Станислав Родионов
ДИСКО-БАР
Долговязый парень вскочил на первую ступеньку уже пошедшего автобуса, как неуклюжая птица. Двери решительно и мягко защемили его. Леденцов хотел освободить бедолагу, но тот лишь жмурился, испытывая удовольствие от безболезненного плена. Водочный дух, чуть облагороженный запахом портвейна, начал заволакивать автобус.
— Водитель, человека сдавило! — тревожно крикнул пожилой мужчина в лёгкой капроновой шляпе.
Дверь разомкнулась. Долговязый парень согбенно поднялся в салон, к этому растревоженному мужчине. Тот переставил с пола на колени громадную, вроде траловой, сетку с пачками, бутылками и пакетами.
— Папаша, у меня земля под ногами прогибается…
Мужчина намёк понял и вскочил, чуть не уронив лёгкую капроновую шляпу. Траловую сетку он отбуксировал в угол автобуса, на пол, где встал и сам. Казалось, что на его лицо пала какая-то благость от доброты своей; впрочем, на лицо мог пасть отсвет белёсой капроновой шляпы. Леденцову захотелось подойти к нему и что-нибудь сделать — например, расплющить апельсин в его траловой сетке.
— Я еду туда? — спросил сразу у всех долговязый, озирая автобус взбухшими глазищами.
— А тебе куда, милок? — елейно отозвалась старушка, его соседка.
— Мне надо в ту сторону, — растолковал парень и поставил ботинок сорок пятого размера на её детский рюкзачок.
— Если в ту сторону, то едешь туда, — объяснила старушка, как внуку, извлекая рюкзачок из-под рифлёной подошвы.
— А следующая остановка уже была?
— Будет, милок, будет.
Леденцову захотелось подойти к старушке и что-нибудь сделать — например, оторвать лямку от рюкзачка. Но он не успел ни апельсин расплющить, ни лямку оторвать, потому что долговязый вперил в него взгляд гоголевского Вия:
— Почему рыжий?
— Крашусь, — скромно объяснил Леденцов.
— Чем?
— Портвейном розовым.
Пьяный умолк, не в силах переварить ответ. И неизвестно, переварил ли бы, не увидь он перед глазами, тоже подкрашенными портвейном, тонкую фигурку в белом плащике. Она сюда передвинулась, ничего не подозревая.
— Девушка, садись! — предложил долговязый и звонко шлёпнул ладонью по своему широкому колену.
Девушка сделала вид, что не слышит.
— Слышь, садись на коленки! — разнеслось уже по всему автобусу.
Леденцов видел только её профиль: лёгкий носик, модно поднятый воротник плаща, светлые прямые волосы, да тубус в руке, похожий на аккуратно выточенное поленце.
— Землячка, в ногах правды нет, она в другом месте, повыше…
Леденцов вспомнил капитана Петельникова. Тот бы нашёлся.
— Да садись ты, герла?!..
Долговязый поднял шаткую руку и сгрёб тубусик — пальцев хватило обвить его. Девушка вздрогнула, словно укололась, и глянула по сторонам. Теперь Леденцов увидел её голубоватые глаза и слабые, чуть подкрашенные губы. Видимо, она что-то сказала, но так тихо, что никто и ничего не услышал.
Леденцов шагнул к ней, расцепил заскорузлые пальцы долговязого и вытащил тубус из щупалец.
— Она не хочет. А вот я посижу. Спасибо, браток.
Лишь на секунду мелькнуло красное заострённое лицо парня; этой секунды инспектору хватило, чтобы испытать свою память и припомнить цитату, подобающую случаю: «Его худощавое лицо напоминало морду ласки с несварением желудка». Леденцов плюхнулся на чужие колени так, что сиденье хрустнуло стальными пружинами. Долговязый тут же вскинул кулаки и попробовал встать, но Леденцов перехватил его руки и прижал к своим бокам с рычажной хваткой, как приварил; ногами он упёрся в спинку противоположного кресла с такой силой, чтобы пьяное тело под ним не выскользнуло. Парень заёрзал остервенело.
— Ты чего? — удивился Леденцов. — Во мне всего семьдесят кило.
— Пусти, рыжий…
В дальнем конце автобуса всхохотнули. Неужели добрейший дядя в лёгкой капроновой шляпе?
— Рыжий, схлопочешь…
Теперь смеялись почти все. Кроме инспектора — удерживать таким странным приёмом пьяного верзилу было тяжело до пота, до побеления кистей рук и сжатых губ. Но народный смех и слабая улыбка девушки с тубусом поддерживали.
— Отпусти же, чёрт рыжий. Мне выходить…
Протрезвевший голос и засипевшая дверь убедили инспектора. Он встал и отпрыгнул, на всякий случай приготовившись к защите. Но долговязый вышел из автобуса, как вывалился, испугавшись, скорее всего, не Леденцова, а весёлого смеха.
