Лидия Андреевна отпила чай и погрузилась в раздумья, карлик грыз баранки и лакал варенье из блюдечка, будто кошка. Из-за неуместной шутки Михаила разговор вдруг стал слишком серьезным. Он не знал, как повернуть его в новое русло и поговорить о том, что его действительно интересовало. Молодой человек сделал несколько глотков уже остывшей жидкости и с усилием произнес:
— Это правда, что вы — моя мать?
Он был готов к отрицательному ответу, потому что знал: Анна Львовна была больна и вполне могла отпираться от факта появления в ее несовершенной жизни незаконнорожденного ребенка. Лидия Андреевна даже не смутилась, услышав этот вопрос. Она спокойно уточнила, что даст ему правда?
— Я перестану чувствовать себя бесконечно одиноким! — прошептал Михаил, и из его глаз выкатились две крупные слезы. Его печаль была понятна этой женщине. Она выразительно посмотрела на карлика, и тот, ничего не говоря, спрыгнул с высокого стула и уковылял вслед за «пираткой», наступая на осколки, которые скрипели под его малюсенькими ботинками.
Лицо Лидии Андреевны изменилось, помрачнело. Так бывает: в ясную погоду на небе вдруг ни с того, ни с сего появляются тучи, и с небес начинает лить вода, светлый день вмиг становится мокрым и пасмурным. Теперь перед ним сидела не миловидная медсестра с мягкими притягательными чертами лица и удивительными черными глазами, из которых струилась нежность, а кто-то другой — незнакомый, отчужденный и закрытый на сто замков.
— Что ты знаешь о своей матери? — спросила «медсестра» немного взволновано.
— Она была самой красивой женщиной, которую когда-либо мне приходилось встречать, — тихо произнес Михаил, вспоминая их последнюю встречу. Тот момент, когда ее лик нежно озаряли лучи засыпающего солнца, стал талисманом молодого человека, решившего однажды разыскать свою мать.
— Каково это — узнать, что ты имеешь родство с другим человеком, а не с тем, кто тебя растил? — произнесла Лидия Андреевна задумчиво. Ее отстраненность немного настораживала Михаила, и он решил во что бы то ни стало растопить лед между ними.
— Анна Львовна всегда была строга со мной. И запрещала касаться ее. «Расстояние, Михаил, рас-сто-я-ние!» — твердила она. Я называл ее мамой, когда был совсем маленьким, а потом пару раз стоял в углу за подобные проступки, обращался к ней «тетенька». Я не знал, что это может выглядеть как-то ненормально, потому что не видел других примеров семей, а в книгах, как утверждала Анна Львовна, — одни лишь выдумки. Эта женщина для меня была учителем — человеком, который зажег лампадку разума в моей пустой голове, — улыбаясь, произнес молодой человек, вдруг вспомнив долгие уроки, которые ему казались поначалу ужасно занудными, а затем, чтобы не свихнуться от скуки, он начал внимательно слушать ее рассказы и почерпнул из них много интересного. Часто, играя на берегу моря, он представлял себя одним из героев, о которых она повествовала. Еще с детства, будучи малообщительным человеком, Анна много читала, поэтому была очень развита и с удовольствием делилась своими знаниями, которые почерпнула не только в Институте благородных девиц, сколько из различных источников — многочисленных книг в огромной библиотеке отца. Когда это «богатство» в кожаных переплетах сжигали мужчины в военной форме, вошедшие в их дом ночью, с ней случился первый нервный приступ. Мудрость великих писателей тлела, а ее семью расстреливали во дворе их дома. Анна потеряла сознание до того, как пуля попала в нее и она чудом осталась жива. Благодаря болезни она почти не помнила о той злосчастной ночи и часто путалась, чью семью, в какое время расстреляли — ее или двоюродной сестры Лидии.
— Она была забавной женщиной, — холодно подметила «медсестра», сопротивляясь теплым воспоминаниям. — Забавной, но бесполезной.
— Мне кажется, Анна Львовна любила меня… по своему, но любила. Выражала свои чувства, как могла!
Михаил вспомнил, как в детстве она запрещала ласкаться — ее тонкие прохладные руки, брезгливо отталкивающие ребенка, жаждущего простого человеческого тепла.
— Немедленно прекрати! Ты же не кошка! — взвизгивала она строго и вновь принималась читать, делая вид, что не замечает обескураженного радом стоящего мальчишку.
