– А вторую? – не глядя на него, спросил Банколен.
– Очень сожалею! Здесь я ничего не могу сказать. Когда я закрываю дверь музыкальной комнаты, я словно попадаю в другой мир! Музыка – гораздо лучший барьер, чем звукопоглощающие стены! – Левассер сверкнул белыми зубами. – Я ни о чем не знал, пока ко мне не постучали и не сообщили…
Маршалл Данстен вмешался:
– Верно. Это был самый ужасный момент. Когда внесли тело, скрипач продолжал играть. И кто-то воскликнул: «Он когда-нибудь прекратит эту проклятую распиловку?» Тогда и постучали в дверь музыкальной комнаты.
Левассер задумчиво произнес:
– Ваше определение, мой друг, кажется мне в высшей степени ошибочным…
– Не оскорбляйтесь, пожалуйста!
– …но и в высшей степени простительным в данной ситуации! – закончил Левассер, улыбнувшись.
Почему-то он напоминал мне обезьянку на ветке. Смуглое лицо, нервные жесты, тонкие, длинные пальцы… Казалось, он вот-вот прыгнет под потолок!
– Уверяю вас, – продолжал Левассер, – выйдя в холл, я увидел странную картину, которую можно передать только самой отвратительной музыкой! Мой добрый друг сэр Маршалл Данстен, прислонившись к стене, повторяет: «Боже мой, боже мой!» Мадам Д'Онэ стоит на лестнице как белая статуя. Гофман, тряся головой, беспричинно просит прощения у мисс Элисон. А под портретом Майрона в роли Гамлета на кушетке лежит обугленное тело… Прекрасно, не так ли? В музыке это выглядело бы так… – Он замолчал, словно прислушиваясь к мелодии внутри себя.
– Да, – пробормотал Банколен и глянул на Данстена. – Вы были в холле, мой друг, когда внесли тело? Или только что вошли?
– Только что вошел. Это я и хотел вам сказать. Я почти час гулял по лесу неподалеку от дома. Слышал какой-то шум. Но лес очень густой и…
– И вам совсем нечего рассказать нам?
– Нечего! – серьезно ответил молодой человек. – Знаю, это выглядит подозрительно, но, черт возьми, я говорю правду! Я просто слонялся по лесу!
Наступила тишина. Похоже, никто не собирался оспаривать слова Данстена, чего он, по-видимому, ждал. Молодой человек сел, переведя взгляд с Банколена на меня. На его лице отразилось искреннее облегчение. Левассер, поглощенный своими мыслями, смахнул с брюк воображаемую пылинку и спросил:
– Месье Банколен, нельзя ли нам переговорить с глазу на глаз?
– Нельзя! – вмешалась Салли Рейн, нервно рассмеявшись. – Меня тут чуть не заподозрили во лжи! Только ваше появление спасло!
Банколен поднял руку, всем своим видом изображая милое удивление:
– Напротив, мисс Рейн! Вас не обвиняют. Я просто сообщил, что больше не буду вас расспрашивать. Но я ощущаю потребность заметить вам, – он чуть улыбнулся, – в качестве дружеского предупреждения союзнику. Позвольте совершенно серьезно дать вам совет: если герр фон Арнхайм почтит нас своим присутствием, не пытайтесь ублажать его этой историей. Я не слишком высокого мнения об уме доброго барона. Это поставит нескольких людей… в неприятное положение… Вы поняли меня?
Этот старый, мудрый, испытывающий взгляд! Она продолжала смотреть на него немигающими, остекленевшими черными глазами, неподвижно держа сигарету.
– Я начинаю вас бояться, – медленно, почти шепотом произнесла девушка. – Пойдемте отсюда, Данс! Мне надо выпить! И хорошо выпить. Чего-нибудь крепкого.
Она тряхнула его за плечо, и худощавый молодой человек неуверенно встал, бросив вопросительный взгляд на Банколена. Тот покачал головой. Пытаясь говорить весело, Салли повела его из комнаты…
– Молодость, – вздохнул Левассер, глядя им вслед. – Я благодарю доброго Бога за то, что я не молод. Отвратительное время. Молодость не способна совершить даже самый малый и безобидный поступок, не испытывая чувства вины. С возрастом мы узнаем только одно – наши поступки не так предосудительны и не так чреваты последствиями, как мы думали. И это нас сильно радует. – Он очень театрально вздохнул, явно любуясь собой. – Можно подумать, кто-то из этих двоих мог застрелить и сжечь мистера Элисона! – воскликнул он, помолчав. – Ерунда!
– Кажется, вы, – напомнил ему Банколен, – хотели поговорить со мной наедине?
– Да. По вопросу, который я не стал затрагивать в разговоре с этим неуклюжим верблюдом Конрадом. – Левассер рассматривал свои руки – как всегда во время глубокого раздумья. – Вы знаете, кто настоял на том, чтобы послали за вами? Я. Да. Д'Онэ очень не хотел ехать. Я заставил его, потому что считал, что большие деньги гораздо скорее убедят вас приехать, нежели, скажем, я.
