– Гектор! – раздался ясный голос Лелли.
Клитридж стоял с ало-красным лицом, совершенно обескураженный и несчастный. Какая-то сила, не его собственная, выдвинула его вперед, туда, где во главе стола стоял Шоу. Селеста последовала за ним, чуть сзади и сбоку, с побелевшими губами и вся дрожа от ярости.
– Гм! – Клитридж прочистил глотку. – Гм! Я… э-э-э… – Он огляделся по сторонам, диким взглядом обшарил комнату, словно надеясь обрести какую-то помощь или поддержку, – и ничего подобного не обнаружил. Тогда он еще раз посмотрел на Лелли. Его лицо стало совершенно пурпурным. И тут он сдался. – Я э-э-э… боюсь, что это именно я был с… с Теофилиусом, когда он умер… э-э-э, по крайней мере, незадолго до… Он… э-э-э… – Тут он снова громко, с усилием прокашлялся, как будто у него что-то застряло в горле. – Он, э-э-э… он прислал мне записку, просил прийти к нему, прислал с одним из… э-э-э, мальчиков-певчих из церковного хора, у которого… э-э-э… – Викарий умоляющим взглядом посмотрел на Лелли и встретил ее твердый взгляд, выражающий безжалостную, неумолимую решительность. Он открыл рот, хватанул воздуху и продолжил голосом, полным глубочайшего страдания: – Я прочитал его записку и тут же пошел к нему – он настоятельно этого требовал. Я, э-э-э… обнаружил его в крайне возбужденном состоянии, я никогда прежде его таким не видел. – Клитридж прикрыл глаза, и его голос поднялся до визга – он наконец получил возможность освободиться от переполнявшего его ужаса. – Он был вне себя. Он что-то говорил, захлебываясь и задыхаясь, размахивал руками. На столе лежали пачки казначейских билетов. Я даже не смел подумать, сколько там было денег. Он, казалось, впал в неистовство, обезумел. Я умолял его позволить мне послать за врачом, но он даже слышать об этом не желал. Не уверен, что он вообще понимал, что я ему говорю. И все продолжал настаивать, что должен исповедаться в своих грехах. – Глаза Клитриджа вращались, как у испуганной лошади, и он смотрел куда угодно, только не на сестер Уорлингэм.
На лбу его и на верхней губе выступил пот, он судорожно хватался одной рукой за другую, да с таким усилием, что костяшки пальцев стали белыми.
– Он все совал мне деньги и умолял взять их… на церковь… на бедных… на что угодно. И просил меня выслушать его исповедь. – Тут он умолк – слишком болезненны были эти воспоминания; он более не находил слов, словно ему перекрыли воздух.
– Ложь! – громко выкрикнула Селеста. – Все это ложь! Теофилиусу нечего было стыдиться! У него, видимо, случился приступ, а вы все неправильно поняли. Почему вы сами не вызвали доктора, вы, идиот?!
Клитридж наконец снова обрел дар речи.
– Не было у него никакого приступа! – возмущенно заявил он. – Он бросался на меня, пытался меня схватить и заставить взять эти деньги, все эти деньги! А там были тысячи фунтов! Я был… я был просто подавлен и унижен, пришел в полное замешательство. Никогда в своей жизни я не встречался ни с чем подобным, с таким… ужасающим.
– И что вы предприняли, черт вас побери?! – осведомился Латтеруорт.
– Я… э-э-э… – Клитридж судорожно сглотнул. – Я… я убежал! Я просто убежал от него, от этого ужасного зрелища, сбежал через французское окно… потом через сад… и бежал бегом до самого своего дома.
– И все рассказали Лелли, которая быстренько вас прикрыла. Как обычно, – закончил за него Шоу. – Оставили Теофилиуса одного, на грани приступа, отчего он умер, сам по себе умер, сжимая при этом в руках кучу денег. Очень по-христиански! – Доктор по-прежнему контролировал себя, лицо его выражало лишь сдержанное презрение. – Правда, вы, вероятно, не могли его спасти…
Клитридж уже совершенно пал духом, задавленный чувством вины, и пребывал в жутком замешательстве, униженный собственным ничтожеством. Только Лелли еще обращала на него внимание; она рассеянно поглаживала его по спине, утешая, как ребенка.
– Но все эти деньги, куда они делись? – требовательным тоном осведомилась Пруденс. Она тоже была сконфужена и потрясена. – И для чего он их приготовил? Это все какая-то бессмыслица. Он никогда не держал деньги дома. И что с ними случилось потом?
– Я отнес их обратно в банк, откуда он их взял, – ответил ей Шоу.
Анжелина уже была готова расплакаться.
