Ознакомительная версия.
Все поздоровались с гостем любезно, как всегда, и, как всегда, извинились за странные привычки хозяина. Он, разумеется, снова ушел с утра ловить рыбу, и его нельзя беспокоить до вечера, хотя остров, где он сидит, буквально в двух шагах.
— Видите ли, это его единственная страсть, — виновато объяснил Гаркер. — В конце концов, он ведь у себя дома. Во всем остальном он очень гостеприимный хозяин.
— Боюсь, — заметил Фишер, понизив голос, — что это уже скорее мания, а не страсть. Знаю, как бывает, когда человек в таком возрасте начинает увлекаться какими-то паршивыми рыбешками. Вспомните, как дядюшка Тэлбота собирал зубочистки, а старый Баззи, бедняга, — образцы табачного пепла. В свое время Гук сделал массу серьезных дел — вложил немало сил в лесоторговлю со Швецией и в Чикагскую мирную конференцию, — но теперь мелкие рыбешки интересуют его куда больше, чем крупные дела.
— Ну, полно вам, в самом деле, — запротестовал генеральный прокурор. — Эдак мистер Марч, чего доброго, подумает, что попал в дом к сумасшедшему. Поверьте, мистер Гук занимается рыбной ловлей для развлечения, как спортом. Просто характер у него такой, что развлекается он несколько мрачно. Но держу пари, если бы сейчас пришли важные новости о лесе или торговом судоходстве, он тут же бросил бы свои развлечения и своих рыбок.
— Право, не знаю, — отозвался Хорн Фишер, лениво поглядывая на остров.
— Кстати, что новенького? — спросил Гаркер у Гарольда Марча. — Я вижу, у вас свежая газета из тех предприимчивых вечерних газет, которые выходят по утрам.
— Здесь начало речи лорда Меривейла в Бирмингеме, — ответил Марч, протягивая ему газету. — Напечатан только небольшой отрывок, но, мне кажется, речь хорошая.
Гаркер взял газету, развернул ее и заглянул в отдел последних новостей. Как и сказал Марч, там был напечатан лишь небольшой отрывок. Но отрывок этот произвел на сэра Джона Гаркера необычайное впечатление. Его насупленные брови вздернулись и задрожали, глаза прищурились, а жесткая челюсть на секунду отвисла. Он мгновенно постарел на много лет. Затем придал голосу твердость и, спокойно передавая газету Фишеру, сказал просто:
— Что ж, теперь можно держать пари. Вот важная новость, которая дает вам право побеспокоить старика.
Хорн Фишер заглянул в газету, и его бесстрастное, невыразительное лицо тоже переменилось. Даже в этом небольшом отрывке было несколько крупных заголовков, и в глаза ему бросилось: «Сенсационное предостережение правительству Швеции» и «Мы протестуем».
— Что за черт… — начал он, и голос его перешел в шепот, а потом в свист.
— Нужно немедленно сообщить Гуку, иначе он не простит нам, — сказал Гаркер. — Должно быть, он сразу же захочет видеть премьера. Хотя теперь, вероятно, уже поздно. Я иду к нему сию же минуту, и, держу пари, он тут же забудет о рыбах. — И он торопливо зашагал вдоль берега к плоским камням, по которым переходили реку.
Марч глядел на Фишера, удивленный тем переполохом, который произвела его газета.
— А что, собственно, случилось? — вскричал он. — Я всегда считал, что мы должны заявить протест в защиту датских портов, — это ведь в наших общих интересах. Что за дело до них сэру Айзеку и всем остальным? По-вашему, это плохая новость?
— Плохая новость! — повторил Фишер тихо и как-то странно.
— Неужели это так скверно? — спросил Марч.
— Так скверно! — повторил Фишер. — Нет, почему же, это великолепно. Это грандиозная новость. Превосходная новость. В том-то вся и штука. Она восхитительна. Она бесподобна. И вместе с тем она совершенно невероятна. — Он снова посмотрел на серо-зеленый остров, на реку, хмурым взглядом обвел изгороди и лужайки. — Этот парк мне словно снится, — проговорил Фишер, — и кажется, я действительно сплю. Трава зеленеет, вода журчит, — а случилось то, чего быть не может.
Едва он произнес это, из кустов, прямо над его головой, вынырнул темный сутулый человек, похожий на стервятника.
— Вы выиграли пари, — сказал Гаркер каким-то резким, каркающим голосом. — Старый дурак ни о чем не хочет слышать, кроме рыбы. Он выругался и заявил, что ему не до политики.
— Я так и думал, — скромно заметил Фишер. — Что же вы намерены делать?
— Воспользуюсь, по крайней мере, телефоном этого старого осла, — ответил юрист. — Надо точно узнать, что случилось. Завтра мне самому предстоит делать доклад правительству. — И он торопливо направился к дому.
