Итак, озабоченно поглядывая на часы, которые он сжимал в правой ладони, Фредерик Ларсан подсчитывал минуты. Потом он вернулся назад, снова проделал тот же путь и остановился у входа в парк, еще раз посмотрев на часы, затем положил их в карман, обескураженно пожал плечами, толкнул калитку, вошел в парк, запер калитку на ключ, поднял голову и только тогда заметил нас сквозь решетку. Рультабий бросился к нему, я — следом за ним. Ларсан ждал нас.
— Господин Фред… — начал Рультабий, снимая шляпу и всем своим видом выражая глубочайшее почтение — почтение более чем искреннее, ибо юный репортер не уставал восторгаться прославленным полицейским. — Не могли бы вы сказать нам, в замке ли в настоящий момент господин Робер Дарзак? Перед вами один из его друзей из парижской адвокатуры, он хотел бы поговорить с ним.
— Не могу вам сказать, господин Рультабий, — ответил Фред, пожав ему руку, так как несколько раз уже имел случай встречаться с моим другом во время самых сложных расследований. — Я его не видел.
— Наверное, сторож знает, — заметил Рультабий, указывая на кирпичный домик, дверь и окна которого были закрыты, хотя, судя по всему, именно там должны были обретаться верные стражи поместья.
— Сторож с женой ничего не смогут вам сказать.
— Почему же это?
— Потому что полчаса назад их арестовали!
— Арестовали! — воскликнул Рультабий. — Так, значит, они преступники?
Фредерик Ларсан пожал плечами.
— Когда не можешь арестовать убийцу, — с видом высокомерной иронии заявил он, — всегда можно позволить себе роскошь обнаружить сообщников!
— Это вы велели арестовать их, господин Фред?
— Ну нет! Что за глупости! Я их не арестовывал, во-первых, потому, что почти уверен в их непричастности к делу, а во-вторых…
— А во-вторых? — с беспокойством переспросил Рультабий.
— Во-вторых, потому… Да так, ничего, — оборвал сам себя Ларсан, тряхнув головой.
— Потому что сообщников нет и быть не может! — шепнул Рультабий.
Фредерик Ларсан резко остановился, с интересом взглянув на репортера.
— Вот как! Стало быть, у вас есть свой взгляд на это дело… А между тем, молодой человек, вы ведь ничего не видели… вы даже не смогли еще проникнуть сюда…
— Я проникну.
— Сомневаюсь… Приказ строгий.
— Я проникну, если вы поможете мне увидеться с господином Робером Дарзаком… Сделайте это для меня… Мы ведь старые друзья… Господин Фред… прошу вас… Вспомните, какую великолепную статью я написал о вас в связи с золотыми слитками. Скажите только одно словечко господину Роберу Дарзаку, ну пожалуйста!
В этот момент выражение лица Рультабия было просто комично. На нем было написано такое непреодолимое желание переступить этот порог, за которым скрывалась непостижимая тайна, оно так красноречиво молило, причем не только губами и глазами, но каждой своей черточкой, что я не в силах был удержаться от смеха. Фредерик Ларсан, точно так же, как я, не мог оставаться серьезным.
Тем не менее, стоя по ту сторону ограды, Фредерик Ларсан преспокойно положил ключ к себе в карман. Я разглядывал его.
Это был человек лет пятидесяти. Голова его была красива: волосы с проседью, матовый цвет лица, четко очерченный профиль, лоб выпуклый, подбородок и щеки тщательно выбриты, над верхней, тонкого рисунка губой усов не было; небольшие глаза смотрели вам прямо в лицо, их испытующий взгляд вызывал удивление и тревогу. Роста он был среднего, довольно стройный, выглядел элегантно и внушал симпатию. Ничего общего с вульгарным полицейским. Это был великий артист своего дела, причем сразу чувствовалось, что он это знает и имеет высокое мнение о своей особе. Во время разговора в тоне его ощущался некоторый скептицизм и разочарованность. Столь странная профессия заставила его, верно, повидать немало преступлений и всякого рода мерзости, поэтому оставалось только удивляться, как это у него не «задубели чувства», по забавному определению Рультабия.
Ларсан повернул голову на шум экипажа, подъехавшего сзади. Мы узнали кабриолет, который увез со станции Эпине судебного следователя и его секретаря.
— Пожалуйста! — молвил Фредерик Ларсан. — Вы хотели поговорить с господином Робером Дарзаком — он перед вами!
