Тайна Смоленского кладбища
Посвящается Ю. В. Рюнину,
старожилу Камской улицы.
После войны на Смоленском кладбище было неспокойно. Кладбище старались обходить стороной: вечером тут могли запросто ограбить, раздеть, изнасиловать.
В глухом уголке кладбища, в склепе купцов Богатыревых в то время находилась «малина» — воровской притон, обитатели его: гулящие девки, старушки побирушки, карманные воры и бандиты. Могильные плиты семьи Богатыревых использовались как лежаки, в склепе было темно, пользовались свечами и лучинами. Посторонних изгоняли.
Было свое «начальство» — Колька Култын — старший блатной и вроде старосты — дядя Кеша, не то власовец, не то бендеровец, а скорее всего, дезертир. Он военных патрулей боялся больше милиции, хотя прятался под видом слепца-инвалида, со старушенцией под кличкой Беззубка выходил по утрам на Смоленское кладбище к церкви и пел жалостливые песни насчет тяжелой инвалидной доли. Сердобольные старушки неплохо подавали. «Старший блатной» Култын имел свои обязанности: следил за порядком и собирал дань с жуликов, побирушек и шмар (так назывались гулящие девки). В общем, контора работала.
В эту ночь как-то неспокойно было на душе у дяди Кеши. Утром у церкви болтались какие-то незнакомые молодые люди, по виду «тихари» (так называли переодетых сотрудников милиции).
«Старшего блатного» Култына долго не было из города. По секрету он сказал дяде Кеше, что собирается «на дело», на какое, не сообщил, да дяде Кеше это и не надо. Вернулся Култын под утро, пьяный, но довольный, лег спать, накрывшись кожаным регланом. Только двух жуликов было никак не уложить. Увлеклись ребятишки картишками — никак не оторваться от буры. Да еще поскандалили напоследок: мат, ругань. Пришлось дяде Кеше применить власть, костылем успокаивать нерадивых, что создало в ночлежке ненужный шум.
Но не напрасно волновался дядя Кеша. Действительно на кладбище готовилась облава. А двое молодых людей, которых утром видел дядя Кеша, действительно были сотрудниками милиции, изучавшими обстановку на Смоленском кладбище.
Облава началась под утро.
Милиционеры, в большинстве бывшие фронтовики, действовали, как в бою. По сигналу ракеты пошли навстречу друг другу, прочесывая кладбищенские закоулки. Дошли до склепа Богатыревых. Услышали приглушенные голоса из-под земли.
Лейтенант зажег фонарь и постучал в железную дверь ногой: в склепе затихло. Лейтенант с силой дернул дверь.
— Выходите по очереди, — бросил он в черный проем склепа. Из склепа стали выбираться его обитатели. Последним вылез дядя Кеша. В волнении он забыл надеть темные очки. За дядей Кешей вышел цыганистой внешности молодчик в кожаном реглане — «старший блатной» малины Култын.
Милиционеры держали всю компанию на прицеле. Когда возле ворот Смоленского кладбища всю компанию грузили в тюремную машину «воронок», Култын оттолкнул милиционера и бросился бежать в сторону реки Смоленки, сбросив, на ходу кожаный реглан. По реке плыли бревна, связанные в плоты. Култын вспрыгнул на один плот, потом на другой. На приказ «Стой! Стреляем!» не отреагировал. Пуля догнала его на середине реки. В это время вдруг хлынул ливневый дождь. Выловить труп не было возможности. Лейтенанту пришлось писать объяснение начальнику отделения милиции, а черное пальто-реглан фигурировало как вещественное доказательство.
В доме на Среднем проспекте жил Ефим Абрамович Бломберг. Всю блокаду Ефим Абрамович проработал управдомом. Работа вроде скромная, но в блокадные дни она приобрела иную окраску. Фима заведовал тремя домами, и его деятельность приносила ему небывалые доходы. Умирали люди: вещи, ценности, все проходило через жадные Фимины руки. А что делалось на рынке: у голодных людей за какую-нибудь буханку хлеба можно было выменять золотое кольцо с брильянтом или кулон с рубином.
