Саймона она тоже не видела. И не хотела видеть. Несколько страшных мгновений в Нанруннеле высветили для нее то, что она не могла забыть и о чем не могла не думать, так что весь последний месяц она разбиралась в себе и была вынуждена признать — два с половиной года ложь правила ее жизнью. Любовница одного мужчины, она тысячью всевозможных уз была привязана к другому. Тем не менее и к Томми она теперь привязана навсегда, правда, он об этом не узнает.
Деборе оставалось только понять, как ей справиться с тем злом, которое она причинила себе и другим. Итак, она жила в Паддингтоне, работала как начинающий фотограф на студии, провела один уик-энд в Уэльсе, а другой — в Брайтоне. И день это дня ждала, что в ее душе наступит хотя бы подобие покоя. Ничего подобного не происходило.
Теперь вот она приехала в Челси, не вполне представляя, чего хочет добиться, но зная, что чем дольше она отсутствует, тем труднее ей будет уладить отношения с отцом. Но даже себе самой она боялась сказать, что ей надо от Саймона.
Сквозь туман она видела свет в кухонном окне. Потом появился отец. Он подошел к плите, потом к столу, потом опять исчез. Сделав над собой усилие, Дебора двинулась по тропинке через сад к подъезду и поднялась по ступенькам.
Аляска встретил ее у двери, словно сверхъестественным чутьем, развитым у животных, предчувствовал ее появление. Подняв одно ухо, он принялся тереться о ее ноги, яростно крутя хвостом.
— А где Персик? — спросила она кота, почесывая его за ухом, отчего он выгнул спину и замурлыкал.
Послышались шаги.
— Деб!
Девушка выпрямилась:
— Привет, пап.
Она видела, как отец высматривает приметы ее окончательного переезда домой — чемодан, картонку, что-нибудь легкое, вроде лампы. Однако он ничего не сказал об этом.
— Ты обедала? — спросил он и вернулся в кухню, откуда шел волшебный аромат жареного мяса.
Дебора последовала за отцом:
— Да. У себя.
Она увидела разложенные на столе тюбики с мазью для обуви и четыре пары ботинок на полу, ожидающих чистки. Это были необычные ботинки, их мог носить только человек с покалеченной левой ногой. От одного их вида у нее опять стало тяжело на душе, и она отвела взгляд.
— Как работа? — спросил Коттер.
— Отлично. У меня опять мои старые фотоаппараты. Мне легко с ними. Больше полагаешься на себя, на свои знания и умение. Так мне больше нравится.
Коттер кивнул и вернулся к своим делам. Его не проведешь.
— Все забыто, Деб, — сказал он. — Все и навсегда, девочка. Делай, как тебе лучше.
У Деборы стало легче на душе. Она огляделась. Побеленные кирпичные стены, старая плита с тремя накрытыми крышкой кастрюлями, стеклянный шкаф, неровный плиточный пол, пустая корзинка возле плиты.
— Где Персик? — спросила Дебора.
— Мистер Сент-Джеймс повел ее на прогулку. — Он посмотрел на часы. — О чем он только думает? Обед уже пятнадцать минут как готов.
— Куда он пошел?
— Наверно, на набережную.
— Поискать его? — спросила она почти как ни в чем не бывало.
— Если хочешь прогуляться. Если нет, не ходи. Обед может еще немножко подождать.
— Попробую его найти. — Дебора вышла в холл, потом вернулась в кухню. Внимание отца было полностью сосредоточено на ботинках. — Папа, я не буду жить дома. Ты ведь понимаешь, правда?
— Я понимаю то, что понимаю, — буркнул Коттер, когда его дочери уже не было в кухне.
В тумане все фонари окружал янтарный нимб. С Темзы уже подул ветерок, и Дебора на ходу подняла воротник жакета. Одни из здешних обитателей уже сидели за обеденными столами в своих домах, другие предпочли отправиться в «Королевскую голову» и «Восемь колоколов» на углу Чейн-Роу, чтобы выпить и поболтать перед сном. Дебора радостно заулыбалась, разглядывая в окнах знакомые лица — она почти всех знала по именам. Многие годы эти люди были вечерними завсегдатаями паба. При виде их у Деборы заныло сердце тоской по прежним временам, однако она справилась с этой «ерундой» и перешла на Чейн-Уок.