– Вот как! – пробормотал Банколен.
– Я был прав, не так ли? – улыбнулся Левассер. – Нет, он очень не хотел ехать. «Вам есть что скрывать?» – очень вежливо спросил я. Он весь напрягся, побагровел и, voila[4], поехал в Париж. Но кое-какая информация… Как я уже говорил вам, я играл на скрипке. Я всегда играю в темноте. Домовые, великаны и гении вызываются этой, – он указал на скрипку, – мощной силой. Я всегда теряюсь при этом. Но когда, доиграв канцонетту из концерта Чайковского, я остановился и взглянул наверх, то заметил, что всю комнату заливает призрачный лунный свет. Окна там доходят до пола, а за ними каменная лестница, ведущая на балкон одной из верхних комнат. Когда я стал приходить в себя после музыки, я вдруг заметил фигуру, освещенную лунным светом, стоящую на лестнице. Я видел только силуэт. В следующее мгновение человек побежал наверх. Я долго спрашивал себя, а действительно ли я его видел? И пришел к выводу, – он пожал плечами, – что это была не иллюзия.
– Гмм. Фигура мужчины или женщины?
– Не знаю. Я видел ее лишь краем глаза – фрагмент, впечатление, когда от неожиданности просыпаешься. Но я уверен, что это было наяву. Расскажи я такое нашему доброму следователю, он бы кричал: «Мужчина или женщина? Мужчина или женщина?» – до тех пор, пока не побагровел и не убедился бы окончательно, что я лгу, заявляя, будто не могу сказать с уверенностью. Если бы я был суеверен… вообще-то я не суеверен, о чем сожалею от всей души… я бы испытал сильный стресс. Представьте, мой друг, колдовские чары мира, полного призраков и…
– А когда вы видели фигуру?
– Месье, – взвился Левассер, – как я могу определить время? По великим моментам жизни, а не по часам. Поскольку все меня убеждают, что во время убийства я играл «Амариллис», такое определение более точное. Нелепая мелодия. Но хорошее упражнение для пальцев. Потом я играл канцонетту. Это длинное…
– По крайней мере, вы видели эту фигуру через некоторое время после убийства?
– Насколько я понимаю, да.
– А к балкону какой комнаты ведет эта лестница?
Левассер откинулся на спинку стула. На его смуглом лице появилось неодобрительное выражение.
– К комнате, которую занимают месье и мадам Д'Онэ, – ответил он.
Банколен встал, не произнеся ни слова, подошел к двери и дернул шнур звонка. Когда вошел Гофман, он быстро отдал ему указание по-немецки. Левассер снова принялся разглядывать свои руки, поворачивая их ладонью то вниз, то вверх. Никто не произнес ни слова до тех пор, пока Гофман не вернулся в комнату минут через пять с Жеромом Д'Онэ и его женой. Левассер тем временем слушал звуки бури, похоже пытаясь переложить их на музыку…
– Дадут мне когда-нибудь поспать? – жалобно простонал Д'Онэ.
Он был в ярко-красном халате, с красными, заспанными глазами, тонкие редкие волосы взъерошены на большой голове.
– Добрый вечер, мистер Марл. Счастлив вас видеть.
Он говорил по-французски, и мы, по молчаливому согласию, перешли на этот язык. Я поздоровался в ответ, спрашивая себя, что за сильное взрывное вещество пущено в ход на этот раз. Изабель Д'Онэ была напряжена. Ее светлые волосы немного растрепались. Для хорошенькой женщины она выглядела почти неряшливо. Очевидно, они уже спали, потому что ее голубой халат был смят, а лицо заспанно. Д'Онэ прошел в центр комнаты, коротко кивнув Левассеру.
– Итак? – спросил он.
– Повторите вашу историю, месье, – спокойно попросил Банколен.
Левассер повторил уже порядком надоевшую ему историю, стараясь не смотреть на бельгийца. Последний вытянул шею, приземистый и непроницаемый. Но во взгляде холодных глаз ясно читался гнев, и было видно, как с каждым словом уголки его губ опускаются все ниже. Похоже, слова Левассера попали в горшок, шипящий на огне, и медленно ворошились там до тех пор, пока вдруг все месиво не закипело. Красный халат рванулся вперед.
– Месье, – четко произнес Д'Онэ, – вы бессовестно лжете!
«Обезьянка подскочила на ветке», сверкнув изумрудной булавкой. Левассер ударил Д'Онэ кулаком в губы, и началась настоящая потасовка. Изабель Д'Онэ закричала. Я схватил Левассера за плечо и отбросил его в кресло, да так, что он чуть не перелетел через подлокотник. Тяжелое дыхание Д'Онэ заглушил холодный голос Банколена.
