Если Ломон решит к обеду прервать заседание и перенести его на завтра, этот свидетель, вероятно, будет последним. Комиссар Беле, возглавлявший оперативную бригаду, вел предварительное расследование дела; работал он в тесном контакте со следователем Каду.
Комиссару, элегантному мужчине спортивного типа, трудно было дать, его сорок лет: он казался слишком молодым для своей должности. Это был полицейский новой формации, получивший основательную университетскую подготовку.
— Клянитесь говорить правду, всю правду, только правду.
— Клянусь.
— Повернитесь, пожалуйста, к присяжным и дайте показания.
Деланн шепнул Ломону:
— Этот — не то что комиссар Ревер.
И не к месту добавил:
— Держу пари, он играет в теннис.
В устах Деланна такое замечание звучало двусмысленно, и Ломон смущенно промолчал.
— Двадцатого марта прошлого года в семь утра меня…
Максимально сжато комиссар рассказал, как прибыл на железную дорогу с тремя инспекторами, двое из которых были сотрудниками научно-технического отдела.
— Чтобы мои объяснения были более понятны, я распорядился составить план местности, который и приобщен судом к делу.
Ломон подал знак старику Жозефу. Тот взял план со стола, где лежали вещественные доказательства, и вручил его первому присяжному, который, покачивая головой, долго рассматривал его, а потом передал соседу. Выждав несколько минут, комиссар Беле снова заговорил:
— Крестик между рельсами обозначает место, где обнаружена голова убитой. Двойная черта между левым рельсом и парапетом изображает тело. Расстояние между двумя этими пунктами составляет тринадцать метров. И, наконец, внизу страницы кружком показано, где на тротуаре Железнодорожной улицы найдена одна из туфель жертвы.
Повернувшись к председательствующему, комиссар спросил:
— Может быть, есть смысл дать краткое описание места происшествия для тех из присяжных, кто никогда там не бывал?
Ломон кивнул, и свидетель опять стал лицом к присяжным.
— Железная дорога идет вдоль улицы того же названия по всей ее протяженности. Насыпь довольно высока, и поезда следуют приблизительно на уровне третьего этажа. Пути от улицы отделяет каменная стена высотой в шесть метров, увенчанная парапетом. Стена отвесная. В одном месте между Верхней и Железнодорожной улицами есть лестница — единственный подход к полотну. Она обозначена на плане горизонтальными штрихами. Голова погибшей, как видите, найдена всего в пяти метрах от лестницы; следовательно, можно предположить, что переносили труп именно здесь.
Адвокат Жув сделал движение, чтобы привлечь внимание председательствующего.
— Я хотел бы просить разрешения… — начал он.
— Слово защите будет предоставлено в свое время.
Ломон заранее знал возражения адвоката. Уже в начале своих показаний комиссар дал понять: у него не вызывает сомнений тот факт, что Мариетта Ламбер не была на железнодорожных путях — туда перенесли ее тело.
Теперь стал внимательней и Ламбер: он пристально смотрел в спину полицейскому, стоявшему лицом к присяжным.
— Меня поразило отсутствие одной туфли, и я поручил своему инспектору поискать ее вокруг. Через несколько минут она была найдена, но не на путях и не на насыпи, а у подножия стены, на тротуаре Железнодорожной улицы, недалеко от места, где с нею сливается Верхняя улица.
Комиссар Беле, вновь обратился к председательствующему:
— Может быть, присяжным стоит предъявить…
Ломон подал знак Жозефу, и тот, взяв со стола черную лакированную туфлю, поставил ее перед первым присяжным.
— На этой туфле, как и на той, что осталась на погибшей, нет явных царапин, которые обязательно появились бы, если бы Мариетта Ламбер шла по острой щебенке.
Жув нервничал: ему все еще не давали слова.
— Был ли проведен следственный эксперимент? — спросил Ломон комиссара.
Соответствующий материал в деле имелся, но Ломону не понравилось, что комиссар сам честно не упомянул об этом.
— Да, мы попросили женщину приблизительно того же веса, что погибшая, и почти в таких же туфлях пройти от лестницы до путей. Результат оказался недостаточно убедительным: каблук одной туфли был поцарапан, другой — нет.
