– Конечно, – ответила Шарлотта, принимая приглашение.
Веспасия очень медленно развернулась и уставилась на Шоу с ледяным интересом. Доктор поклонился.
– Доброе утро, леди Камминг-Гульд. Это очень любезно с вашей стороны, что вы приехали сюда, особенно в такую погоду и при таком ветре. Уверен, что Эймос высоко оценил бы ваш жест.
Веспасия слегка моргнула, в ее глазах мелькнуло веселое выражение, почти незаметное.
– Правда уверены?
Он сразу понял ее и, как всегда, отреагировал с полной откровенностью.
– Вы приехали из-за Клеменси. – Он знал, что был совершенно прав, но тут же увидел подтверждение этому на ее лице. – И это не жалость вас сюда привела, и вы совершенно правы: мертвым не нужны наши чувства. Вас привело сюда негодование. Вы по-прежнему намерены выяснить, кто ее убил и почему.
– Очень проницательно с вашей стороны, – кивнула Веспасия. – Да, намерена.
Прежнее выражение исчезло с лица Шоу, вся веселость растаяла, как снег под лучами солнца.
– Я тоже, – сказал он.
– Тогда нам лучше ехать на поминальный обед. – Веспасия чуть приподняла руку, и он тут же предложил ей свою. – Благодарю вас, – поблагодарила она и оперлась на нее. При этом поля ее шляпы чуть не задели его плечо, когда она величественно развернулась и направилась по дорожке к ожидающему экипажу.
Как и после похорон Клеменси, сегодняшний поминальный обед также был устроен в доме Уорлингэмов – из самых разных, даже противоречивых соображений. Его было невозможно, как того требовал обычай, устроить в доме Линдси, поскольку тот превратился в развалины, в кучу обгорелых балок, торчащих под немыслимыми углами среди куч почерневшего битого кирпича. Его ближайший друг Шоу был не в лучшем положении. Он едва ли мог себе позволить организовать это в меблированных комнатах миссис Тернер. Там было недостаточно просторно, к тому же проживали и другие люди, от которых вряд ли можно было ожидать, что они позволят расстроить им весь привычный распорядок.
Нужно было выбрать между домом Уорлингэмов и домом викария. Но Селеста и Анжелина тут же предложили свой и своих слуг, чтобы те все должным образом подготовили. Для сестер это было делом чести. Им было мало дела до Эймоса Линдси и еще меньше до его образа мыслей, но они были дочерьми епископа и важными членами христианской конгрегации Хайгейта. А положение в обществе всегда стоит на первом месте, перед личными чувствами, особенно в отношении умерших.
Все это сестры Уорлингэм откровенно высказали на тот случай, если кто-то по ошибке вообразит, что они разделяют хоть что-то из того, что говорил, писал или делал Эймос Линдси.
Они встречали гостей при входе, у двойных дверей, ведущих в столовую, где был накрыт огромный стол красного дерева, уставленный всевозможными блюдами – жареное мясо, холодные закуски и все прочее. В центре его стояла огромная орнаментальная ваза с лилиями, наполнявшими воздух тяжелым ароматом, который тут же начал наводить на Шарлотту сонливость и напоминать об увядании, разложении и упадке. Жалюзи были частично прикрыты, поскольку по крайней мере сегодня дом был погружен в печаль и траур; на картины и рамки с цитатами на стенах был должным образом накинут черный креп, равно как и на балясины лестничных перил и на дверные рамы.
Все формальности были тщательно соблюдены. Рассадить всех гостей было бы просто невозможно, а поскольку Шоу по собственному разумению и капризу пригласил многих сверх задуманного раньше (включая Питта, что вызвало сильное негодование сестер Уорлингэм и викария), то слуги не знали заранее, сколько народу соберется. Поэтому сервировка стола была придумана такая, чтобы гостей мог обслуживать дворецкий и горничные, которые пока что незаметно ждали за дверью, а потом гости могли бы свободно перемещаться по столовой и разговаривать друг с другом, выражать соболезнования, сплетничать, высказывать похвалы в адрес покойного, пока не настанет время для заранее приготовленных торжественных речей – первым такую речь произнесет викарий, потом Шоу, а после него еще несколько близких друзей усопшего. И, конечно же, всем предложат отведать самого лучшего портвейна, а женщинам – чего-нибудь полегче. Кларет подадут к горячим блюдам.
– Ну, я не знаю, удастся ли нам здесь что-нибудь узнать, – сказала Эмили, недовольно хмурясь. – Все заняты именно тем, чего от них можно было ожидать. Клитридж, как обычно, выглядит совершенно не на месте, он некомпетентен и ужасно нервничает, а его жена все время пытается хоть как-то компенсировать его промахи, помня при этом о присутствии доктора Шоу и твоем. И если бы ее взгляд мог поджигать, то волосы у тебя на голове уже сгорели бы и отвалились, а платье на спине давно превратилось бы в обгорелые лоскутья.
