Комиссии потребовалось несколько недель на то, чтобы выполнить только первую часть поручения директора. Результаты были очевидны, но Родик не волновался. Он держал в руках акты, утвержденные директором, на списание всех материалов и накладные о возврате научно-производственному объединению их собственности. Пропал сам предмет обсуждения. Без ответа оставался только вопрос о том, как попали эти материалы в институт, но это не касалось Родика. Нарушение режима въезда на территорию института было вне его компетенции. Пусть разбираются с охраной. В остальном все хорошо. Получил материалы, отдал, а то, что их номенклатура совпадает с полученной институтом, так это случайное совпадение. Чего в жизни не бывает. Да и полного совпадения нет, поскольку количества отличаются.
Как ни старались, а обвинить Жмакина в чем-то серьезном не получалось. Родик не смог отказать себе в удовольствии пошутить по поводу закона Ломоносова о сохранении энергии: «Если где-то что-то убудет, то непременно где-то что-то прибудет».
Директор был взбешен. Родик не слышал, как он орал на заместителя по режиму и кадрам, но, зная директора, представлял себе это в лицах… Несколько успокоившись, директор вызвал всех, включая Жмакина, в свой кабинет.
Все молчали, понимая, что сделать уже ничего нельзя.
— Я вас предупреждал, что так и будет, — резюмировал заместитель директора по науке, обращаясь к присутствующим. — Если даже Родион Иванович что-то и сворует, то сделает это так, что ничего не докажешь. Мое мнение: Родиона Ивановича надо отпускать. Конечно, он должен все дела кому-то сдать. За отведенное по КЗОТу время этого не сделать. Надо попросить Родиона Ивановича пойти нам навстречу и сдавать дела по мере возможности и готовности…
На этом закончилось сражение Родика с директором. Он выиграл последний бой, определяющий исход всего сражения. А московская земля получила еще один клад, и, кто знает, может быть, потомки найдут его и будут строить научные гипотезы для объяснения столь странного его состава, защищать диссертации об экономическом могуществе первой в мире социалистической державы…
Вспоминая все это, Родик усмехнулся: «Здорово я их приделал… Представляю, как директор сейчас бесится, а народ расстраивается, лишившись зрелища. А что он может предпринять? Я практически уже не сотрудник института. Процесс, как выражается самый худший в нашей стране, пошел…»
Послышался звук открываемого замка, и в комнату вбежала дочка.
— Папчик, ты дома? — удивилась она. — Что-то случилось?
— У папчика сегодня неудачный день. Сначала в затор попал, потом лобовое стекло разбили. Пока менял, полдня прошло. Решил на работу не ехать, а сводить тебя в кафе. Не возражаешь?
— Вот здорово! Конечно, не возражаю. А как же мама? Она только вечером появится. Как мы без нее?
— Оставим записку, она к нам приедет.
— Хорошо. А куда мы пойдем?
— Право выбора за тобой.
— Тогда на улицу Горького, в кафе, которое напротив «Елисеевского». Помнишь, мы туда в конце прошлого года ходили и вы мне даже немного шампанского разрешили выпить?
— Поехали. Только шампанское не обещаю.
Страх многих лишает апломба, ввергает надолго в прострацию, а запах от них, как от бомбы, попавшей в канализацию.
Э. Севрус
В пятницу после обеда Родик вместе с женой и дочкой уехал на дачу. Надо было подвязать малину, все убрать на зиму. Вернулись только утром в понедельник. В почтовом ящике Родика ждал большой пакет со множеством печатей. Отправителем, судя по обратному адресу, было посольство США. Родик поднялся в квартиру и аккуратно, подозревая неладное, вскрыл послание. Внутри лежал всего один листок. Текст был написан на русском языке и гласил, что на письменную просьбу Родика о предоставлении американского гражданства посольство предлагает ему явиться в определенный день и в определенное время для собеседования. Письмо было подписано консулом.
Надо заметить, что если бы Родик не работал в закрытом институте и не имел бы высшую форму допуска к секретным документам, то такому письму даже обрадовался бы. Перестройка дала негласное добро на эмиграцию, и тысячи людей уезжали каждый месяц. Возможность переезда в США интересовала любого советского человека, а для многих была очень желанной.
Для Родика же такое письмо таило целый комплекс возможных проблем и очень крупных неприятностей, из которых лишение его допуска к секретным документам было самым малым и после решения об увольнении не столь важным. Хотя еще несколько месяцев назад он воспринял бы это как трагедию, поскольку лишение допуска автоматически предусматривало увольнение и невозможность работы не только по специальности, но и в любых достойных местах.
