И странное дело! Этот человек, сражавшийся в одиночку, как Дон Кихот, выглядел, несмотря на высокий рост, сущим хлюпиком: на лбу залысины, нижняя губа по-детски оттопырена. Перед его типографией вечно торчали любопытные: там, на черной классной доске, можно было в любое время прочитать последние известия, в том числе городские, а также сообщения об умерших и новорожденных.
Поскольку Джастин вошел теперь в жизнь города, он приобрел привычку во время утренней прогулки останавливаться у черной доски, но, кажется, так и не полюбопытствовал заглянуть внутрь, где Честер Нордел вместе с рыжим наборщиком работал у печатных станков.
Во всяком случае, Чарли сильно удивился, когда сам Нордел, оторвавшись от дел, зашел в бар и не без волнения в голосе стал расспрашивать хозяина о приезжем.
Как раз в эту минуту Уорд, выдерживая свое расписание, входил в двери кафетерия напротив.
— Вы знаете, как его зовут?
— По его словам — Уорд, Джастин Уорд.
Нордел покопался в памяти, но явно безуспешно.
— Заметьте: ничем не доказано, что это его настоящее имя. Сообщая его шерифу, он любезно дал понять, что имеет право называть себя, как ему угодно.
— Он не сказал, откуда приехал?
— Он избегает об этом говорить и так осторожничает, что даже срезал фирменные марки с одежды.
— Любопытно.
— Вы с ним знакомы?
— Навряд ли. Просто стараюсь припомнить, кого он мне напоминает. Юрода он в разговоре не называл?
— Никогда. И все-таки, кажется, выдал себя. Вчера Саундерс заговорил при нем о Техасе. Я наблюдал за Уордом, и у меня сложилось впечатление, что он знает тамошние края.
— Речь шла о каком-нибудь городе конкретно?
— О Далласе. Саундерс, побывавший там, хотя давно и только проездом во время свадебного путешествия, утверждал, что это самый богатый город в Штатах, богаче и роскошнее Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса.
Чарли отметил про себя, что сегодня Нордел серьезней и озабоченней, чем обыкновенно.
— За ним есть что-нибудь скверное? Я хочу сказать, за человеком, о котором вы думаете?
— Напротив.
На этот раз издатель залился краской, допил стакан и, уходя, процедил:
— Впрочем, я ни в чем не уверен.
Чарли никогда не слышал, что Нордел жил в Техасе.
Редактор газеты обосновался в городе до итальянца, то есть больше пятнадцати лет назад, и бармен даже был убежден, что Честер — здешний уроженец.
Если вслед за тем Чарли опять попал впросак — тем хуже! Может быть, он даже совершил предательство по отношению к соседу и своему давнему знакомому, но у него не хватило сил устоять перед искушением. Когда в пять часов Джастин занял свое место у стойки, Чарли, налив ему пива, бросил:
— А со мной только что говорил человек, который вас знает.
Он почти пожалел о своей неосторожности: собеседник его внезапно побледнел. Точнее говоря, кожа у него стала свинцовой, серо-белого оттенка, лицо — неподвижным, как у манекена, и лишь карие глаза на мгновение выдали внутреннюю панику.
Это мгновение оказалось таким кратким, что Чарли тут же засомневался в своей догадке.
— Кто же это? Надеюсь, не местный житель?
И тут Уорд впервые изобразил подобие улыбки. Разве способен кто-нибудь предположить, что в прошлую субботу, вылезая из машины на перекрестке у «Четырех ветров», он уже знал имена большинства видных горожан, которые вычитал в телефонной книге? Уж на что Чарли всего навидался и считает себя парнем не промах, но и тот до этого не додумается.
— Напротив, играющий у нас важную роль: он издает газету.
— Нордел?
Уорд сам назвал имя, которое вполне мог прочесть на типографии, и лицо его перестало выражать какой-либо интерес. Вернее, оно выражало его теперь из чистой вежливости, хотя он и ею не слишком баловал собеседников.
— Ему показалось, что он встречал вас когда-то в Техасе, в Далласе.
Чарли ждал, что Джастин начнет отрицать, но тот не ответил ни «да», ни «нет».
— Судя по всему, если вы, конечно, тот, за кого он вас принимает, Нордел вас хорошо помнит.
Никакой реакции, даже банальной фразы о совпадении или о склонности иных людей узнавать в каждом старого знакомого.
Чарли предполагал, что на следующий день Джастин не остановится у газеты, но ничего подобного не произошло. Снегу намело столько, что он скрипел под ногами.
