Мегрэ потом еще изумлялась, откуда у меня в кармане взялся букет фиалок… Проклятая Марта!.. Извините… Я хотел сказать: проклятая Изабелла!
Высокий никелированный бак-кипятильник с фильтром для приготовления кофе, использовавшийся в парижских кафе до начала 1960-х гг.