— Теплом со мной делилась Лукерья, — с тоской добавил Михаил. — Иногда я хотел, чтобы она была моей матерью. Тогда бы она могла быть просто счастливым человеком, и в ее голове не было бы всей этой революционной дури!
Лидия Андреевна восприняла его слова близко к сердцу, словно он говорил о ней. Она резко встала и жестом показала о прекращении беседы, жалуясь на то, что ей стало дурно.
— Я оставлю тебя у нас. Отдыхай. Мы переговорим утром! — отрывисто отчеканила она, после чего покинула столовую. Михаил остался в одиночестве и долго смотрел в пустой проем, в котором растворился изящный силуэт Лидии Андреевны. Эта женщина казалось ему весьма странной и загадочной. Она так и не ответила на его главный вопрос.
Глава 6. Жертвы переворотов
— Мишенька, если бы ты знал каков мой путь… Как он труден и сколько на нем преград, — прошептал теплый женский голос ему на ухо. Молодой человек с испугом открыл глаза, уставившись в стену. Он снова сросся с кроватью, чувствуя, как тяжелы стали руки и ноги, почему он боялся оборачиваться, будто увидит позади себя что-то ужасающее… После странного застолья по требованию карликового командира по имени Великан, он вернулся в палату и снова стал пациентом странной квартиры, принадлежавший, как он понял, организации «Черный крест». Он не думал о предназначении этого места — это его совсем не интересовало. Не думал, как странно выглядит комната с единственной кроватью, из которой сложно выбраться самостоятельно. Молодого человека интересовала черноглазая красавица, которая, теперь он был в этом точно уверен, приходилась ему настоящей матерью.
Лидия Андреевна аккуратно улеглась на край кровати рядом с ним, прижавшись к его спине, бережно обняла и уткнулась носом в его мягкие волосы.
— Я не хочу, чтобы она нас слышала. Это опасно! — доверительно произнес ее голос.
— Кто? — испугано уточнил Михаил и в это мгновение в его воображении возникли несколько портретов: женщины в вуали, Матери революции и «пиратки». Кто-то из этих дам, а возможно все три, могли нанести ей вред.
— Я не хочу, чтобы наш разговор подслушала Черная моль! — выдохнула Лидия Андреевна и ее рука вцепилась в рукав пижамы молодого человека.
— Разве она здесь? — подскочил молодой человек и обвел взглядом пустую комнату, в которой, кроме них двоих, никого не было.
— Она везде. И это небезопасно! — прошептала она, дрожащим голосом. — Ах, Мишенька, как же я мечтала прижать тебя по-матерински к себе и никогда не выпускать из объятий. Я ведь могла себе позволить поездки не так часто, как хотелось… и только с ее позволения…
— С позволения Черной моли?
— Не произноси ее имени. Иначе быть беде!
— Хорошо… Но почему она имеет такое влияние?
Лидия Андреевна рассказала о том, как впервые скрестила шпагу с революцией в далеком пятом году, с того момента начались ее муки, на которые она обречена до самой смерти.
— Я верила в новое будущее страны, надеясь, что идея сделать всех равными найдет отклик в умах и сердцах людей. «Как бы было здорово, если бы все были счастливы!» — думала я. Своими мыслями я поделилась с отцом, но он лишь рассмеялся в ответ…
— Пойми, деточка, равенства не может быть. Если необразованному человеку дать в руки власть — все пойдет крахом: все ценности, создаваемые веками! Кто-то должен управлять страной, а кто-то держать в руках плуг!
— Но у всех должны быть равные шансы! — упрямо твердила юная Лида.
— Равные шансы на что?
— На все! В том числе и управлять страной.
— Ты говоришь глупости, ребенок!
Двенадцатилетнюю Лидию исключили из учебного заведения за взгляды, противоречащие принятому уставу. Начитавшись брошюрок, которые распространяли «люди нового времени», юное создание сделало свои выводы, воспринимая назревающую над страной грозу, как спасение. «Пусть бушует стихия, сотрясается земля, прольется дождь, и тогда появятся ростки новой жизни!» — твердила она, слушая своего учителя-студента, который за скромное жалование обучал девочку общим дисциплинам, но вместе с этим тайно рассказывал дочери камергера о том, как прекрасна революция.
