– Пожалуйста, – сказал человек с перстнем, обращаясь к игроку, – это гонорар – только за то, что мы поговорим с вами. Эти деньги вас ни к чему не обязывают. Здесь пятьсот тысяч долларов, и они в любом случае после нашего разговора останутся у вас – достигнем мы консенсуса или нет. О’кэй?
– Ну, допустим, о’кэй.
Игрок опустился на пуфик у противоположного угла журнального столика. Собственный голос показался ему глухим и каким-то чужим.
– Однако вы, сеньор, можете заработать еще намного, намного больше, – произнес волосатый и умоляюще прижал руки к собственной груди.
Наши дни. База сборной в Светловке. Ночь
Допрос нападающего Нычкина прервал сильный стук в дверь.
– Кого там черт принес! – досадливо крякнул Опер и крикнул: – Войдите!
В комнату отдыха заглянул следователь Костик. Опер встал со своего места и подошел к двери. Следак что-то зашептал ему.
– Да не бурчи ты под нос! – громко воскликнул Опер. – Здесь все свои.
Он бросил усмешливый взгляд на центрфорварда Нычкина, который хотя и сидел с индифферентным видом, но волей-неволей прислушивался к разговору.
– Сержанты прочесали периметр базы, – громко доложил Оперу следак, – вдоль всего забора прошли.
– Ну и что нашли?
– Ничего. То есть никаких свежих следов.
– Хорошо смотрели?
– Уверяют, что да. Там, говорят, грязища, что твоя контрольно-следовая полоса, и никем не топтанная.
– А что сторож?
– Сторож – тот, что дежурит на КПП, утверждает, что на базу этой ночью никто не входил. И никто, соответственно, с базы не выходил.
– Пьяный?
– Кто?
– Ну, сторож.
– А почему он должен быть пьяным?
– Да потому, что сторожа всегда пьют. Работа у них такая.
– Да не особенно он и пьяный, – слегка смутился Костик. – Так, попахивает от него чуть-чуть.
– А обслуга во флигеле? Ее допросили?
Опер со следаком по-прежнему говорили громко, и Варваре, а также футболисту Нычкину ничего не оставалось делать, как прислушиваться к их диалогу.
– Во флигеле на ночь, – доложил Костик, скашивая свой красивый глаз с длинными мохнатыми ресницами на Варвару, – оставались только две тетеньки: повариха и кастелянша.
– Кто такие?
– Говорю тебе: тетеньки! – усмехнулся юный следователь. – Одной пятьдесят пять лет, другой – шестьдесят два. Обе работают на базе с самого открытия, десять лет. Обе всю ночь спокойно спали и ничегошеньки не слышали.
– А был же тут еще, говорят, какой-то администратор? – нахмурился Опер. – Как его там зовут – Жора, Гера?
– Был, – кивнул следак, – и есть. И зовут его действительно Гера. Но еще вчера, с вечера, около девятнадцати ноль-ноль он уехал в Москву. Обещал вернуться сегодня утром. Так что поговорил я, считай, уже со всеми.
Он вопросительно взглянул на Малютина. Хотя по статусу Костику и полагалось самому выбирать, чем заниматься в рамках расследования, он предпочитал делать то, что скажет Опер. Признавал за ним первенство. Ну а Малютин своим положением лидера охотно пользовался.
– Тогда так, – сказал Опер, – теперь, друг мой, опроси, для ускорения процесса, кого-нибудь из игроков.
– Кого конкретно? – уточнил следак.
– Ну, к примеру, с самым старшим поговори. С этим, вратарем запасным, Овсянниковым.
– С Овсянниковым? Ладно, – буркнул Костик и вышел из комнаты.
А Опер, глянув исподволь на Нычкина, подвел итог:
– Значит, сомнений нет: убил Кондакова кто-то из своих. То есть из тех, кто находился на базе в главном корпусе.
– Так точно, – кивнула Варя.
Она хорошо понимала, что Опер совсем не случайно сделал Нычкина невольным свидетелем сыщицкой кухни, хотя мог бы, конечно, поговорить со следователем о его последних розысках и втайне. Сообщение о том, что наверняка убил кто-то «из своих», являлось дополнительным средством давления на футболиста, слушавшего весь разговор. А Нычкин, едва Варя согласилась с мнением следователя, сразу скуксился и посмотрел на нее обиженно: «Ты, мол, мне нравишься, а готова меня в убийцы записать!»
…Во время допроса Варвара внимательно отслеживала: как Нычкин реагирует на каждый из вопросов Опера. На ее взгляд, центрфорвард был первым номером в списке подозреваемых: потому что он явно неприязненно относился к убитому Кондакову. А главное, потому, что Кондаков нашел свою смерть не где-нибудь, а в постели Нычкина.
И еще она не могла не заметить, что, когда Малюта предъявил Нычкину окровавленный нож, тот явно растерялся.
– Итак, вам знаком этот предмет, – утвердительно сказал Опер, возвратившись после разговора со следаком на свое место. Он взял в руки запечатанный в полиэтилен швейцарский офицерский нож и стал задумчиво вертеть его. Нычкин смотрел на ножик в руках Опера завороженно. После долгой паузы он пробормотал:
– Да, этот предмет мне знаком.
