Коля Петров заметил:
— Совсем будет худо, если отберут аванс.
Из мастерской отправился в министерство к Гаспаряну. Удачно просочился внутрь и молча положил перед ним золотой портсигар.
— Понимаю тебя, — сказал Гаспарян, непривычно задумчивый. — Но проблема уже снята. Больше вам не будут чинить препятствий. Спокойно продолжайте работать.
— Препятствия — ерунда. Жить охота.
— Ни к чему такой трагический тон, — Гаспарян усмехнулся снисходительно. — Обыкновенное недоразумение. Везде есть горячие головы. Но вопрос, повторяю, улажен. Я мог бы посвятить тебя кое в какие тонкости, но не уверен, что это необходимо. В двух словах так: у меня есть недоброжелатели, которые решили насолить вот таким необычным способом. Ну чисто по-детски. Дескать, нам не угодишь — не будет у тебя дачи. О, если бы ты знал, Каменков, какие затейливые интриги плетутся иной раз в этих кабинетах. Впрочем, я и сам удивлен, что они прибегли к пещерным методам.
— Кто — они?
Гаспарян постучал карандашиком по мраморной столешнице, и я понял, что зарвался. Острым взглядом он предупредил: сюда не лезь. Но заговорил мягко:
— Давай забудем об этом, хорошо? Подарок возьми, не обижай… Ладно, расскажи лучше, как продвигаются дела, — взглянул на ручные часы. — Еще есть шесть минут.
— Работа идет по плану, но в такой обстановке…
— Хочешь разорвать контракт?
Глаза его брызнули льдом. Любопытно было видеть, как из-под маски респектабельного чиновника неуловимо клацнули челюсти крупного хищника.
— Я хочу гарантий безопасности. Мне и моим людям.
— Каменков, миром правят деньги, а они у нас есть. Понимаешь, о чем я?
— Пожалуй.
— Когда можно посмотреть эскизы?
— Через три дня.
— Забери портсигар… Да, и вот что. Я договорюсь с органами, пришлют вам пару человечков для охраны. Ну, давай лапу, архитектор!
Из министерства я поехал в «Факел», к Огонькову. По дороге из автомата позвонил Кате. Она сама сняла трубку.
— Что поделываешь? — спросил я, мгновенно разомлев от ее чуткого голоса.
— Жду твоего звонка. Соскучилась — ужас!
— У меня хорошие новости. Начальник обещал, больше пока бить не будут.
— Здорово! Вечером увидимся, да?
— Вряд ли. Скорее всего заночую в мастерской.
— Ой, а завтра?
— Я позвоню попозже. Ты поспи.
— Я не хочу спать!..
С глупой улыбкой, самодовольный и энергичный, я вошел в кабинет шефа. У него сидели двое крутошеих молодых людей с добродушными физиономиями бенгальских тигров. В их роде занятий можно было не сомневаться. При моем появлении они синхронно сдвинулись ко мне, как две скалы.
Георгий Саввич велел им пожать мне руку.
— Самый ценный наш кадр, — объяснил тиграм. — Его трогать нельзя.
Тигры важно закивали, и он отпустил их властным мановением руки.
— Ну чего ты все бродишь? — ворчливо обратился ко мне, — Чего не работаешь?
Я рассказал ему о вчерашнем досадном происшествии и о том, как побывал у Гаспаряна.
— Ну и что? Что — Гаспарян?
— По-моему, он где-то в облаках витает. Как и вы, Георгий Саввич.
— Напротив, он в полном порядке. Я тоже с ним пообщался. Похоже, тревога ложная.
— Нельзя ли поподробнее?
Прежде чем ответить, Огоньков кликнул свою новую секретаршу, бабу Зою, и велел подать кофе и бутерброды. Зоя презрительно фыркнула. Эту сорокалетнюю бесприданницу шеф переманил из Госкомимущества, где она, по слухам, ублажала чуть ли не самого Чубайса, и очень этим гордился, хотя в душе, видно, понимал, что допустил какую-то промашку. От женщины в Зое сохранилось только то, что она носила юбку, все остальное было от Госкомимущества. Я бы никогда не рискнул остаться с ней наедине в темной комнате. Уверен, что вышел бы без трусов. И никто из нормальных опасливых людей не рискнул бы, кроме Георгия Саввича. Чтобы как-то замазать свой промах, он уверял, что у нее есть много достоинств, например, она не курит и не пьет водку. Но и это было вранье. От бабы Зои за версту разило анашой, и в графине у нее вместо воды была налита перцовая настойка.
Через минуту она вернулась с подносом, на котором стояла чашечка кофе и тарелка с бутербродами. Не глядя в мою сторону, пробурчала:
— Тебе не хватило, кипяток кончился.
— Спасибо, Зоя Павловна! А я кофе и не пью днем. Как вы всегда угадываете?
