— Выходит, в конце концов какой-то свидетель все-таки появился?
— Нет, господин следователь. Эти сведения — от Жанвье: он предъявлял фотографию и опрашивал официантов во всех кафе. Короче, покойный заказал сюз, деталь, которая подтверждает, что ошибиться насчет него мы не могли, и потребовал конверт. Не почтовую бумагу, а только конверт. Затем сунул его в карман, взял в кассе жетон и бросился в телефонную будку. Дозвониться ему удалось: кассирша слышала, как сработал автомат.
— Но звонил он не вам?
— Нет, — не без обиды признался Мегрэ. — Он обратился не к нам. Что же касается желтой машины…
— Есть сведения?
— Они неточны, но совпадают с остальным. Набережную Генриха Четвертого знаете?
— Это со стороны площади Бастилии?
— Так точно. Как видите, район, где разворачивались события, столь ограничен, что кажется, будто все двигалось по кругу. Набережная Генриха Четвертого — одно из самых тихих и малолюдных мест Парижа. Ни магазинов, ни бистро, одни жилые дома. В среду, ровно в восемь десять вечера, некий юный доставщик телеграмм приметил там желтую машину. Она бросилась ему в глаза потому, что стояла у дома шестьдесят три, куда он как раз нес телеграмму. В моторе, открыв капот, копались двое мужчин.
— Приметы он запомнил?
— Нет. Было темно.
— А номер машины?
— Тоже нет. Людям редко приходит в голову запоминать номера автомобилей. Важно другое: машина была развернута в сторону Аустерлицкого моста, и часы показывали десять минут девятого. А результаты вскрытия дают основания полагать, что убийство произошло между восьмью и десятью вечера.
— Вы считаете, состояние здоровья вскоре позволит вам выйти из дома?
— Следователь поостыл, но сдаваться не собирался.
— Не знаю.
— В каком направлении ведет; вы теперь расследование?
— Да ни в каком. Жду. Что мне еще остается? Согласитесь, мы сейчас на мертвой точке. Мы, вернее, наши люди, сделали все, что могли. Остается только ждать.
— Чего?
— Не важно чего. Того, что произойдет. Может быть, свидетельских показаний. Может быть, новых фактов.
— Вы думаете, они обнаружатся?
— Надеюсь.
— Благодарю. Я доложу прокурору о нашем разговоре. Поправляйтесь, господин комиссар.
— Благодарю, господин следователь.
Мегрэ положил трубку с важным, как у индюка, видом. Уголком глаза он следил за женой, чувствуя, что она полна глухой тревоги, хотя и взялась опять за вязанье.
— Тебе не кажется, что ты зашел слишком далеко?
— В каком смысле?
— Сознайся, ты над ним потешался.
— Ты находишь?
В голосе комиссара прозвучало неподдельное удивление. В сущности, он говорил совершенно серьезно. Не сказал ни одного неискреннего слова, даже насчет сомнений в опасности своего недомогания. Время от времени, когда расследование шло не так, как следовало бы, Мегрэ действительно случалось слечь или запереться у себя дома. Тут с ним носились. Ходили вокруг него на цыпочках. Он вырывался из суеты и шума уголовной полиции, уходил о г бесконечных вопросов со всех сторон и бесчисленных текущих дел. Сослуживцы навещали его или звонили. Все старались быть с ним потерпеливей, справлялись о здоровье. Ценой нескольких порций проглоченного с гримасой отвара он получал о г г-жи Мегрэ несколько стаканов отменного домашнего грога.
Спору нет, у них с его мертвецом есть нечто общее, внезапно подумалось комиссару. В сущности, они держались за свой квартал не из страха черед переездом, а из нежелания менять привычный горизонт. При одной мысли, что, проснувшись, уже не увидишь надпись «Лот и Пенен», не пойдешь на работу обычной дорогой, чаще всего пешком… И он, комиссар, и его мертвец срослись со своим кварталом. Мегрэ приятно было это сознавать. Он выбил трубку, заложил в нее новую порцию табаку.
— Ты вправду думаешь, что покойник был владельцем бара?
— Допускаю, что выразился слишком категорически, но раз я так сказал, хочется, чтобы так и было. А на это похоже. Сперва-то я импровизировал, а потом почувствовал, что все сходится, и стал развивать свою мысль.
— А вдруг это сапожник или портной?
— Доктор Поль сказал бы мне об этом. Мере тоже.
— Им-то откуда знать?
— Доктор Поль установил бы это по деформациям рук и мозолям, Мере — по пыли, выбитой из одежды.
— А если покойный все-таки не был хозяином бара?
