— Посмотри-ка, вектор пути…
Инспектор взял план и сориентировался. Стрела показывала туда, на другой берег, где белели домики посёлка Радостного, бывшей деревни Устье.
— Ага, — оживился Петельников, — там лодочка у каждого второго.
— Возвращаемся, — предложил Рябинин.
— И всего-то делов? — разочарованно спросил понятой в болонье.
— Я вас как-нибудь подниму ночью и свожу на труп, — пообещал инспектор, заработав вёслами.
— С большим удовольствием, — заверил тот: его и ночь не остановила.
— Бывают же любители, — тихо удивился Мазепчиков.
— А вот у меня есть на примете один человек, — слегка напряжённым голосом заговорил Петельников. — Не стар, здоров, любит свою работу, идёт на неё — поёт и возвращается — поёт, трое чудных ребят, симпатичная женщина, материально обеспечен, дома лепит из глины петушков…
Инспектор передохнул и спросил понятого:
— Показать?
— Петушков, что ли?
— Нет, этого счастливого человека.
— Зачем он мне…
— А, упаси бог, погибнет, труп его показать?
Понятой немного подумал и осторожно признался:
— Показать.
Лодку рвануло вперёд, словно на корме, под Рябининым, заработал мотор, — инспектор сделал несколько сильных махов. Утолив злость, он сказал, тяжело дыша:
— Эх, гражданин… На счастье человека вам глядеть неохота, а вот на горе его — вы с удовольствием. А надо бы наоборот.
— Меня теперь учить поздно, — отрезал понятой, отвернувшись к воде.
— Я знаю, — ласково согласился инспектор, блеснув чёрным глянцем мокрых волос, и, склонив послушное тело, что-то сказал девушке на ухо.
Та засмеялась, и опять на всё озеро — до самого монастыря. А инспектор откинулся назад и сообщил, видимо, то же самое Мазепчикову, который тоже засмеялся, глуховато, как под водой, сотрясая лодку своим большим телом.
Рябинин не вытерпел и тихо спросил девушку:
— Что он сказал?
Она повернула раскрасневшееся лицо и прошептала следователю на ухо:
— Придётся уважить просьбу понятого. Как только он подпишет протокол, я утоплю его собственноручно, и у нас наконец-то будет труп.
Рябинин улыбнулся.
Солнце зависло над самым горизонтом. Нет, два солнца висело над горизонтом. Первое, главное — чёткий диск кипящего золота, который слепил глаза своим драгоценным блеском. Второе солнце обволакивало первое — громадное, лохматое, раздёрганное, где тоже клокотало и кипело, но уже не золото, а медь, и от её буйства всё-таки можно было не отводить взгляда хоть несколько секунд. Оба солнца висели в зелёном небе, которое на ближнем горизонте переходило в зелёную воду — только водная зелень была чуть нежней небесной. Там, где налетал незаметный ветерок и рябил её, она вдруг шла цветными кусками, и тогда на воде происходило чудо — необъятное озеро покрывалось зелёными, фиолетовыми, розоватыми и просто зеркально-чистыми озёрцами.
Рябинин снял очки и посмотрел на солнце — теперь перед ним забушевал космос, какой-то огненный мир, где всё варилось и вертелось, протягивая раскалённые щупальца сюда, на Землю. Это единственное преимущество сильно близоруких — видеть мир расплывчатым и поэтому фантастическим.
Лодка ткнулась в песок, далеко въехав на берег. Тут, на тверди, понятые и подписали протокол. Рябинин спрятал его в папку, упаковал транзистор в полиэтиленовый мешочек и хотел было поговорить с Мазепчиковым, но увидел светлую фигуру на камне, которая за это время, кажется, и не пошевелилась.
— Пенсионер-то всё дышит, — удивился инспектор, перехватив взгляд следователя.
— Он за нами наблюдает.
Рябинин неопределённо, как бы гуляя, подошёл к старику и тихо спросил:
— Любуетесь озером?
— Красота ведь неописуемая, — охотно подтвердил старик.
— Да вот мы тут нашумели…
— Работа есть работа.
— А вы знаете нашу работу?
— Я, молодой человек, почти всё знаю, а чего не знаю, о том помалкиваю.
— Понятно, — улыбнулся Рябинин, но и старик улыбнулся. — И чем же мы занимаемся?
— Ловите магазинных воришек. В озере что-то отыскали.
— Верно, — подтвердил Рябинин, не особенно удивившись: о краже все окрест знали, а эти нырялки старик видел сам.
Лёгкие сумерки мешали следить за выражением его лица. Снегом белела бородка, темнели глаза да желтели скулы.
— Может, и вы что-нибудь знаете? — полюбопытствовал Рябинин.