Кабриолет был уже у ворот, и Робер Дарзак попросил Фредерика Ларсана открыть их ему, так как он очень спешит и у него едва хватит времени вернуться в Эпине, чтобы поспеть на ближайший парижский поезд, и тут он узнал меня. Пока Ларсан открывал ворота, г-н Дарзак успел спросить, что привело меня в Гландье в такой трагический момент. Только тогда я заметил страшную бледность и выражение бесконечного страдания на его лице.
— Мадемуазель Станжерсон лучше? — сразу же спросил я.
— Да, — ответил он. — Может быть, ее удастся спасти. Надо во что бы то ни стало спасти ее.
Он не добавил: «Иначе я умру», но эти не произнесенные слова, казалось, застыли на его дрожащих, бескровных губах.
Тут вмешался Рультабий:
— Сударь, вы очень спешите. А мне необходимо поговорить с вами. Я должен сказать вам кое-что очень важное.
Фредерик Ларсан прервал его.
— Я могу вас оставить? — спросил он Робера Дарзака. — У вас есть ключ? Или, если хотите, возьмите этот.
— Да, благодарю вас, у меня есть ключ. Я сам закрою ворота.
Ларсан поспешно удалился по направлению к замку, внушительная громада которого виднелась в нескольких сотнях метров.
Нахмурив брови, Робер Дарзак всячески выказывал свое нетерпение. Я представил ему Рультабия, назвав его лучшим своим другом, но как только г-н Дарзак узнал, что этот молодой человек — журналист, он, взглянув на меня с горьким упреком, извинился, сказал, что спешит, что ему надо быть в Эпине не позже чем через двадцать минут, махнул на прощанье рукой и хлестнул лошадь. Но Рультабий, к величайшему моему изумлению, уже схватил поводья, резким движением остановил экипаж и произнес совершенно бессмысленную, на мой взгляд, фразу:
— Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает.
Едва слова эти слетели с губ Рультабия, как я увидел, что Робер Дарзак пошатнулся; и без того бледный, он побледнел еще больше. С ужасом взглянув на молодого человека, он в полном смятении чувств тотчас же выскочил из экипажа.
— Пойдемте! — прошептал он. — Пойдемте! — Затем вдруг повторил с какой-то непонятной яростью: — Пойдемте же, сударь! Пойдемте!
И он проделал путь, ведущий к замку, не вымолвив больше ни слова. Рультабий следовал за ним, ведя за собой лошадь. Я что-то сказал г-ну Дарзаку, но он не ответил мне. Тогда я вопросительно взглянул на Рультабия, но и тот как будто не видел меня.
Глава VI, В ГЛУШИ ДУБРАВЫ
Мы прибыли в замок. Старинная башня — донжон — соединялась с той частью здания, которая полностью была реконструирована при Людовике XIV, и была другим, современным строением в стиле Виолле-ле-Дюка[5]. Там-то и находился главный вход. Никогда еще не видывал я ничего более оригинального и, может быть, ничего более уродливого. Это было довольно странное нагромождение самых разных и, я бы даже сказал, диковинных архитектурных стилей. Словом, выглядело все это чудовищно и в то же время очаровательно. Подойдя поближе, мы увидели двух жандармов, прогуливавшихся перед маленькой дверью, ведущей на первый этаж донжона. Вскоре мы узнали, что здесь-то, на первом этаже, где некогда находилась тюрьма и куда теперь сваливали ненужные вещи, и были заперты сторож и его жена — г-н и г-жа Бернье.
Г-н Робер Дарзак пригласил нас войти в современную часть замка, куда вела широкая дверь, защищенная от непогоды специально сделанным навесом. Препоручив лошадь и кабриолет заботам прислуги, Рультабий не спускал глаз с г-на Дарзака; проследив за его взглядом, я заметил, что внимание его приковано исключительно к рукам профессора Сорбонны, затянутым в перчатки. Как только мы очутились в маленькой гостиной, где стояла старинная мебель, г-н Дарзак повернулся к Рультабию и неожиданно сказал ему:
— Говорите! Чего вам надо?
Репортер ответил столь же неожиданными словами:
— Пожать вашу руку!
Дарзак отступил в изумлении:
— Что это значит?
Разумеется, он так же, как и я, сразу догадался, о чем идет речь: мой друг подозревал его в этом гнусном покушении. Ему наверняка вспомнились следы окровавленной руки на стенах Желтой комнаты… Я со страхом глядел на этого человека. Обычно у него всегда было такое высокомерное выражение лица, и он никогда не отводил глаз, а тут я заметил, что он как-то странно вздрогнул. Затем, растерянно поглядев на меня, он протянул Рультабию правую руку:
— Вы являетесь другом господина Сенклера, оказавшего мне неоценимую услугу в правом деле, и я не вижу причин, сударь, почему бы не подать вам руки…