Инспектор сразу же ушёл в закуток, образованный кабиной водителя и кассой. Он приходил в себя — от напряжения слегка дрожали руки и потеплела спина. Ему казалось, что на него все смотрят, поэтому до своей остановки ехал, отвернувшись к окну…
Выпрыгнув из автобуса, Леденцов сильно вдохнул тёплый июньский воздух и увидел тубус, похожий на аккуратно выпиленное полешко.
— Как вы не испугались такого детины? — негромко спросила девушка.
— Таких я обычно чайником по морде.
— Спасибо, вы меня избавили.
— Это что…
Леденцов приладился к её шагу. На него пахнуло откуда-то издалека-издалека, словно из детства, неповторимо и единственно, — так пахли в дождь июньские берёзы. Неужели теперь выпускают такие духи? Инспектор приблизился к ней на прилично-доступное расстояние — от девушки пахло сиренью: то ли белой, то ли сиреневой. Но на осевой линии проспекта белели мокрые июньские берёзы, перебивающие своим духом бензин, камень и далёкие духи. Леденцову захотелось в лес, одному или вот с этой тихой девушкой. А что? Палатку в его рюкзак, продукты в её тубус…
— Иду как-то парком, а бандит хватает девицу за нежную шею. Я: «Руки вверх, то есть отпусти горло!» Бандит: «Отвали». Я: «Сейчас ты у меня схлопочешь чайником по морде». Девушка как закричит: «Хулиган!» Про меня. Оказывается, было модно ходить обнявшись за талию, потом за плечи, а теперь за шею.
— А вы шли с чайником?
— Я шёл без чайника, но у меня такая присказка. По-научному — рефрен.
Пропуская спутницу вперёд, Леденцов залюбовался её ножками: крепкими, ладными, в джинсовых босоножках на широких и лёгких каблучках. Как там… «Если женщина понимает толк в обуви, то вся остальная амуниция у неё о’кей».
— Разрешите задать нескромный вопрос? — вдохновился он.
— Замужем ли я?
— Пьёте ли вы кофий?
— Разумеется.
— Давайте по чашечке, а?
Она кивнула неопределённо, точно сомневалась в своей любви к кофе.
— Или вы опасаетесь уличных знакомств? — угадал инспектор её тревогу.
— У нас же автобусное, — улыбнулась она.
Выпить чашку кофе оказалось не так просто. Кафетерий был забит народом, булочные уже закрылись, «Белочка» оказалась на ремонте, в пышечной сломался кофеварочный агрегат… Но Леденцов не сдавался — шёл лишь ему известными зигзагами.
— В Париже, говорят, на каждом шагу кофейня. А если не кофейня, то какая-нибудь какавня, кисельня или компотня.
Они оказались у полукруглого здания. Из жаркого входа, как из вулканического жерла, бил огненный свет; там перекатывалась могучая музыка и каменными осыпями взрывался топот.
В этом огненном свете — почему-то далеко, хотя вход был в десяти шагах, — возникали, тут же пропадая, стройные фигуры в комбинезонах, в джинсах, в блестящих брюках, в ярко-цветных свободных рубашках и блузках… Казалось, что на землю опустились пришельцы, устроили тут свой инопланетный праздник и, отгуляв, улетят…
— Дискотека, — сказала она так, как говорят о далёких мирах.
— Зайдём?
— Что вы…
— Это же диско-бар. А в баре варят отличный, кофий, то есть кофе.
Она заколебалась, глянув на свой тубус. Леденцов мягко отобрал его, и она сразу пошла, словно вся её сила была в-этом тубусе.
Они ступили в вестибюль, тоже став пришельцами — порозовели от малиновых светильников, заметались от первого смущения, заблестели глазами от звона праздника… Но Леденцов разобрался скоро. Правая дверь из вестибюля вела в танцевальный зал, левая дверь — в бар. Инспектору осталось купить входные билеты и сдать её плащик гардеробщику.
Видимо, из-за раннего времени в баре оказалось просторно. Тёмный, обшитый деревом снизу доверху, он походил на длинную и уютную пещеру. Лампы так были упрятаны, что свет, казалось, брезжил из-под каждой дубовой панелины. Высокая стойка с жаркой кофеварочной машиной тянулась бесконечно. Они выбрали самый угол, усевшись на мухомористые грибы — высокие табуреты, обтянутые вишнёвой кожей в белых пупырышках.
— Кстати, по паспорту я Борис.
— Наташа.
— Начальник, имея в виду цветовую гамму моих волос, зовёт меня Абрикосом. Вы можете называть Абрикоськой.
Она улыбнулась слабыми губами, словно извиняясь за шутку начальника. Полумрак и тёмный дуб не затемнили ни её светлых волос, ни голубоватых глаз, ни белой кожи.
