Сергей Зверев - Жить и умереть свободным

Ознакомительная версия.

Огромная рыже-полосатая кошка пружинисто выпрыгнула из-за сугроба и замерла. Ей показалось, что где-то рядом заскрипел снег. Кошка была голодна, в животе урчало, и это заставило ее все время прислушиваться…

На окраине Февральска, расположенного в диком и безлюдном Хабаровском крае, хищник появился недавно: холода и бескормица привели его, обычно столь осторожного, к человеческому жилью. Амурский тигр нечасто нападает на людей: в тайге достаточно другой живности. Однако последняя зима выдалась снежной и очень злой. Да и тигр был уже немолод, охотиться становилось все трудней. И потому, доведенный хроническим голодом до отчаяния, однажды уже напал на человека. Добыча понравилась. А раз так – зачем выслеживать четырехногую дичь в тайге? Проще подкараулить беззащитного двуногого.

Тигр стоял почти по брюхо в снегу. Кончики рыже-белой шерсти свалялись и обросли сосульками. Сквозь облепленную репейником шкуру рельефно выпирали ребра. Уши были навострены, длинный хвост нервно подрагивал. Близость поселка не пугала – хищник уже несколько раз заходил на его территорию по ночам, резал местных дворняжек. Ничего угрожающего в поселке не было: залатанные щитовые домики, снятые с колес железнодорожные вагоны, завалившиеся заборы, вьющиеся дымки из труб…

Тем временем шаги приближались. Они были нетверды и неустойчивы. Холодный порыв ветра донос до ноздрей хищника прослоенный букет давно немытого человеческого тела, скверного табака и тошнотворного водочного перегара…

Хищник недовольно задергал хвостом, пригнул голову и спрятался за сугроб, наблюдая за протоптанной по снегу дорожкой. Со стороны поселка шел неопределенного возраста бомж в драном бушлате, растрепанном треухе и стоптанных унтах. Его лицо, напоминающее печеное яблоко, выглядело понурым и печальным. Остановившись, бомж встал против ледяного ветра, сунул в прочифиренные зубы одеревеневший чинарик и, судорожно щелкая зажигалкой, закурил. Затем глухо закашлялся, привычно матюгнулся и удивленно взглянул на окурок: он уже потух.

Человек, пошатываясь, стоял к зверю спиной. Он явно не ощущал опасности. Ветер, гнавший над сугробами низкую колючую поземку, то и дело сносил в сторону рыже-полосатой кошки тяжелый смрад. Хищник вновь забил хвостом, занервничал. В нем происходила отчаянная борьба между отвращением к мерзким запахам и острым чувством голода. Как и следовало ожидать, голод победил. Бесшумно выскользнув из-за сугроба, тигр изготовился к прыжку…

Мгновение – и бомж ощутил, как страшной силы удар сбил его с ног. Спустя какую-то секунду он почувствовал холод вонзившихся сквозь бушлат клыков, и дикая, нечеловеческая боль заставила его истошно закричать.

Крик, отразившись от заснеженных сопок, резко оборвался: легким движением головы тигр зацепил жертву за горло страшным клыком. Из разорванной гортани несчастного вырвалось слабое птичье клокотание, и бомж мгновенно затих….

Спустя каких-то полчаса страшная рыже-полосатая кошка исчезла столь же быстро, как и появилась. И лишь огромные, размером с человеческую голову следы, ведущие в тайгу, да кровавое месиво на снегу свидетельствовали о развернувшейся тут трагедии…

Уж если классический русский бунт слывет безжалостным и беспощадным, то что уж говорить о бунте на русской зоне? Да еще расположенной не в относительно цивилизованной Средней полосе России, а в забытом богом и людьми «медвежьем углу» Хабаровского края!

Как обычно и бывает, все началось с прибытия на зону нового начальника, подполковника Киселева. Прежнего неожиданно и безо всяких объяснений вышибли на пенсию. По одним сведениям – за излишний либерализм к заключенным, по другим – из-за скрытых интриг в краевом Управлении Федеральной службы исполнения наказаний. Как бы то ни было, но подполковник Киселев на правах нового «хозяина» сразу же начал наводить свои порядки.