— На всех не напасешься, — продолжала скрипеть удивительная женщина, — Отпускают по тыще на день, а угощения требуют, как в ресторане. Это зачем же так? Кофе, коньяк, может, еще птичьего молока подать за те же деньги?
Договаривала уже в дверях, провожаемая нашими восхищенными взглядами.
— Повезло вам, Георгий Саввич! Может, она одна такая на всем свете.
Шеф поднял палец в потолок:
— Там воспитывали, чуешь! На, возьми мою чашку. Веришь ли, я сам с ней побаиваюсь лишний раз связываться… Так что, Саня, тебе интересно, что я выяснил?
— Где-то я читал, Александр Васильевич Суворов…
— Погоди с Суворовым. У нас все проще. Кому-то он вывоз цветняка перекрыл, кому-то, кажется, из своих, из армянской диаспоры. Те, естественно, взъелись: век будешь помнить, землячок! Подрядили Могола. Слышал про такого?
— Откуда?
— Известный посредник в разборках по экспорту. Ну, да тебе и не надо знать, крепче спать будешь. Могол вроде чугунного пресса. Давит не спеша, но в лепешку. Наш-то, Гаспарян, понял, что погорячился, откупного дал. Сумма громадная, точно не знаю какая, но дело закрыто. Шабаш. Мы с тобой тут вообще сбоку припека, подвернулись под горячую руку. Но могло быть, конечно, хуже. Все, Саня, забудь! Через месяц, не позже, выходим на местность. Управишься?
Я вздохнул с облегчением: не верить шефу глупо, потому что он тоже рискует…
ГЛАВА 9
Два дня работали без помех, взаперти, не покидая мастерскую, и опять это было как счастливое мгновение. На третий день Огоньков по телефону вызвал меня к себе и передал сокрушительную новость: наш могущественный заказчик неожиданно выехал в командировку в Англию, неизвестно на какой срок, и даже не оставил точных указаний.
— И что это значит? — спросил я.
Георгий Саввич был раздражен, взвинчен, таким он редко бывал.
— То и значит, что никак они сферы влияния не поделят. А мы тут изворачивайся. За три года четвертый пересменок идет. Стабильность, черт бы их побрал!
— Надо ли так понимать, что Гаспарян обкакался и удрал?
Георгий Саввич смотрел на меня тупо, как на пустое место, которое вдруг заговорило:
— Не нравится мне все это. Надо, пожалуй, тормознуть.
— С чем тормознуть? С проектом?
— Если бы только с проектом, если бы…
Было видно, что он не намерен продолжать разговор, какие-то более серьезные заботы его тревожили. Может, вспомнил с сожалением безоблачную партийную молодость.
— Давай так, Саня, вы работайте потихоньку, а я буквально в ближайшее время дам знать, как и что. Не расстраивайся преждевременно.
В подавленном настроении я вернулся в мастерскую и выложил все друзьям. Коля Петров принес из кладовки непочатую бутылку «Кремлевской». Похоже, берег именно для такого случая. Выпили по маленькой под яблочко. Вот-вот должна была подъехать Галя с обедом, но Зураб перезвонил и велел ей сидеть дома. Как и Коля, как и я, он не выглядел особенно удрученным, но был наполовину убит.
— Пусть бы они все поскорее передавили друг друга, — произнес мечтательно. — Но ведь не передавят. Так и будем теперь ишачить на крыс.
— Что же делать, — неожиданно мягко заметил Коля Петров. — Я больше ничего не умею. Кто даст работу, тому и спасибо. Да потом — жизнь на нас не кончается. Бывали времена и похлеще. Вспомним, монголы, поляки, немцы. Земля под ногами горела, не то что сейчас. И все равно мужик возделывал поле и дома продолжали строить. Не нами заведено.
— Заведено не нами, — согласился Зураб. — Нами разрушено.
Выпили еще по стопке и разъехались по домам, условясь, что я им перезвоню попозже.
Зураб поймал такси, а Колю я подвез до дома: нам было по пути. По дороге он прикладывался к бутылке и тихонько посмеивался, когда нам подрезала нос очередная иномарка, набитая цветущим молодняком.
— Напьешься сегодня? — спросил я.
— Почему сегодня? Сколько сил хватит, столько буду пить.
— Стоит ли?
— Стоит, Саня. Самая легкая смерть, когда пьяный.
На прощание пожали друг другу руки, не глядя в глаза.
Дома, отворив окна, чтобы выдуло затхлость, я первым делом позвонил Кате.
— Ну вот, — сказала она капризно. — Наверное, ты этого и добивался.
— Чего именно?
— Чтобы у меня рука отсохла. Тянулась, тянулась к телефончику, она и повисла. Теперь даже не сгибается.
Шорох ее голоса вливался в меня, как лекарство.
— Приезжай, — сказал я. — Пора исполнять супружеский долг.
