– Позовите сюда Гая Бриксгема и француза по имени Равель. Предупредите, что их ждут немедленно. Скорее. – Затем он повернулся и подмигнул Мантлингу: – Темное дело, сынок. Очень темное. Почему вы умолчали о попугае и собаке?
Когда Мантлинг заговорил, Терлейн подумал, что как-то слышал подобные звуки – так звучит пробитый барабан.
– Но я ничего не знал о Фитце, черт бы его побрал, – сказал он бесцветным, вызывающим жалость голосом и махнул рукой. – Бедняга Фитц! Господи боже, это просто ужасно. Я имею в виду старуху Изабеллу. Как вы думаете, она в своем?..
– Ну, она явно уверена, что кто-то не в своем. Вы что-нибудь об этом знаете?
– Чушь. Полная чушь. Можете мне поверить! Я только сегодня услышал о собаке. А насчет попугая… – Он выпятил подбородок. – Я даже рад, что ему свернули шею. Больше мне нечего сказать. Отвратительные твари. Вы когда-нибудь замечали, какие у них глаза? Как у змеи, нечеловеческие. Попробуйте их отогнать рукой – останетесь без пальца… Погодите-ка! Не поймите меня превратно. Я птицу и пальцем не тронул. Я ее не убивал.
– Понятно. А вы знаете, кто это сделал?
– Нет. Слуги, вероятно. Они недолюбливают Изабеллу и попугая тоже терпеть не могли. Он орал так, что зубы сводило. Обычно его клетка висела в столовой. Завидев кого-нибудь, он скрипел: «А вот и ты, а вот и ты» – и хохотал, как полоумный. – Он осекся, покраснев, но, увидев, как открылась дверь, заторопился: – Гай! Гай! Она рассказала тебе? Кто-то убил Фитца и спрятал в мусорном ведре. По крайней мере, так утверждает Изабелла.
В комнату вошли двое. Первый, тот, к которому обращался Мантлинг, остановился возле двери. Это был небольшого роста мужчина с острым лицом и приятной улыбкой. На нем были – и в помещении это смотрелось странно – темные очки. У него был высокий костистый лоб и такие же, как у брата, волосы – жесткие рыжие кольца. Несмотря на то что он был лет на шесть младше Мантлинга, его лицо покрывала сеть мелких морщин, особенно заметных на впалых щеках и вокруг улыбчивого рта. И, несмотря на самоуверенность и мишуру Мантлинга, Терлейн почувствовал, что у хрупкого Гая сердцевина потверже. У него было умное лицо, но… радушное или хитрое? Возможно, подумал Терлейн, такое впечатление возникало из-за темных очков. Ему не нравились темные очки. Прикрытые ими, глаза человека превращались в черные тени, бегавшие, будто крысы за ширмой. Казалось, они не останавливались ни на секунду.
Гай поколебался – очень недолго. На его лице появилось неодобрительное выражение.
– Да, – сказал он. – Я знал, что Фитц умер. Но зачем так кричать, братец?
– Ты знал?
– Со вчерашнего дня. – Гай снова улыбнулся и четко, раздельно произнес: – Я боялся, что Изабелла дознается. Она же всегда…
– Вынюхивает, да? Ты это хотел сказать?
– Хватит, хватит! – Глаза Гая прошлись по периметру линз. – Мы же больше не хотим скандалов и криков? – Как бы говоря, что вопрос исчерпан, он достал серебряный портсигар, вытянул оттуда сигарету и легко постучал ею по портсигару. – Равель, войдите, не стойте в дверях. Они ведь хотели нас видеть.
– Не стоит обо мне беспокоиться, друг мой, – произнес дружелюбный и неожиданно британский голос. Обладателя голоса видно не было – его загораживал Гай. – Но о чем вы? Могу я спросить, кто такой Фитц?
Странным образом, иностранное происхождение Равеля выдавала только точность употребления идиоматических фраз и чрезмерно правильное произношение. Он говорил подходящую фразу так, как хороший игрок в гольф бьет по мячу, – мастерски и не забывая об артистизме. Равель оказался высоким человеком с жесткими рыжеватыми волосами и красноватым лицом. На висках синели толстые вены. В глазах отражалась уверенность и благодушное расположение духа. По английским меркам одет он был чересчур фасонисто. Войдя, он не вынул рук из карманов.
– Я чертовски проголодался, – добавил он, тщательно и точно выстраивая фразу. – Ха-ха-ха.
– Вы знаете, кто такой Фитц, – сказал Гай. Темные очки были направлены на Г. М. – Собачка Джудит. Маленькая такая. Вы его видели, когда только приехали; теперь вспоминаете?
– Ах да. Да, – не сразу отозвался Равель и небрежно добавил: – Очень, очень маленькая собачка. А что с ним случилось?
– Кто-то его зарезал, – ответил Гай и снова постучал сигаретой по портсигару. Затем кивнул Г. М.: – Вы, должно быть, сэр Генри Мерривейл. Очень рад с вами познакомиться, сэр. – Было не похоже, что он очень рад; улыбка, прорезавшая его морщинистое лицо, была не совсем естественной. Однако он дружелюбно протянул руку для пожатия.
