представления о том, что льзя, что нельзя.
Колька почему-то о том же подумал, поэтому, подувшись, решил не обижаться, тем более что вот труп, а у трупа – он, Колька Пожарский, урка на условном. Он изобразил раскаяние, готовность оказывать содействие и помогать.
Акимов проверил пульс на запястье лежащего, потом под челюстью, затем бестрепетно глянул зрачки (не побрезговал) и с досадой спросил:
– Ты зачем его перевернул?
– Хотел узнать, не жив ли. Потом еще показалось, что…
– Знаешь, что делать, когда кажется?
– Ну давайте просто обратно перевернем.
– А смысл? И так ясно, что шевелили!
Николай промолчал.
– Так-то. Сейчас опера прибудут – выволочку мне устроят. При тебе произошло?
– Нет, когда я пришел – он уже лежал.
– Вот в такой позе?
– Как выпал из электрички, так и лежал!
Все. Пожарский окончательно обиделся и решил, что дулю еще чего скажет.
– Ну-ну.
Черствый Акимов ничего не заметил, точнее, не пожелал, потому что осматривал тело. Увидел по состоянию кожи, по рукам, по тому, что нетронутым осталось, что человек молодой, едва за тридцать. Волосы отпущены длинновато. На шее, на шнурке – крест, и сам точно поп, упитанный, бедствовать ему не приходится. Одет опрятно и отлично, брюки отглажены до острейшей стрелки. Туфли не так давно начищенные до блеска, новехонькие.
Не похож ни на гуляку, ни на пропойцу, ни на работягу.
– Ты руки его не трогал? – уточнил Акимов.
– Нет.
– Я почему спрашиваю…
– …по швам. Так и было.
Сергей прошил его взглядом, Колька ответил тем же.
Тогда как же выпал он из поезда – солдатиком? Лейтенант прикинул расстояние от трупа до путей, попытался представить траекторию падения тела. «Здесь электричка идет под горку, наверняка несколько ускоряется. Впрочем, почему обязательно предполагать, что он прыгнул? Может, напился чернее грязи, заснул и выпал. Был ли пьян?»
Ну, это без вскрытия не понять. Будь лицо целым, можно было понюхать и компетентно сделать заключение, а к этому месиву носом лезть – слуга покорный. К тому ж сейчас уже не разберешь, в кровавой каше.
– Я тоже сперва подумал, что пьяный выпал из тамбура, – начал было Колька.
– Чтобы эдаким-то бревном вывалиться, надо вусмерть упиться.
«А дважды два – четыре, – и вновь, надувшись, подумал парень, – тоже мне, строит из себя неизвестно что. Дураком надо быть, чтобы не понять, что погиб мужик, не придя в себя».
– По карманам не шарил?
«А то сам не видел», – чуть не сорвалось с языка, но снова сдержался и лишь ответил:
– Не успел.
– Это правильно, не надо хвататься за все руками, а то на тебя ориентировка придет как на подозреваемого.
– В чем?
– Хотя бы в убийстве с целью ограбления.
А сам же полез шарить по карманам – разумеется, зря. Ни документов, ни бумажника, ни даже носового платка. Колька мстительно заметил:
– Ишь, какие разборчивые ворюги. Кольцо на пальце оставили, часы не взяли.
Сергей, крякнув, хотел сделать внушение, но промолчал. Пусть его поумничает. Тяжело с ними – что ним, что с Ольгой. Никак не привыкнешь к тому, что оба здоровые лбы, а внутри как были балбесами обидчивыми, так и остаются. А если еще и поженятся, да такие же дети пойдут – только держись.
Но часы, как он верно заметил, на месте. Да еще какие часы! Колька чиркнул спичкой.
– Это не надо, – заметил лейтенант, – видишь?
Странно, как это Пожарский раньше и не заметил, что крупные светлые цифры и метки на черном фоне так и сияют ярко, зеленым светом. Может, слишком светло было.
– Ух ты, аж глаза режет. Это что за часы такие?
Палыч поправил:
– Это хронограф, дублирующий инструмент, в дополнение компасу и альтиметру.
– Пилотные? Трофейные?
– Само собой.
– Дорогие?
– Кто понимает – ничего не пожалеет.
– Вор, может, не понимал, – предположил, помолчав, Пожарский, – взял что попроще, лопатник да документы. А печатку просто снять не смог, крепко сидит на пальце.
– Печатка-то тоже трофейная, – заметил Акимов, – посвети сюда. Погоди, я сам. – И, достав свою зажигалку, на которой можно было вскипятить чайник, запалил ее. – Видишь?
– Потертость.
– Не потертость, – поправил Сергей, – это как пить дать спиленный орел.
– Дрянь, – Колька сплюнул, – и по доброй воле на руку нацепил, фашист. Поделом, значит, пассажира ссадили.
– Не торопись с выводами.
– Не стану.
– Правильно. Вдруг это хороший человек, а кольцо ему специально нацепили.
– На такую-то сардельку – да тут с маслом не натянешь!
– Может, – поддакнул Акимов, а сам думал, что очень это странно. Молодой, хорошо одетый гражданин гуляет по Москве без документов.
«Странно, и весьма. Значит, кому-то потребовались не цацки, а документы. Для себя, как запасный вариант или чтобы затруднить установление личности, чтобы подольше не опознали. Все возможно».
Колька уже дозрел до того, чтобы сменить гнев на милость и поведать Палычу все – или почти все, хотя бы о встрече у Брусникиных, по поводу дымохода, но тут на поляне стало многолюдно: до «дачи» добралась опергруппа. И Пожарский, которому совершенно не улыбалась роль юного следопыта – помощника милиции, промолчал.
– Ба, знакомые все лица, – капитан, главный опергруппы, первым делом сострил: – Товарищи с окраины в своем репертуаре. Специально народ подтаскиваете к рельсам.
Акимов в долгу не остался, подтвердил:
– Так и есть. То волоком, то на перекладных.
– Ладно, ладно, вам палец в рот не клади. Давайте пока, обеспечьте охрану, а мы тут поработаем.
Подоспел старый знакомый, медик Борис Ефимович Симак, сухой, крошечного роста, шустрый, как воробей, и шибко умный, он, как попугай, выступал по поводу и без повода. Вот и сейчас: осмотрев труп, быстро, бойко, телеграфным стилем надиктовав все, что и без него было очевидно, вынес вердикт, почти безапелляционно:
– Пометим, Волин: на трупе имеются внутренние и внешние повреждения, полученные вследствие выпадения из движущегося транспорта… записали? Характерные для падения с высоты… А смерть наступила часа два назад.
Тут раздался негромкий, но упрямый голос из тьмы:
– Неправда ваша.
Капитан – он, казалось бы, маячил далеко, на насыпи, – немедленно прикрикнул:
– Участковый Акимов! Почему посторонние на месте происшествия?
Симак ничуть не обиделся, напротив, поинтересовался:
– Кто у нас там такой осведомленный? Покажись из тьмы.
Анчутка – похоже, не без чьей-то посторонней помощи – шатнулся вперед.
– Ты кто таков? – благожелательно спросил медик.
– Я-то Яков Канунников, – представился тот, подбоченясь, – свидетель!
– Сами видели? – спросил лейтенант Волин, тихий, спокойный, всезнающий человек.
– На моих глазах все и случилось! И было это минут сорок-пятьдесят назад. Вот и Пожарский может подтвердить.
Вот кто его вытолкнул? Вышел и Колька, был вынужден предстать пред острые птичьи очи.
– Что там насчет