Утренняя расчистка дорожки на тротуаре перестала быть детской забавой. Примерно в один и тот же час люди, загрузив топку углем, выходили с лопатами на улицу; те, у кого быстро зябли уши, натягивали на голову вязаную шапочку сына.
Со своего порога Чарли не мог видеть, что творится в типографии, — она располагалась на той же стороне улицы, что и бар, — но заметил, что Джастин в своем мышино-сером пальто долго стоял у черной доски. В это утро никаких сенсационных сообщений не появилось, и времени, которое провел там Уорд, хватило бы на то, чтобы раза два-три перечитать немногие написанные мелом строки.
Наконец Честер Нор дел — он всегда работал в одной рубашке и надвигал на лоб зеленый козырек — отворил дверь, вышел на тротуар и заговорил с Джастином.
Издалека слов было не расслышать, но Уорд явно отвечал издателю — и даже целыми фразами.
Честер наверняка озяб, но никак этого не показывал; собеседник оставался в шляпе, рук из карманов не вытаскивал, и во рту у него торчала желтоватая недокуренная сигарета.
Может быть» его приглашали зайти? Согласится он или нет?
Издали казалось, что Нордел пытается зазвать Уорда к себе, и Чарли готов был поклясться, что тоном просителя говорит именно типограф.
Во всяком случае, это он, а не приезжий вышел на утренний холод, завязал разговор, стоял на улице в одной рубашке и, словно для вящей убедительности, подкреплял слова движениями головы.
С другой стороны, насколько можно судить с такого расстояния, Джастин сам прервал беседу с несвойственной ему учтивостью. Имело ли это отношение, пусть даже отдаленное, к шагу, предпринятому Уордом сразу после полудня? Согласно своему расписанию, он должен был бы направиться к лавке китайца, а он решительной походкой вошел в бильярдную напротив, где старый Скроггинс играл партию с тремя молодыми людьми в ярких шейных платках.
Скроггинсу было семьдесят пять с лишком, он страдал хроническим бронхитом, и весь пол в заведении был мерзко заплеван его харкотиной. Будучи вдовцом, он почти не вылезал из своей бильярдной, где и жил в душной комнатенке за писсуарами.
Бильярдная безусловно представляла собой самое жалкое место в квартале. На стойке красовались дешевые шоколадки, арахис, пакетики жевательной резинки, конфеты и открытки юмористического содержания. В большой банке из красной жести, куда каждое утро подсыпался лед, охлаждались кока-кола или другие газированные напитки, реклама которых покрывала стены вперемежку с почерневшими картинами.
Несмотря на убожество, бильярдная редко пустовала: среди десяти тысяч жителей города всегда находились такие, кто подолгу не работал и не знал, как убить время.
Но, главное, в городе хватало юнцов, любивших с независимым видом заключать пари у зеленых столов.
Джастин Уорд терпеливо дождался конца партии.
Была пятница. Вошла группа молодых безработных и заняла второй бильярд.
Когда партнеры Скроггинса наконец удалились, Уорд выбрал себе кий, натер его конец мелом и тщательно собрал шары пирамидкой. Он, видимо, оказался сильным игроком, потому что настроение у Скроггинса разом испортилось, и, записывая очки, этот старик в мятых, обвислых на заду брюках отхаркивался чаще, чем обычно.
Затем оба отошли к прилавку, заговорили, и беседа их так затянулась, что Джастин появился у итальянца с опозданием на четверть часа, через несколько минут после начала снегопада.
— Вы, кажется, первоклассный бильярдист.
— Да, мне случается играть. Но обычно я себе этого не позволяю.
— Вы обставили старого Скроггинса, и должен предупредить: он вам этого не простит.
— А я думаю, он очень доволен.
Уорд на минуту смолк, и глаза его, устремленные на стакан с пивом, как-то странно заблестели.
Потом он ровным, невыразительным голосом объявил:
— Я только что купил у Скроггинса его дело.
Первое, что почувствовал Чарли, была досада, и он невольно посмотрел на Уорда с некоторым презрением.
Джастин провел-таки его! Чарли ломал себе голову, строил самые невероятные предположения, а все было до отвращения просто и глупо.
Ничего таинственного, ничего необыкновенного! Заурядный тип, каких вокруг пруд пруди, один из тех одиночек, что зарабатывают на жизнь ремеслом, о котором другие даже не помышляют, которым брезгуют.
Такие попадаются в любом городе, квартале, порой — деревне. Неподалеку от «Погребка» живет один подобный фрукт: продает арахис на улице, толкая перед собой тележку и время от времени дудя в детский рожок.
Был в городе и другой, ныне умерший, — торговал оладьями и жареной картошкой в дощатом ларьке.