– Но для чего он их оттуда взял? Зачем было бедному Теофилиусу забирать из банка все свои деньги? Неужели он действительно намеревался все их отдать церкви? Как это благородно с его стороны! И как похоже на него! – Она с трудом сглотнула. – И как похоже на папу тоже! Стивен! Вы должны были сделать так, как он хотел. Это было совершенно неправильно, что вы отнесли деньги обратно в банк. Конечно, я понимаю, почему вы так поступили, – чтобы Пруденс и Клеменси могли их все унаследовать, а не только дом и всякие инвестиции. Но все равно это было неправильно, очень неправильно!
– Боже всемогущий! – буквально возопил Шоу. – Вы полная идиотка! Теофилиус хотел передать эти деньги церкви, чтобы купить себе спасение! Это были грязные, проклятые деньги! Они поступали ему от сдачи внаем квартир в трущобах – все они до последнего пенни были выжаты из бедняков, получены от содержателей борделей, от хозяев дешевых пивнушек и мастерских с потогонной системой безжалостной эксплуатации, от торговцев опиумом и содержателей мерзких опиекурилен, где наркоманы валяются вповалку и докуриваются до полного забвения. Вот откуда берутся денежки Уорлингэмов! Покойный епископ доил таким образом дома на Лисбон-стрит, доил до последней капельки, и только Богу одному известно, сколько еще на свете подобных домовладельцев. И именно на эти денежки он выстроил этот проклятый огромный дворец, полный всяческих удобств, – для себя и своей семьи… Гнусный самодовольный ханжа!
Анжелина обеими ладонями прикрыла рот, костяшки ее пальцев побелели, по лицу текли слезы. Селеста на нее даже не смотрела – сестры как бы отдалились друг от друга, пребывая в жутком шоке, сломавшись под руинами их былого мира. Она стояла с сурово нахмуренным лицом, глядя куда-то в пространство поверх голов всех присутствующих. В душе у нее кипели, все больше разогреваясь, неутолимая ненависть и невыносимая злоба.
– Теофилиус знал об этом, – неумолимо и безжалостно продолжал Шоу. – И в конце концов, когда понял, что умирает, это ввергло его в ужасное состояние. Он попытался вернуть эти деньги, но было уже поздно. Я тогда ничего не знал об этом – не знал даже, что этот осел Клитридж побывал у него, не знал и для чего предназначались эти деньги. Я просто положил их обратно в банк, потому что они принадлежали Теофилиусу и их не следовало просто так оставлять валяться на полу. А их происхождение я узнал только тогда, когда это выяснила Клеменси. И рассказала мне. Свои деньги она все раздала, ей было стыдно. Она пыталась хоть как-то восстановить справедливость…
– Это ложь! Сатана говорит твоими устами! – Джозайя Хэтч бросился вперед, его лицо покраснело, руки он протянул вперед, как клешни, пытаясь вцепиться Шоу в горло и удушить его до смерти, чтобы остановить поток этих ужасных разоблачений. – Ты богохульник! Ты заслуживаешь смерти – не могу понять, почему Господь не поразил тебя! Разве что Он оставил это нам, бедным созданиям своим, сделать за Него эту работу! – Он уже успел свалить Шоу на пол, исполненный жуткой ярости и чудовищного отчаяния.
Питт рванулся сквозь толпу, которая стояла неподвижно, словно громом пораженная. Он расшвырял всех в разные стороны – и мужчин, и женщин, – ухватил Хэтча за плечи и попытался оттащить его от Шоу. Но у того откуда-то взялась неодолимая сила – видимо, от набожности, от сознания собственной правоты, способной подвигнуть, если понадобится, даже на мученичество.
Питт орал на него, хорошо понимая при этом, что Хэтч его не слышит.
– Ты дьявол! – шипел Джозайя сквозь зубы. – Ты богохульник! Если оставить тебя в живых, ты опошлишь и осквернишь все доброе и чистое! Ты будешь продолжать изблевывать свои гнусные идеи, порочить все добрые дела прошлого! И сеять семена сомнения там, где должна быть вера! Ты будешь продолжать распространять свои лживые измышления насчет епископа и принуждать людей издеваться над ним, высмеивать его, тогда как раньше они его глубоко уважали и почитали! – При этом он плакал, но его руки по-прежнему скребли по горлу Шоу; волосы упали ему на лоб, лицо стало лиловым. – Лучше уж пусть один негодяй умрет, чем все люди иссохнут и погибнут от неверия! Тебя нужно выкинуть из общества – ты только и можешь, что все пачкать, порочить и разрушать! Тебя бы в море утопить с мельничным жерновом на шее! Лучше бы ты никогда не родился, чем тащить других людей вместе с собою в ад!
Питт с силой ударил его по лицу, и Джозайя Хэтч после нескольких конвульсивных движений – руки судорожно мелькали в воздухе, рот беззвучно открывался и закрывался – упал на пол и замер, закрыв глаза и сжав кулаки, как когтистые лапы.