Эта колония строгого режима, или «строгач», всегда считалась «черной», то есть живущей исключительно по «воровским» законам. Авторитетные зэки разгуливали по зоне в спортивных костюмах, болтали с «вольняшкой» по мобильникам и даже баловались водочкой и наркотиками. Все это можно было запросто купить через коррумпированных контролеров; за соответствующую мзду сотрудники ИТУ согласились бы пронести на зону хоть пулемет. Между авторитетными блатными и администрацией существовало негласное соглашение: вы, менты, не трогаете нас, а мы пресекаем беспредел среди особо борзых арестантов, обеспечиваем видимость порядка и даже выполнение плана на «промзоне». И всем такое положение вещей вроде бы нравилось. На зоне действительно почти не было беспредела, зато старый начальник никогда не краснел, когда ему приходилось отчитываться о производственном плане.

«Ломать» зону Киселев начал с борьбы с коррупцией среди подчиненных, а также с жесточайшего насаждения режима. Теперь подозреваемых во взяточничестве контролеров могли обыскать в любой момент – потребовать вывернуть карманы, попросить письменных объяснений по поводу денег, обнаруженных в кошельках. Что касается арестантов, то их начали пересчитывать поголовно и во время хождения на завтрак, и во время вывода на работу, и во время хождения на обед, и во время съема с работы, и даже во время хождения на ужин. Тотальные шмоны в отрядах стали нормой. Во время обысков изымались не только запрещенные вещи, но даже фотографии родных и близких, чего прежде никогда не было. Найденная заточка автоматически означала довесок к сроку. Неблагонадежным арестантам регулярно подбрасывали и самопальные ножи, и заточки, и даже наркотики. Избиения вошли в норму. Били в контролерской, били в кабинетах, били в оперчасти и в режимной части, били за нарушение режима и просто злобный взгляд в сторону администрации. Особо недовольных карали водворением в ШИЗО. А по ночам из ШИЗО дергали в «пресс-хату», где «шерсть», то есть ссученные блатные, давно уже приговоренные воровским миром к смерти, издевались над честными бродягами самыми немыслимыми методами, которые свидетельствовали об изощренности ума и полном омертвении чувств. Руководил издевательствами Иннокентий Астафьев по кличке Чалый – один из самых лютых беспредельщиков.

О пыточной камере ШИЗО на зоне ходили самые страшные слухи. Порядки там были пострашней, чем в гестапо. Ни о каком «режиме», насаждаемом новым «хозяином», не могло быть и речи; это была территория полного беспредела. Вопреки Уставу в камере были предусмотрены даже электрические розетки, до самых медных ноздрей заполненные электрическим током. Через обычный зажим электричество можно было подвести к губам, груди или члену жертвы. Пассатижами Чалый и его подручные ломали пальцы, срывали ногти, выламывали зубы. В качестве орудий пыток использовались отрезки телефонного кабеля и дубинки, утыканные гвоздями.

Астафьев явно находил удовольствие в издевательствах над людьми. День без пыток и издевательств наверняка был для него пропащим. Причем цель истязаний была одна: заставить авторитетов ссучиться, то есть записаться в лагерный актив и надеть красную повязку. Особо значимых в блатном мире людей могли или зверски убить, или, что похуже для них, – отпетушить с последующей записью на видео. Профессиональные садисты хорошо знали свое дело: большинство даже самых стойких уркаганов не выдерживали и ломались.

Как и следовало ожидать, уцелевшие блатные быстренько отписали «малявы» на соседние зоны авторитетным ворам: мол, нас гнобят тут по-черному, что делать? Ответ не заставил себя долго ждать: авторитетные воры посоветовали замутить бунт, чтобы наконец показать оборзевшим мусорам, кто на зоне хозяин.

На какое-то время придушенная зона затихла, но затишье это было лишь временным. На «промке», то есть в промышленной зоне, скрытно изготавливались заточки, «пики» из арматуры и даже самодельные дробовики из стальных паропроводных трубок. Возможно, инспекторы оперчасти что-то и подозревали, возможно, лагерные стукачи даже информировали «кумовьев» о грядущих беспорядках. Однако докладывать Киселеву о зреющем бунте никто не спешил: ведь новые порядки и особенно «борьба с коррупцией» сильно подрывали бизнес и лагерных оперов, и контролеров, а потому все они были кровно заинтересованы в скором падении нового начальника.

К тому же действительно масштабных выступлений на зоне никто не ожидал. Максимум, на что рассчитывала оперчасть, – несколько выбитых стекол и поломанных ребер у наиболее ненавистных активистов. А уж после этого можно было начинать «завинчивать гайки» с утроенной силой…

Однако дальнейшие события развивались не совсем так, как хотелось блатным. За сутки до запланированного выступления произошел стихийный инцидент на «промке», и этот инцидент стал той самой искрой, от которой и разгорелось пламя.

Ознакомительная версия.