– Разве ее можно винить? – прошептала в ответ Шарлотта. – Викарий не из тех, от кого может быстрее забиться сердце, не правда ли?
– Не будь такой вульгарной! Да, он не из тех. Я бы скорее предпочла нашего доброго доктора, если, конечно, это не он убил свою жену.
У Шарлотты не нашлось на это убедительного ответа. Она помнила, что это может оказаться правдой, пусть и очень неприятной и болезненной, так что она резко повернулась и ткнула Эмили локтем в ребра, словно случайно.
– Хм! – произнесла сестра, отлично ее поняв.
Флора Латтеруорт по-прежнему опиралась на руку отца; она откинула назад свою вуаль, чтобы было удобнее есть, на ее щеках все еще играл румянец, а по красивому лицу блуждала довольная улыбка. Шарлотте стало любопытно, чем это было вызвано.
Питт, сидевший в другом конце комнаты и через стол от нее, тоже это заметил, и у него возникло убеждение, что это как-то связано с присутствием Мёрдо. Он решил, что, очень вероятно, констебль не сочтет слишком затруднительной задачу приударить за мисс Латтеруорт. Вообще-то, он имеет все шансы убедиться, что это может получиться вне зависимости от его собственных соображений и окажется намного легче, чем он опасался.
Томас был сегодня одет необычайно аккуратно и тщательно. Воротничок был свежий и чистый, галстук повязан точно по центру груди – во всяком случае, пока что, – а в карманах нет ничего лишнего, кроме чистого носового платка (подаренный Эмили шелковый платочек торчал только для виду), огрызка карандаша и сложенного листа бумаги, на котором инспектор мог бы делать записи, если это понадобится. В принципе, это была излишняя предосторожность, поскольку никаких записей он никогда не делал; просто полагал, что настоящий полисмен всегда должен иметь при себе подобные вещи.
Питт уже понял, что Шоу пригласил его с единственной целью досадить Анжелине и Селесте. Это был способ дать им понять, что хотя данное мероприятие проходит в доме Уорлингэмов, это все же поминальный обед в честь Эймоса Линдси и он, Шоу, является принимающей стороной и может пригласить кого угодно. С этой целью доктор стоял во главе стола, широко расставив ноги, и вел себя так, словно слуги, разносившие горячие блюда и кларет, были его собственные. Он приветствовал всех гостей, особенно Питта. Он ни разу не оглянулся и не посмотрел на мрачные лица Анжелины и Селесты, которые были одеты в черные бомбазиновые платья, расшитые гагатовыми бусинами, и стояли позади него и чуть сбоку. Сестры Уорлингэм осторожно улыбались тем, чей приход одобряли, например Джозайе и Пруденс Хэтч, Куинтону Паскоу и Веспасии Камминг-Гульд; вежливо кивали тем, чье присутствие могли терпеть, например Латтеруортам или Эмили с Джеком; и полностью игнорировали тех, чье присутствие, по их мнению, было намеренным вызовом, – таким, как Томас и Шарлотта. Хотя поскольку те прибыли по отдельности друг от друга и не обменялись между собой ни словечком, сестры не сразу связали их вместе.
Питт взял себе кусок потрясающе вкусного на вид холодного пирога с дичью, порцию тушеной зайчатины, черного хлеба с маслом, пикулей домашнего приготовления и бокал кларета, – и обнаружил, что ему чрезвычайно трудно со всем этим управиться. После чего отправился бродить по комнате, прислушиваясь к разговорам и внимательно рассматривая лица тех, кто разговаривал, но в особенности тех, кто пребывал в одиночестве и не подозревал, что за ним наблюдают.
Так что же это были за события за день или два перед смертью Клеменси Шоу? За какое-то время до этого она открыла источник доходов семейства Уорлингэм и начала раздавать свою долю наследства, практически полностью направив ее на облегчение печальной участи тех, кто стал жертвой ужасающей бедности; она помогала им либо напрямую, либо косвенно, пытаясь бороться с существующими законами, которые пока что давали домовладельцам возможность получать свою сверхприбыль в такой тайне, что их имена никогда не становились известны и их репутация в обществе никак не страдала от их гнусных делишек.
Когда Клеменси рассказала об этом доктору Шоу? Или, может, тот каким-то образом сам про это узнал? Может, только тогда, когда ее деньги кончились и между ними возникла серьезная ссора? Или, возможно, он поступил умнее и притворился, что согласен с ее действиями… Нет! Если Шоу скрыл свои истинные чувства и намерения, это должно было произойти потому, что он все еще полагал, что у нее пока остается значительная часть тех денег, достаточно много, чтобы оправдать ее убийство и сохранить их.