– Хватит, черт побери! Здесь не официальный прием! – воскликнул Мантлинг. – Г. М., это мой брат. А кто другой, вы и сами поняли. Он пытался острить, что, принимая во внимание тяжеловесность его юмора, было опасно. – Я хотел сказать, Г. М., вы Гая спросите про собаку. Он увлекается то ли магией, то ли демонологией, то ли вуду – в общем, чем-то таким. Сам я этим никогда не интересовался и не могу отличить одно от другого. Судя по рассказам, при таких занятиях больше всего достается самим практикующим. Может, пса использовали для какого-нибудь обряда? Ну, ты понимаешь, Гай. Как это? «Убейте черного петуха, затем сожгите его перья, и…»
Возникла неловкая пауза, ощутимая, как ток горячего воздуха. Выражение лица Гая не изменилось. Но пальцы тиснули портсигар, и сигарета упала на пол.
– В наше время, – сказал он, и его голос был неприятно вкрадчив, – людям приходится скрывать даже искреннюю веру в Бога. Если вы не против, я оставлю свои убеждения при себе. И безропотно приму все несправедливые обвинения… Сэр Генри, сказать вам, о чем вы сейчас думаете? – спросил он, резко сменив тему. Он дотронулся до своих очков. – Вы спрашиваете себя – как и все, впрочем, – почему я хожу в темных очках, когда на улице пасмурно? Я отвечу: потому что даже самый тусклый дневной свет причиняет моим глазам невыносимую боль.
Мантлингу явно стало неловко.
– Слушай, Гай, ты что, совсем шуток не понимаешь? – Он повернулся к Г. М.: – Бедняга, похоже, обвиняет во всем меня, но откуда, черт побери, мне было знать? У него случилась эта штука с глазами после того, как я затащил его в мое последнее путешествие. Подумал, что перемена мест пойдет ему на пользу…
Гай поднял сигарету. Когда он прикуривал от карманной зажигалки, у него дрожали руки. Терлейн вдруг обратил внимание на то, какой высокий и выпуклый у него лоб – создавалась неприятная иллюзия, будто темные очки делят его лицо пополам. Его тон по-прежнему был дружелюбным, с небольшой примесью хорошо контролируемого сарказма.
– Да, и кое-кто высмеял меня, когда я предложил надеть солнцезащитные очки… Та экспедиция была чудо какой успешной, сэр Генри. Разумеется, меня не интересовали ни бредовые идеи о дворцах в джунглях, ни прогулки по Амазонке. Я поехал с Аланом и Карстерсом только потому, что думал, что смогу высадиться на Гаити для изучения… местных обычаев. Но Алан решил, что для этого у нас нет времени. Я остался в Макапе. Три месяца я жарился в адском пекле, пока они с триумфом не вернулись. Они приволокли трофеи – пару фаршированных змей и пригоршню стрел, которые они считали отравленными. Но я знал, что вы думали про темные очки.
– По правде говоря, – пропыхтел Г. М., – я думал о том, почему всех в этом доме тянет поговорить об отравленном оружии. Впрочем, не обращайте внимания. Я вот что хотел спросить: вы специалист по семейной истории, верно? Хранитель бумаг, скелетов и проклятий?
– Если вам угодно так выражаться, то да.
– Я полагаю, семейные документы также хранятся у вас?
– Да.
– На них можно взглянуть?
– Нет. – Лицо Гая окаменело. – Извините, сэр! – не сразу продолжил он. – Я не хотел показаться… э… резким. Буду рад предоставить вам аннотацию или рассказать то, что вас интересует.
– Понятно. – Не сводя взгляда с Гая, Г. М. кивнул. – А как эти документы передаются? От отца к старшему сыну или еще как?
Гай едва не рассмеялся.
– Вы бы не заставили Алана ими заниматься, – объяснил он. – Они передаются тому, кто выказывает к ним наибольший интерес.
– Хорошо. Возможно, позднее я захочу познакомиться с семейной легендой о «вдовьей комнате» и о тамошнем привидении, А пока я хотел бы побольше узнать о Чарльзе Бриксгеме, который, как считают, умер в ней первым в… – отдуваясь, он залез во внутренний карман пиджака и достал листок с записями. Узел его черного галстука съехал почти под самое левое ухо и сильно ему мешал, когда он стал заглядывать в этот листок, – 1803 году. Хм. У него было двое детей. Сын и дочь. Известно вам что-нибудь о сыне?
Гай пожал плечами:
– Кажется, он был немного не в себе. Нет, сумасшедшим он не был, не поймите неправильно, но… За ним ухаживала его сестра.
– Понятно. И она умерла во «вдовьей комнате» накануне свадьбы. Точная дата?
– Четырнадцатое декабря 1825 года.
Г. М. рассеянно уставился в потолок и принялся возить дужкой очков по носу – от кончика до переносицы.
