Ознакомительная версия.
Алла Полянская
Одна минута и вся жизнь
Copyright © PR-Prime Company, 2013
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“, 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Она сидела так уже давно. Несколько часов — или дней, или лет. Она не знала этого. Солнечный свет, пробивающийся сквозь плотно сдвинутые шторы темно-зеленого бархата, падает на полоску паркета. А комната тонет в полумраке, и женщина, сидящая в кресле, сливается с этим полумраком. Она стала частью интерьера, эта бледная светловолосая женщина, одетая в черное платье, сшитое у хорошего портного. Платье верой и правдой послужило ей, но данное обстоятельство уже не имеет никакого значения. Ничто больше не имеет значения. Она сидит в кресле и является частью тишины, царящей в доме. В ее глазах застыли отчаяние и пустота.
Где-то в доме тикают часы. Этот красивый двухэтажный особняк построен совсем недавно. В нем жили счастливые люди — когда-то. Несколько дней назад. Или недель. Или лет. Неважно. Потому что теперь это мертвый дом. Он тихо погружается в тишину и пыль, и только неугомонные часы еще не поняли, что время здесь теперь остановилось. Зачем время мертвому дому? И зачем время — мертвой женщине…
«Почему такое случилось со мной? С нами? — Эти мысли тяжелыми булыжниками ворочаются у нее в голове. — Почему столько всего на нас… Нет. Этого не может быть. Это мне снится. Я сама себе снюсь. Я умерла. Это хорошо, наверное. Я умерла».
Дом мертв. И женщина, сидящая в кресле, тоже мертва. Ее душа мертва. Ее похоронили недавно — вместе с маленькой девочкой, которую звали Анной. Аннушкой. Анютой. Кресло, стоящее в темной комнате, стало удобным вместилищем того, что когда-то было веселой молодой женщиной по имени Дана. Теперь ее больше нет. Как нет ее дочери, Анны. И ее свекрови. И ее мужа. Осталась только пыльная тишина в большом, никому не нужном доме, построенном для счастливых людей.
Где-то там, далеко, кипит жизнь. Ходят люди, обдумывая какие-то свои дела. Все так же ярко светит солнце, потому что тепло, время радоваться жизни, гудит разноцветный поток машин. Одна такая отняла жизнь маленькой девочки и ее бабушки. И теперь то, что недавно было красавицей Даной, покоится в глубоком кресле в мертвом доме.
«Я умерла, умерла… Люди забрали ее, унесли и зарыли. Господи, как я могла позволить им сделать это? Ей там холодно и страшно одной. Они взяли и унесли ее, а я им это позволила. Я умерла. Но почему так больно? И почему трудно дышать? Мне не надо дышать…»
Ей надо переодеться, потому что черное платье она надевала на похороны, но она не хочет двигаться. Словно в тумане, вспоминаются ей последние несколько дней: какие-то люди в доме, цветы, запах теплого воска, кошмарные звуки траурного марша… Немыслимо. Этого просто не может быть. Растоптанные цветы на асфальте и сдавленные рыдания. Все закончилось. Теперь уже ничто не имеет значения. И запах свежей земли. И какие-то лица, лица… Этот день остановился на точке боли. Господи, ну кто это так кричит? Какая теперь разница? Два гроба уходят под землю. В одном из них — ее Анечка. Аннушка. Ее дитя. В другом — Лидия Петровна, мать ее покойного мужа. Черт подери, не многовато ли для одного? Порция для взрослых.
Дана сидит, сжавшись в комок. Собственно, прошло уже два дня. Уехали родители, забрав с собой ее младшего, Леку, за что она им несказанно благодарна. Она мечтала остаться одна. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы все убрались и оставили ее наедине с тишиной. Как ни странно, это случилось. Наверное, одиночество облегчило ей жизнь. Или смерть. В ее случае это одно и то же.
Ее руки бессильно лежат на подлокотниках кресла, голова запрокинута, лицо, не отличавшееся румянцем и в лучшие времена, стало совсем бескровным, а глаза… Это глаза манекена — пустые, ничего не выражающие. Жизнь ушла из них. Где-то в доме звонит телефон, звонит постоянно и настойчиво, но пустой взгляд серо-голубых глаз не меняется, уютное кресло стало коконом для безжизненного тела.
«Только бы никто не пришел…». Эта мысль иногда прорывается сквозь звон пустоты в ее голове. Она вспоминает Кошку. Она всегда помнила о ней. Но теперь золотистые луны Кошкиных глаз следят за ней из ее полусна. Это была странная кошка. Она появилась в доме ее родителей, вполне взрослая и самостоятельная, серая и независимая. Она просто пришла к ним на веранду однажды утром и требовательным мяуканьем напомнила всем о том, кто является венцом творения. Люди засуетились, подыскивая для нее достойное блюдце. Люди должны знать свое место.