Наступило молчание, которое смущенный Марч не решался нарушить, а затем в глубине парка показались нелепые бакенбарды и неизменный белый цилиндр герцога Уэстморленда. Фишер поспешил ему навстречу с газетой в руке и в нескольких словах рассказал о сенсации. Герцог, который неторопливо брел по парку, вдруг остановился как вкопанный и несколько секунд был похож на манекен, стоящий у двери какой-нибудь лавки древностей. Затем Марч услышал его голос, высокий, почти истерический:
— Нужно показать ему это! Он должен понять! Я уверен, что ему не объяснили как следует! — Затем более ровным и даже несколько напыщенным тоном герцог произнес: — Я пойду и скажу ему сам.
В числе необычайных событий этого дня Марч надолго запомнил, как смешно пожилой джентльмен в своем редкостном белом цилиндре переходил реку, словно Пикадилли, осторожно переступая с камня на камень. Когда он добрался до острова и исчез за деревьями, Марч с Фишером обернулись и увидели генерального прокурора, который вышел из дому с мрачным и решительным видом.
— Все говорят, — сообщил он, — что премьер-министр произнес лучшую речь в своей жизни. Бурные аплодисменты… Продажные финансисты и доблестные крестьяне… На этот раз мы не оставим Данию без защиты…
Фишер кивнул и поглядел в сторону реки, откуда уже возвращался несколько озадаченный герцог. В ответ на расспросы он доверительно сообщил чуть осипшим голосом:
— Право, я боюсь, что наш бедный друг не в себе. Он отказался слушать. Он… э-э… сказал, что я распугаю рыбу.
Человек с острым слухом мог бы расслышать, как мистер Фишер пробормотал что-то по поводу белого цилиндра, но сэр Джон Гаркер вмешался в разговор более решительно:
— Фишер был прав. Я глазам своим не поверил, но факт остается фактом: старик поглощен рыбной ловлей. Даже если дом загорится у него за спиной, он не сдвинется с места до самого заката.
Фишер тем временем взобрался на невысокий пригорок и долго пристально смотрел, но не на остров, а на отдаленные лесистые холмы, окаймлявшие долину. Вечернее небо, безоблачное, как и накануне, простиралось над ними, но на западе оно отливало уже не золотом, а медью. Было тихо, только журчала река. Вдруг у Хорна Фишера вырвалось сдавленное восклицание, и Марч вопросительно поглядел на него.
— Вы говорили о скверных вестях, — сказал Фишер. — Что ж, вот действительно скверная весть. И, боюсь, скверное дело.
— О какой вести вы говорите? — спросил Марч, почувствовав в его тоне что-то странное и зловещее.
— Солнце село, — отозвался Фишер. И продолжал мрачно, как человек, который произнес роковое слово: — Надо послать туда кого-нибудь, кого он все-таки выслушает. Быть может, он безумец, но в его безумии есть логика. В безумии почти всегда есть логика. Собственно, она и сводит человека с ума. А Гук никогда не остается там после заката — в парке быстро темнеет. Где его племянник? Мне кажется, племянника он действительно любит.
— Глядите! — воскликнул внезапно Марч. — Он уже там. Вон он возвращается.
Взглянув на реку, они увидели Джеймса Буллена, темного на фоне заката; он торопливо и неловко перебирался с камня на камень. Один раз он поскользнулся, и все услышали негромкий всплеск. Когда он подошел к стоявшим на берегу, его смуглое лицо было неестественно бледным.
Все четверо, собравшиеся на прежнем месте, воскликнули почти в один голос:
— Ну, что он говорит?
— Ничего. Он не говорит… ничего.
Фишер пристально поглядел на молодого человека, затем словно стряхнул оцепенение и, сделав Марчу знак, начал перебираться по камням. Вскоре они вступили на проторенную тропинку, которая вела к тому месту, где сидел рыболов. Здесь они остановились и молча стали глядеть на него.
Сэр Айзек Гук все еще сидел, прислонившись к пню. И не мудрено: кусок его прекрасной прочной лески был скручен и дважды обмотан вокруг шеи, а затем дважды вокруг пня за его спиной. Горн Фишер кинулся к рыболову и притронулся к его руке; она была холодна, как рыба.
— Солнце село, — произнес Фишер тем же зловещим тоном, — и он никогда больше не увидит восхода.
Десять минут спустя все пятеро, глубоко потрясенные, и бледные, снова собрались в парке. Прокурор первый пришел в себя; он сказал спокойно, хотя и несколько отрывисто:
— Надо сообщить полиции. Тело остается на месте. Я считаю, что могу собственной властью допросить слуг и посмотреть, нет ли каких улик в бумагах покойного. Само собой, джентльмены, никто из вас не должен покидать усадьбы.
Ознакомительная версия.