– Чей это нож? – вопрос Малютина прозвучал хлестко, как удар по мячу с одиннадцатиметрового.
Нычкин этот пенальти отбить не смог или не захотел. После долгой паузы, уронив голову, он признался:
– Мой.
– Та-а-ак, – угрожающе протянул Опер и спросил: – Ну и когда же вы, Нычкин, в последний раз держали его в руках?
– Откуда я помню! Он у меня в номере валялся.
– Где конкретно? – наседал Опер.
– Не помню я! Может, в тумбочке. А может, и на тумбочке. Или – в ванной. Или вообще в сумке.
– А вы им сегодня вечером пользовались? – Опер искоса поглядел на футболиста.
– Да, – тихо ответил форвард, смотря исподлобья. – Да, я им пользовался.
– Для того, чтобы убить им Кондакова? – хитро, но как-то по-будничному произнес Опер. Он атаковал, и на секунду показалось, что его последний удар, словно мастерски исполненный «сухой лист», обведет «стенку», прилежно выстроенную Нычкиным. Оборона футболиста посыплется, рухнет, и тот тихонько скажет простенькое и почти ничего не значащее «да». А потом, слово за словом, признается во всем. Однако Нычкин вскинул голову. В его глазах вспыхнули ярость и отчаяние.
– Нет! – голос футболиста прозвучал резко. – Я не убивал его!
– А ножичек-то ваш в крови… – казалось, сочувствующе произнес Опер.
– Я не знаю, почему! – выкрикнул Нычкин.
– Да вы спокойней, спокойней… – с деланым состраданием сказал Малюта. – Не волнуйтесь вы так – глядишь, и вспомните.
– Нечего мне вспоминать!
– Я не я, и хата не моя, – иронически прокомментировал оперативник, апеллируя к безмолвно сидящей в уголке Варваре. – Ладно. В таком случае расскажите, Нычкин: когда вы видели сей предмет в последний раз? – и Опер с грохотом бросил ножичек на стол.
Варе было очевидно, что футболист – в свои двадцать лет уже звезда! – совершенно не привык, чтобы с ним разговаривали подобным тоном, и что Опер своими несложными психологическими приемчиками – то угрозами, то шантажом, то фальшивым пониманием и сочувствием – абсолютно подавил волю молодого человека к сопротивлению.
– Я просто… – Нычкин помотал головой и, кажется, овладел собой, – просто… Мы сегодня со Снежанкой выпили. Я открывал в номере бордо. Штопором с этого ножика. А потом бросил его куда-то…
– Куда?
– Не помню. Может, на тумбочку. Или на журнальный столик.
– А может, сунул его себе в карман? В карман тренировочных?
– Может быть.
– Может быть… – с очевидной угрозой повторил Опер. И выстрелил вопросом: – А зачем ты ночью покинул свой номер? – Опер неожиданно перешел на «ты».
– Я? Ну, я же говорил… Мне не спалось… Снежанка уснула… А я пошел телевизор посмотреть…
– Значит, Снежана оставалась в твоем номере, в твоей постели. И она спала.
– Да.
– Похоже на правду. До сих пор все очень похоже на правду. А хочешь, – Опер прищурился, – я расскажу тебе, как все было дальше?
– Ну?
– Дальше дело было так… Ты сидел здесь, в комнате отдыха, у телевизора. А к тебе прибежала Снежана. И стала жаловаться, что к ней в комнату заявился Кондаков. Явился и пристает к ней…
Варвара внимательно следила за реакцией Нычкина. Тот сидел, набычившись, с непроницаемым видом.
– …Тогда в тебе, Нычкин, вскипела южная кубанская кровь, – продолжал Опер, – ведь характер у тебя взрывной, горячий. Это даже по игре видно… Словом, ты разозлился. Еще бы! Твой друг, а скорее, Кондакова можно назвать твоим недругом, пытается трахнуть твою девушку! В твоей же постели! Я бы тоже не стерпел!.. Ну, ты и бросился назад в свой номер. Схватил, что попало под руку, и ударил Кондакова. К сожалению, тебе под руку попал нож. И ударил ты его – этим своим ножом. И попал с первого удара – прямо в шею. Несчастный случай.
– Нет, – нахмурясь, проговорил Нычкин, – вы все врете.
Последняя его фраза прозвучала совсем по-детски. Да Нычкин и был еще, в сущности, ребенком (подумалось Варваре). Балованным, богатым, суперизвестным, но ребенком. Двадцать лет от роду – еще совсем мальчишка.
– А что? Все бывает в жизни, – по-отечески увещевающе сказал Опер. – Убийство в состоянии аффекта. Или даже, скорее, убийство по неосторожности. Случается… У тебя будет лучший адвокат. А Команда возьмет тебя на поруки. Ну, подумаешь, дадут годика два-три условно. А ты будешь в это время играть как ни в чем не бывало… Ну, Нычкин, давай, колись: так дело было?