— Тем хуже для меня. Передай мне книгу. Это тоже была привычка Мегрэ: болея, он неизменно погружался в один из романов Дюма-отца. У комиссара было полное собрание его сочинений в стареньком дешевом издании с пожелтевшими страницами и романтическими гравюрами, и запах, источаемый этими томами, воскрешал в памяти комиссара те редкие случаи, когда ему удавалось-таки поболеть.
Печка урчала, вязальные спицы позвякивали. Поднимая глаза, Мегрэ видел качание медного маятника часов в футляре из мореного дуба.
— Прими-ка еще аспирину.
— Давай.
— Почему ты думаешь, что он обратился к кому-то другому?
Милая г-жа Мегрэ, как ей хочется ему помочь! Обычно она не позволяет себе расспрашивать мужа о служебных делах, разве что осведомляется, когда он приедет спать или поесть, но когда он болеет и все-таки не перестает работать, она не в силах подавить беспокойство. В душе, только в душе, конечно, она боится, что мужу не хватает серьезности, хотя на службе он, без сомнения, держится по-другому, действует и говорит как настоящий комиссар полиции. Разговор со следователем Комельо особенно всполошил ее, и сейчас, считая про себя петли, она явно думает о нем.
— Знаешь, Мегрэ…
Комиссар, нахмурив лоб, оторвался от книги.
— Я тут кое-чего не понимаю. Говоря о Лионском вокзале, ты утверждал, что покойный не осмелился вернуться домой, потому что преследователи ворвались бы и туда.
— Да, я, вероятно, это сказал.
— Но вчера ты уверял, что он сменил пиджак. А следователю историю с треской по-провансальски изобразил так, словно убитый ел ее у себя в ресторане. Значит, он туда вернулся? Значит, больше не боялся, что вслед за ним кто-то проникнет в дом?
Обдумал ли Мегрэ это заранее? Или, напротив, сымпровизировал?
— На вокзале он был во вторник вечером. Еще до того, как обратился ко мне. Он надеялся ускользнуть от преследователя.
— А разве на следующий день за ним никто не следил?
— Возможно, да. Даже вероятно. Но я ведь сказал, что около пяти он изменил свои намерения. Не забывай: он куда-то позвонил и еще потребовал конверт.
— Ты, видимо, прав, — вздохнув, согласилась г-жа Мегрэ, хотя и неохотно.
Оба замолчали. Время от времени шелестела перевертываемая страница. Носок на коленях г-жи Мегрэ понемногу удлинялся. Потом она разжала губы, опять поджала. Не поднимая головы, комиссар бросил:
— Выкладывай.
— Да я так… Это пустяки… Я только подумала, что это было ошибкой, раз его все равно убили.
— Что было ошибкой?
— То, что он вернулся домой. Извини. Читай. Но Мегрэ уже не читал, во всяком случае, не читал внимательно, потому что теперь первым поднял голову он.
— Ты забыла об аварии с машиной, — бросил комиссар, и ему показалось, что мысль его обрела новое направление, а глазам сквозь разрыв в завесе мрака забрезжила правда. — Прежде всего надо установить, сколько точно времени простояла машина из-за неисправности. — Комиссар уже не обращался к г-же Мегрэ, а рассуждал вслух, и, понимая это, она остерегалась перебить его вторично. — Авария непредвидима. Это несчастный случай, нечто такое, что по смыслу своему расстраивает все планы. Значит, события развернулись не так, как предусматривалось.
Комиссар как-то странно посмотрел на жену. В конце концов, именно она вывела его на верный путь.
— Что если он и погиб из-за этой аварии?
Мегрэ внезапно захлопнул книгу, положил ее на колени, протянул руку к телефону и набрал номер уголовной полиции.
— Позови-ка Люкаса, старина. Если он не у себя, значит, сидит в моем кабинете… Ты, Люкас?.. Что?.. Есть новости?.. Минутку… — Комиссару не терпелось выговориться первому: он боялся, чтобы ему не сообщили то, до чего он додумался в одиночку. — Пошли человека на набережную Генриха Четвертого — лучше Эрио или Дюбонне, если они под рукой. Пусть опросят всех привратниц, всех жильцов не только в доме шестьдесят три и по соседству, но и в остальных. Набережная не Бог весть какая длинная. Люди наверняка заметили желтую машину. Мне нужно по возможности точнее узнать, когда с ней случилась авария и когда она снова оказалась на ходу. Погоди, это не все. Седокам, возможно, понадобились запасные части. По соседству должны быть гаражи. Их тоже надо обойти. Пока все… Теперь докладывай.
— Секунду, шеф. Я только перейду в другой кабинет. — Это означало, что Люкас не один и не хочет говорить при собеседнике. — Алло!.. Ну вот, хорошо.
Предпочитаю, чтобы меня не слышали. Это все по поводу машины. Полчаса назад явилась одна старуха, которую я принял в вашем кабинете. К сожалению, она, по-моему, немного чокнутая.