Держа в руке письмо, Родик, в котором еще жил страх перед КГБ, выстраивал более страшную цепочку.
Во-первых, его двоюродная сестра и тетка в конце семидесятых, пользуясь благами еврейской эмиграции, уехали из СССР и теперь проживают в Нью-Йорке. Родик, естественно, не сообщил об этом в КГБ, хотя был обязан это сделать. Во-вторых, он тайно от российского КГБ и специальных служб института ездил за рубеж, нарушая тем самым массу инструкций и подписок. В-третьих, и это самое главное — Родик ничего не писал в американское посольство, но как это доказать. «Очевидно, у американцев есть мое письменное заявление, — размышлял он. — Кто-то это письмо изготовил».
Все вышеперечисленное складывалось в последовательную картину, способную заинтересовать КГБ. При желании ее не трудно раздуть в шпионскую историю, достоверность которой легко подтвердить на основе произошедшего летом инцидента. Родика пригласили в спецсектор и показали американскую статью, в которой описывались некоторые его разработки. Странными были многие совпадения, вплоть до буквенных обозначений, не говоря уже о результатах. Статью явно писал человек, как минимум читавший работы Родика, и, если оценивать объективно, все это больше походило на перепечатку. Тогда особого значения этому не придали и ограничились отпиской. Сегодня этот факт могли рассмотреть под иным углом — как передачу секретных документов.
«Что делать? — думал Родик. — Сообщать в КГБ опасно, а не сообщать еще хуже. Вероятность того, что узнают, очень велика». Посмотрев на часы, он понял, что опаздывает на работу. Ведя машину, он продолжал анализировать ситуацию. Ясно: кто-то его подставил. Можно предположить, что директор института. Он наверняка не располагал всеми данными, просто «выстрелил» наудачу и случайно попал в цель. Если так, то надо срочно сообщать о письме в КГБ. Но если это не директор, а кто-нибудь из конкурентов по кооперативной деятельности? Тогда следующим шагом станет сообщение в КГБ о его поездках за рубеж и о наличии родственников в США. Кагэбэшники начнут копать и узнают о письме из посольства. При таком раскладе тоже стоит сообщить в КГБ. Причем медлить опасно. Но как и куда сообщать — тоже вопрос. Положено в институт, но даже если «ноги растут» не от директора, тот раздует из этого целое дело. Связей у него много. Всплывет дурацкая статья… Институт необходимо миновать. «А вдруг письмо из посольства — чей-то розыгрыш? — мелькнула мысль, которую Родик тут же отбросил. — Нет. Сомнительно. Бланк типографский, конверт фирменный». Сев за письменный стол в рабочем кабинете, он решил: «Вечером позвоню Пашке. Он все время пишет письма в разные посольства с просьбой принять его. Пусть оценит, что это за послание. Надо с ним вместе проанализировать возможное развитие ситуации».
Однако анализировать не пришлось. Раздался телефонный звонок, Родик поднял трубку и услышал мужской голос с явным зарубежным акцентом: «Мистер Жмакин, вам звонит…» Родик, не дожидаясь продолжения, хлопнул трубкой по рычагам, по спине пробежала струйка пота. Не успел он о чем-то подумать, как телефон зазвонил опять. Больше Родик не отвечал, хотя понимал, что мера эта временная и рано или поздно если не он, то кто-то другой трубку поднимет. Родик знал, что все телефонные разговоры записываются на магнитофон, и вполне вероятно, что инженер по режиму, зная скандал с увольнением, слушает все записи, касающиеся Жмакина. «Взялись за меня основательно. Даже рабочий телефон вычислили. Надо сообщать, — решил Родик. — Напишу заявление, но не в институт, а в район, по месту жительства».
Утром он явился в районный отдел КГБ, где его попросили в письменном виде изложить суть вопроса. Затем он посетил несколько кабинетов, где заявление читали и что-то записывали в разные журналы. Потом ему сказали выйти в коридор и подождать. Минут через десять-пятнадцать к нему подошел молодой крепыш с круглым лицом и короткой стрижкой и, не представляясь, попросил пройти с ним.
В маленькой комнате стояли два письменных стола, привычный взору Родика двухдверный сейф и какой-то древний деревянный шкаф. Крепыш, как прозвал его Родик, не попрощавшись, удалился, а сидящий за столом неопределенного возраста неприметный мужчина, не вставая, бесцветным голосом предложил присесть.