Сколотил Фима капиталец и думал зажить красиво и спокойно. Но спокойствия не было. После окончания войны он уволился из жилконторы и перешел работать на табачную фабрику экспедитором. Но чувствовал он себя неуютно и неспокойно в своей трехкомнатной квартире, похожей на антикварный магазин. Все ему казалось, что к нему придут и спросят: «Откуда это у вас, Ефим Абрамович?».
Сам Фима вел очень скромный образ жизни, одевался кое-как, питался кое-как, вежливо здоровался с соседями и знакомыми. И вот однажды ночью раздался звонок. Фима затаился, но звонки следовали один за другим. Пришлось пойти открывать. Сердце заколотилось жутко, когда, спросив «кто?», он увидал в дверном проеме милицейскую форму. В квартиру вошли трое. Коренастый рыжеватый капитан милиции, высокий черноволосый, похожий на цыгана детина в кожаном пальто и дворник Селим в белом грязном халате и каракулевой шапочке на голове.
— Вы будете гражданин Бломберг? — строго спросил капитан. Фима кивнул головой.
— Вот ордер на обыск. Начинаем обыск, а вы, гражданин Бломберг, присаживайтесь, — капитан услужливо подвинул стул, — наблюдайте, чтобы не было никаких противозаконных действий, вы тоже, товарищ дворник, присядьте, — и поставил рядом стул.
— Ох, скучно сидеть, начальник, — проворчал Селим.
— А вы выпейте стаканчик, чтоб веселей было, — капитан достал из полевой сумки бутылку коньяка.
— Татары водку не пьют, — отказался Селим.
— А ты не водку будешь пить, а виноградный напиток, — капитан поставил бутылку на стол и, открыв ее, налил стакан дворнику.
— Ну, виноградный можно, — согласился Селим.
Обыск начался.
На Среднем проспекте, где сейчас находится книжный магазин «Недра», стоял старинный иссеченный осколками особняк, на нервом этаже находился небольшой буфет, «Голубой Дунай» его называли. Буфетчиком и заведующим этой забегаловки был Зиновий Абрамович Бломберг, мужчина около сорока лет с круглым одутловатым лицом и черными глазами-бусинками.
Работал он лихо, всегда у него была водочка, пиво и бутерброды со шпротами, икрой красной и даже ветчина водилась. Помогал ему десятилетний сын Феликс. Семейного подряда тогда не было и Феликса в школе дразнили «торгашом».
В тот вечер людей в «Голубом Дунае» было много. Был день зарплаты. И Зяма-галоша, так прозвали Зиновия Абрамовича за привычку носить круглый год валенки с галошами, спокойно, как полководец, наблюдал за происходящим во вверенном ему торговом заведении. В углу, за крайним столиком сидели трое. На столе пиво, закуска, пустые стаканы — вроде дружеская попойка. Ан нет. Двое из них: мужчина с ярко-рыжей головой, второй со смуглым, тронутым оспинами лицом, с черной перчаткой на левой руке — были абсолютно трезвыми. А маленький мужчина в кепке-лондонке «был готов», сидел, уткнувшись носом в пивную кружку, и что-то глупо бормотал.
— Ну вот, — вздохнул рыжий. — Охнарик готов. Ведь просил я его, как человека: не нажирайся, на дело идем. Придется нам, Николай, — обратился он к цыганистому, — вдвоем это проворачивать.
Пьяный поднял голову и обвел их мутным взглядом:
— Я тоже на дело пойду — гроши кончились!
Рыжий со злостью надвинул ему кепку на глаза:
— Ни один уважающий себя урка такую подлянку друзьям не делает. Пойдем, Никола, пусть этот ханыга спит. Шепни Зяме, что мы пошли.
Двое дружков вышли из забегаловки.
...Обыск продолжался. Открыли старинный комод, вещи выкидывали на пол.
— Почему столько шуб? — строго спросил капитан.
— Блокадные морозы, замерзал очень, — буркнул Фима.
— Хорошо, что не замерз, — сострил капитан.
Открывались шкафчики, выдвигались ящики, быстро перелистывались книги.
Обыск длился около часа. Квартира выглядела как после погрома: на полу валялись рулоны материи вперемешку с китайским фарфором и столовым серебром, обувь различных форм и фасонов — вся Фимина добыча за годы войны.