Машин почти не было. Дебора быстро перешла улицу в сторону набережной и увидела, что он стоит там, упершись локтями в парапет, и, не отрываясь, глядит на очаровательно причудливый мост Альберта. Когда Дебора была маленькой, они часто ходили по этому мосту в Баттерси-парк. Ей стало любопытно, не об этом ли вспоминает Сент-Джеймс. До чего же обременительной спутницей она, верно, была для него в то время. А он вел себя на редкость терпеливо и был неизменно дружелюбен.
На минуту Дебора остановилась, чтобы незаметно понаблюдать за Сент-Джеймсом. Он смотрел на мост, и улыбка не сходила с его губ. Собака сидела рядом, мирно жуя поводок. Неожиданно она заметила Дебору и потянулась к ней. Быстро крутанувшись вокруг себя, такса запуталась в поводке, упала и радостно залаяла.
Отвлеченный от созерцания одного из самых примечательных строений в Лондоне, Сент-Джеймс посмотрел на маленькую таксу, а потом поднял голову, чтобы понять, отчего она вдруг разволновалась. Увидев Дебору, он отцепил поводок, и Персик со всех ног помчалась к ней, хлопая на бегу ушами. Собака была вне себя от радости. Она бросалась на Дебору, восторженно лаяла и крутила хвостом.
Дебора засмеялась, погладила собаку и позволила ей лизнуть себя в нос, подумав при этом, как все просто с животными. Они дарят людям свои сердца, не задавая вопросов и ничего не опасаясь. И ничего не ждут в ответ. Их легко любить. Если бы люди могли так, никто не мучился бы, думала Дебора. И не надо было бы учиться прощению.
* * *
Сент-Джеймс смотрел, как Дебора приближается в свете фонарей и рядом пляшет от счастья Персик. В руках у Деборы не было зонтика, и бусинки тумана сверкающей сеткой легли ей на волосы. На ней был шерстяной жакет с поднятым воротником, который обрамлял ее лицо наподобие воротников времен Елизаветы. Выглядела она прелестно, словно сошла с картины шестнадцатого столетия. Однако Сент-Джеймс обратил внимание и на перемены, происшедшие в ней за последние шесть недель; на ее лице была заметна печать страданий и взросления, которой прежде не было.
— Твой обед поспел, — сказала она, подходя ближе. — Ты припозднился.
Дебора встала рядом с ним у парапета, словно не было ничего проще, словно между ними не происходило ничего необычного, словно весь последний месяц она не появлялась и не исчезала из его жизни, не здороваясь и не прощаясь.
— Забыл о времени. Сидни сказала, что ездила с тобой в Уэльс.
— Это был чудесный уик-энд.
Сент-Джеймс кивнул. Он смотрел на лебединое семейство, плывшее по Темзе, и хотел было показать его Деборе — присутствие лебедей в этой части Темзы было явлением необычным, — но не показал. Слишком отстраненно она держалась. Однако Дебора и сама разглядела лебедей, освещенных фонарями с другой стороны.
— Никогда не видела тут лебедей, — сказала она. — Да еще вечером. Думаешь, у них все в порядке?
Лебедей было пять — два взрослых и с ними три едва подросших птенца, — и они мирно плыли возле моста Альберта.
— У них все в порядке, — ответил Сент-Джеймс и воспользовался лебедями, чтобы заговорить о своем. — Жаль, что ты тогда в Паддингтоне разбила лебедя.
— Я не вернусь домой, — отозвалась Дебора. — Но мне хочется, чтобы мы опять подружились. Наверно, не сразу. Когда-нибудь. Но домой я не вернусь.
Значит, она действительно изменилась. Такое тщательное соблюдение дистанции свойственно людям, защищающим себя после того, как разорвали самые дорогие отношения. Сент-Джеймс вспомнил себя, каким он был три года назад, когда она пришла попрощаться и он слушал ее, отчаянно боясь заговорить, чтобы не открыть шлюзы и не выпустить на свободу поток чувств, которые были бы отвергнуты волей времени и обстоятельств. Вот так, сделав круг, они вновь прощаются друг с другом.
Сент-Джеймс перевел взгляд с лица Деборы на ее руку, лежавшую на парапете. Кольца Линли не было. Сент-Джеймс легонько коснулся пальца, на котором оно было прежде. Дебора не отодвинула руку, и тогда он сказал:
