Ознакомительная версия.
— Мы к Нинель Григорьевне, — ответил вошедший Мещерский. — Она нас ждет.
— Вот телефон, звоните 2-40, — буркнула вахтерша. — Спустятся — проведут, а так не пущу.
Телефон, однако, не отвечал. Вахтерша сурово поглядывала на незваных гостей. Тут вошли Павлов и Кравченко.
— Почему стоим? — удивился Павлов. — Тетя Маша, «но пасаран», да?
— Пасаран не пасаран, а не положено. Пусть их те, к кому идут, встретят.
— Да они ж со мной!
— А ты сам тут седьмая вода на киселе.
С Павловым вахтерша говорила ворчливо, но добродушно. Было видно, что человек он здесь — свой.
— Вы подождите минутку, я наверх слетаю. Сейчас приведу кого-нибудь, — Павлов двинулся к лестнице.
Увидя, что он уходит, Чен Э отпустил Катину руку и заковылял следом. «Настоящий колобок из анекдота, тот, что сидел со мной на сочинском пляже, — подумала Катя умиленно. — Вадька-то провидец». Павлов присел на корточки, его пальцы быстро замелькали: азбука глухонемых. Но малыш понял все преотлично — повернул назад, но по дороге замер в восхищении перед одной из фресок, украшавших стены музея, изображавшей охоту на пещерного медведя.
В ожидании «конвоя» Катя вместе с мальчиком путешествовала по вестибюлю, разглядывала росписи: «Добывание огня», «Совет племени» — полулюди-полуобезьяны ссорились на Скале Совета. Чен Э испугало изображение зубастого ящера посреди папоротников и хвощей.
— Глупыш, это ж динозаврик, — Катя погладила черноволосую головку китайчонка. — «Парк юрского периода» смотрел?
— Я смотрел, — Кравченко деловито погладил роспись. — Не Васнецов в Историческом, но впечатляет.
— Тетя Маша! Все улажено! — Павлов в сопровождении полного брюнета уже спускался по мраморной лестнице. — Вот Саша, Александр Николаевич словечко за гостей замолвит.
— Ольгин, — брюнет поздоровался с Мещерским и остальными. Кате он вежливо улыбнулся. — Пойдемте, Нинель Григорьевна ждет.
Катя исподтишка его разглядывала. Ну, очень даже ничего мужчина: чем-то похож на Павла Луспекаева — темные мягкие глаза, волосы зачесаны на косой пробор, широкие и сильные кисти рук, плечи — косая сажень. Лет ему, наверное, сорок, может, чуть больше…
Они шли по длинному коридору, где слева были пробиты окна, а справа — высокие дубовые двери с начищенными до блеска латунными ручками. Место это напомнило Кате коридор в старом здании университета на Моховой. Ольгин вдруг присвистнул и до пояса высунулся в открытое окно.
— Ну ты смотри, что делают, паразиты! — ахнул он. — Вы что, офонарели?! Легче, я вам говорю! Легче!
За окном из внутреннего двора музея сквозь арку ворот тщетно пытался выехать грузовик. А в его кузове — Катя едва не упала от восторга — сидел… огромный зеленовато-коричневый доисторический ящер, весь в шипах и каких-то бляхах.
— Что это? — прошептала она.
— Легче! Он же не проходит! Сень, разуй глаза! Выключи мотор! — кричал Ольгин.
Грузовик остановился.
— Это стегозавр из папье-маше. Чертова кукла! Когда Зоологический на Никитской ремонтировали, нам его сплавили. Теперь вот назад возвращаем, — пояснил Ольгин. — Сень, вы его боком положите, он же легкий!
— Легкий! Сам потягай эту образину, Сан Николаич! — ответил снизу бас шофера.
— Вы идите по коридору прямо, потом направо. Двести восьмая комната. Я пойду разберусь. А то они ему все шипы поотшибают — не расплатимся потом. Завсекцией палеонтологии у нас в срочной командировке — вот и приходится за всех все, на два фронта, — он махнул рукой и ринулся назад.
Кравченко многозначительно посмотрел на Мещерского. Тот только пожал плечами.
В кабинете, куда они вошли, Катю поразило все: от его хозяйки до обстановки. Хозяйка — представительная седая дама, внушительная и важная, как стопушечньш испанский галеон, разговаривала с кем-то по телефону:
— Боже… Боже мой!.. Какой ужас!.. Кто бы мог подумать… Это ограбление? С похоронами мы поможем… конечно, конечно… А когда тело отдадут? Будет вскрытие? Ясно, ясно. Я понимаю… Проходите, присаживайтесь. Витя, подай девушке стул, — она прикрыла трубку рукой. — Да, да, я слушаю вас…
Важная дама Кате понравилась. Ее пышная прическа и властный тон, ее искусно подкрашенные губы, а главное — нитка жемчужных бус, отлично гармонировавших с ее строгим, не по-старушечьи элегантным заграничным платьем, пришлись Кате как нельзя более по вкусу. Таких старушек Катя обожала, они внушали ей уверенность, что лет этак через сорок и она не превратится в шамкающую маразматическую развалину.
Услышав про «ужас и ограбление», она насторожилась, но… ее внимание тут же переключилось на обстановку кабинета. Ну чего тут только не было! Шкафы, где в образцовом порядке хранились древние-древние кости: челюсти с устрашающе выступающими клыками, черепа с пустыми провалами глазниц. Имелись тут и грубо отесанные камни, и наконечники копий из пожелтевшей кости.
По стенам кабинета висели портреты бородатых старичков профессорского вида — наверняка знаменитых ученых, схемы и диаграммы, рисующие эволюцию человека от бесхвостого макакоподобного уродца до красавца, статью своей напоминавшего бога Аполлона.
Возле окна, занавешенного тяжелой зеленой портьерой, стоял письменный стол, украшенный лампой сталинских времен. А в углах скромненько застыли посланцы жарких стран — фикус и войлочная пальма в деревянных кадках.
От всей обстановки веяло такой милой старомодностью, что у Кати потеплело на сердце. От Мещерского она уже знала, что хозяйка кабинета Нинель Григорьевна Балашова — весьма важная шишка в Музее и Институте изучения человека, заведениях, в которых Кате еще никогда не приходилось бывать. Обстановка, однако, рассказала ей кое-что о характере и привычках хозяйки.
Вот, например, пепельница из куска мрамора — горка пепла, недокуренная сигарета в мундштуке. А на столе, на аккуратно сложенных папках — латинская книга. И здесь же в золоченой рамочке поставлена боком — чтобы и хозяйка и гости видели — фотография какого-то мужчины: длинное вдохновенное лицо, лоб с залысинами, орлиный нос и скрипка у подбородка.
— Располагайтесь. Вас, Сереженька, я знаю, а ваши спутники…
Мещерский представил Катю и Кравченко.
— А у нас такое несчастье. — Балашова покачала пышной прической. — Умерла наша сотрудница. Старейший наш работник. И как умерла! Представляете, стала жертвой какого-то налетчика с большой дороги. До чего же мы докатились! Нет, раньше этого просто не могло бы случиться!
— Разве раньше, при старой власти, люди не умирали, тетя? — насмешливо спросил Павлов.
— Ах, оставь. Ты прекрасно знаешь, о чем я. Это нельзя даже сравнивать! Видано ли, чтобы раньше надо было трепетать за жизнь здорового сильного молодого человека, когда он возвращается вечером домой? Вы представляете, — Балашова обратилась к Кате, — когда Виктор навещает меня и едет домой, я не могу уснуть до тех пор, пока он не позвонит: мол, добрался благополучно. А раньше! В дни моей юности, совпавшей с первыми послевоенными годами, мы абсолютно никого и ничего не боялись: гуляли по Москве самой поздней ночью, ездили в Сокольники, ходили в театры. Ах, какой тогда был МХАТ!
— Нинель Григорьевна, мы могли бы обсудить наши дела, — Мещерский быстро вклинился в паузу ее воспоминаний. — А товарищам моим позвольте осмотреть ваши сокровища. Если можно, конечно.
— Конечно. Возможно, это будет интересно, а возможно, и не очень. — Балашова взглянула на Кравченко, лицо коего выражало самую кислую и самую вежливую скуку. — У нас сейчас здесь все по-походному. Часть сотрудников в командировках — обнаружены интереснейшие находки на Южном Урале. А часть… ну, это не самые стойкие товарищи, вообще покинули наши стены. Последние три года были черными для нашего института. Трудно, знаете ли, без денег… Словом, осталось нас тут как пять братцев на ладони. Вот и приходится… А тут еще трения с Зоологическим музеем. Экспонаты срочно надо передавать. Сейчас вот Шура Ольгин подойдет, он вам все покажет. А пока гидом вам Витя послужит.
Ольгина, однако, они так и не дождались. «Стегозавр им закусил», — подумала Катя — они вместе с мальчиком гуляли по залам. Кравченко же и Павлов беседовали о своих чисто мужских делах.
В музее царили тишина, порядок и строгость. Кате все это очень даже нравилось. Только уж слишком много было кругом костей! У какого-то зубастого скелета с громадными клыками, выступающими точно кривые кинжалы из желтого черепа, она и Чен Э задержались надолго.
Саблезубый тигр-махайрод. Жуткий товарищ. Слава богу, что вымер. Катя смотрела на мальчика. Китайчонок. Чен Э — вот так имечко! Значит, это его Павлов хотел усыновить.
Ей не терпелось узнать, как сокурсника ее друзей и этого маленького императора Поднебесной свела судьба, был ли Чен Э иностранец, можно ли вылечить его немоту, но… Павловым целиком завладел Вадька. Они оживленно беседовали. То и дело слышалось: дела, налик, платежка, демократы, аферисты.
Ознакомительная версия.