Это была странная кошка. Никому и в голову не пришло назвать ее Муркой или еще как-то. Ее стали называть Кошка — просто и ясно. А она снисходительно позволяла всем заботиться о своей пушистой персоне. Тогда было счастливое время для семьи. Дела шли на лад, девочка росла в достатке, и Кошка пришлась весьма кстати. Дана всегда любила кошек. Впрочем, это естественно.
Да, Кошка странная. Она всегда сама по себе. Не то чтобы она оказалась неблагодарной или злой, но она не позволяла никаких проявлений фамильярности по отношению к себе. Иногда она исчезала на несколько дней, и дом без нее что-то терял. Но потом она снова появлялась, садилась на подоконник или ложилась в кресло, стоящее в комнате Даны, и все становилось на свои места. Так длилось несколько лет.
А потом как-то раз случилась гроза. Ветер немного поиграл с открытым окном. И Кошку подвела реакция — она не смогла увернуться от острого осколка. Все пребывали в священном ужасе, Дана плакала, а в золотистых глазах Кошки мелькнули боль и недоумение.
Стекло вынули, рану врачевал лучший ветеринар, но это не помогло. Кошка уползла в сад, где устроилась под скамейкой в летнем домике. Она подпускала к себе только Дану, которая носила ей молоко. А когда рана затянулась, Кошка исчезла. Она пришла откуда-то из пространства и ушла в никуда. Впрочем, это объяснимо. Умей она писать, возможно, оставила бы записку, но Кошка не умела писать. Она просто ушла.
С тех пор золотистые глаза ее иногда наблюдали за Даной, которая понимала, что у них с Кошкой много общего. Например, вот это: заползти подальше и в одиночестве переждать боль. И Дана понимала теперь, почему. Не надо им ничьей жалости. Если она показная, то оскорбляет, если искренняя, то наваливается чувством вины и ответственности, что из-за твоей беды человеку стало плохо. Дана всегда была сама по себе. И в этом они с Кошкой походили друг на друга. Они были странными обе. Всегда, с самого рождения.
Телефон надрывается, и Дана понимает, что надо снять трубку, иначе кто-нибудь из обеспокоенных родственников обязательно ворвется в ее одиночество и сделает мир совсем невыносимым местом — даже для мертвой. Надо снять трубку. Но для этого придется сделать над собой усилие. Если бы те, кто звонит, знали, какое это усилие, они бы в ужасе бросили трубку и не названивали больше. Но они не знают. Бог им судья.
— Дана, ты в порядке?
— Да, мама.
— Немедленно приезжай домой, слышишь?
— Что-то случилось?
— Ты еще спрашиваешь! Мало нам горя, еще и за тебя приходится переживать!
— Лека в порядке?
— Да, приезжай немедленно, я…
— Я хочу побыть одна.
— Тогда я к тебе приеду!
— Не надо, я очень тебя прошу.
— Дана, я хочу…
— Я тоже иногда кое-чего хочу, мама. Я хочу побыть одна, ладно? Пожалуйста, дайте мне прийти в себя.
Она кладет трубку на рычаг и возвращается в кресло. Этот разговор отнял у нее те жизненные силы, что еще оставались. Теперь она полностью опустошена. Ее голова снова откидывается на спинку кресла. Сидеть здесь, вот так сидеть и ни о чем не думать… Ни о том, что случилось с Аннушкой, ни о том, что теперь все рухнуло, ни о том, что…
«Они так любят меня, что не оставят в покое, — думала Дана о родителях. — Они не понимают, что своим участием делают только хуже. Я не хочу видеть их горе, мне хватает своего. Но они другие, они этого не поймут, никогда не поймут. Я знаю».
Они переживают горе сообща, поддерживая друг друга. Так было всегда. И они не понимают, что их дочь может чувствовать иначе. Это случается иногда: у вполне нормальных родителей появляется на свет странное потомство. Таких детей любят больше прочих, родители понимают, что их чадо отличается от других детей, что оно слишком уязвимо, но иногда желание защитить или оградить может навредить.
По дому разносится трель звонка. Сколько раз ей говорили, что этот звон не соответствует облику дома, что больше подошел бы звонок, имитирующий удары колокола или гонга, но ей всегда нравилась дурацкая птичья трель, и теперь она бьет по нервам, разливаясь в пустоте. Кто-то стоит у двери. «Надо открыть. Но я никого не хочу видеть. Никого. Я умерла. Это так легко — умереть. Аннушка, моя девочка, моя малышка, зачем я позволила им забрать ее? Она там совсем одна, ей холодно, я плохая мать».
Ознакомительная версия.