— Возможно, — почти весело ответил старик.
— Тогда давайте познакомимся: следователь прокуратуры Рябинин.
— А я мастер по пишущим машинкам Петров Василий Васильевич. Улица Свободы, дом шесть, квартира восемь.
— Так что же вы, Василий Васильевич, знаете?
— Ну, это разговор особый, обстоятельный…
— Хорошо, — согласился Рябинин, — жду вас завтра утром в районной прокуратуре.
Василий Васильевич Петров, если только это был Василий Васильевич Петров, кивнул, галантно попрощался и медленно пошёл берегом в сторону улицы Свободы.
— Кажется, нашёл свидетеля, — неуверенно предположил Рябинин вслух, потому что инспектор оказался рядом: уже в костюме, причёсанный, посвежевший.
— Улица Свободы, дом шесть, квартира восемь, — сказал Петельников.
— Ты что — сидел под камнем? — удивился Рябинин, хотя и знал, что слух и зрение у инспектора, как у дикого зверя.
— Был невдалеке, — неопределённо признался Петельников и кому-то неопределённо кивнул. Мимо них тоже неопределённой походкой прошёлся инспектор Леденцов — гуляет бережком или ждёт девушку. Рябинин понял, что тот направился вослед белому старику.
— Нужно проверить его адрес, и вообще, — ответил Петельников на провожающий взгляд следователя.
Инспектор сел на камень и весело осмотрел озёрный простор, словно прикидывая сделанную работу:
— Теперь у нас дело пойдёт.
— Возможно, — уклончиво согласился Рябинин.
— Сергей Георгиевич, в тебе бродят сомнения?
— Они всегда бродят, — опять уклонился следователь.
— Это не те сомнения. Например, ты вроде бы не веришь в нужность сегодняшней работёнки. А ведь мы узнали, что краденое увезли на лодке, и, скорее всего, в Радостное. Ты же при понятых этот осмотр назвал нырялками… Если появилась какая-то мысль, то мог бы поделиться.
Инспектор был прав — мыслью стоило делиться. Но мысли не было.
— У меня, Вадим, лишь одна интуиция, а ею, как и счастьем, не поделишься.
— Делиться можно всем, кроме жены и государственной тайны, — почти зло отрезал инспектор.
Петельников никогда не обижался, не видя в этом смысла: если нападали справедливо, то он слушал и принимал; а если нет, то злился и действовал.
— Сомнения разъедают рабочие версии, — философски заметил Рябинин.
Инспектор снял кремовый ботинок: узкий, модельный, с какими-то медными пряжками и фестончиками. Вытряхнув песок, он усмехнулся:
— Как будто знакомы первый год. Думаешь, твои сомнения помешают мне искать в Радостном?
Следователь передёрнул плечами — с озера дунуло холодом, словно неожиданный ветер сорвал плёнку воды и обдал ею людей.
— Украдены дорогие цветные телевизоры, — решился Рябинин. — И вдруг один дешёвенький.
— Взяли по ошибке.
— Украдены дорогие транзисторы «Океан» по сто с лишним рублей. И вдруг один дешёвенький.
— По ошибке, — не так уверенно повторил инспектор.
— Теперь смотри: мы находим в озере именно эти вещи. Почему?
— Преступник увидел, что взял дешёвку, ну и выбросил для облегчения лодки, — сразу нашёлся Петельников.
— Можно и так объяснить.
— Как ещё можно?
— А уж это сам думай…
— Выходит, что преступник не так и прост? — спросил инспектор: думать он привык не на камушке, а на ходу, в работе.
— Вор очень хитёр, — убеждённо ответил Рябинин, — но не умён. Он ещё не знает, что своими поступками, каждым своим чихом пишет открытую для нас книгу.
— На древневавилонском языке, — буркнул Петельников.
— Со словарём читать можно.
— И следователь прокуратуры товарищ Рябинин уже кончает первый том.
— Нет, я прочёл только первую страницу, — серьёзно ответил Рябинин.
Из дневника следователя.
Вечер провёл на озере — давненько у меня не было столь приятных осмотров.
Даже под боком у города озеро сохранило красоту. Вода, будь то ручеёк или море, всегда поэтична. Природа, по-моему, вся полна поэзии во всех своих проявлениях — в ущельях, в вулканических извержениях, в глинистых топях, в лунном свете, в осклизлых корягах… Да только ли природа? Сколько находишь поэзии в стихах, в женщинах, в каком-нибудь поступке, даже в сооружении… Но самое поэтичное — может быть, сама поэзия в чистом виде — это сны. Сколько раз я просыпался с влажными глазами и щемящим сердцем…