Опасаясь нового замечания со стороны председательствующего, Беле поспешно добавил:
— Я обязан привести здесь мнение, высказанное одним из железнодорожных инспекторов. В его обязанности входит расследование происшествий на путях. Случаи, когда у человека, сбитого поездом или попавшего под колеса, ударом срывает обувь, даже зашнурованные мужские ботинки, — не единичны. Инспектор привел мне пример, когда при подобном происшествии между Аженом и Тулузой ботинок отбросило от рельсов на расстояние свыше пятидесяти метров.
Комиссар явно искал одобрения председательствующего, всем своим видом показывая: «Можете убедиться, насколько я беспристрастен!»
Чувствовалось, что Беле увлекают чисто технические проблемы, вставшие в связи с расследованием, а судьба Мариетты и Ламбера ничуть не волнует.
— Могу ли я покончить с этим пунктом и перейти к следующим или сразу к посещению дома на Верхней улице? — спросил он.
— Излагайте все по порядку.
В противном случае присяжные рисковали бы запутаться в подробностях. Ломон подозвал Жозефа и распорядился предъявить присяжным фотографии А и Б. На одной была снята голова Мариетты или, скорее, то, что от нее осталось, когда убитую обнаружили; на второй — край насыпи и согнувшееся пополам тело с откинутой рукой.
— После первичного осмотра места происшествия и предварительного освидетельствования трупа судебно-медицинским экспертом были сделаны некоторые выводы. Прежде всего никакой веревки, шнура, куска материи или ремня, с помощью которых можно было привязать жертву к рельсам и удерживать ее там до прохода поезда, не обнаружено, несмотря на самые тщательные поиски. Вдобавок, ни на щиколотках, ни на запястьях не видно следов, которые непременно остались бы, будь погибшая связана.
Присяжные передавали друг другу снимки, пытаясь рассматривать их хладнокровно, но кое-кого, в частности Лурти, от них мутило.
— Второй вывод. На теле нет ран ни от огнестрельного, ни от холодного оружия — ножа, кинжала, стилета. Последующее вскрытие установило, что погибшая не была отравлена, а при токсикологическом анализе во внутренностях обнаружены лишь остатки непереваренной пищи и значительное количество алкоголя.
Страховой агент что-то записал на лежавшем перед ним листке, и Ломон поклялся бы, что сделал он это с одной целью — поинтересоваться, какая пища и какое спиртное упомянуты в акте.
— Оставалась вероятность обнаружения пули в голове, но вскрытие не подтвердило и эту гипотезу. Итак, наметились две версии. Первая: Мариетту Ламбер где-то, может быть даже на путях, убили одним или несколькими ударами, нанесенными по черепу тупым предметом, а затем тело положили на полотно так, чтобы шея пришлась на рельс.
Ламбер был сосредоточен, но спокоен. Казалось, он тоже обдумывает проблему со всех сторон.
— Вторая версия: Мариетта Ламбер в состоянии сильного опьянения поднялась по лестнице с намерением пересечь полотно и направиться в квартал Женетт. Как я выяснил, это обычный маршрут местных жителей, несмотря на расклеенные всюду запреты. При этом она могла споткнуться, упасть и по причине ушиба или опьянения потерять сознание. Эта точка зрения как будто опровергнута заключением экспертов, утверждающих, что пострадавшая умерла задолго до того, как ей отрезало поездом голову. Из этого следовало бы заключить…
— Свидетелю не полагается делать заключения, — сухо прервал его Ломон.
— Прошу извинить, господин председательствующий, но мне трудно изложить итоги предварительного следствия и объяснить, в каком направлении я его вел…
— Переходите к тому, чем занимались вы сами, пока инспектора делали снимки.
Фриссар нахмурился: Ломон не часто так сурово обращался со свидетелем, тем более с представителем власти, который, судя по всему, из кожи вон лез во время следствия. Однако Ломон почувствовал себя еще более неловко, поймав благодарный взгляд молодого Жува.
— Помощник начальника вокзала Жюльен Мабиль, оказавшийся на месте происшествия, сообщил мне, что он, кажется, опознал в погибшей некую Мариетту, фамилии которой не знает. Но ему известно, что она проживала на Верхней улице. Я немедленно направился туда, и некая госпожа Жозефина Брийа, как раз вышедшая на порог, чтобы взять оставленную молочником бутылку, сразу указала мне дом Ламберов. Дверь я нашел приоткрытой и распахнул ее. Когда я вошел, в нос мне ударил сильный запах спиртного. Посреди комнаты на полу валялась разбитая бутылка красного вина.
Лоб и затылок Ломона покрылись испариной. Ему казалось, что шея у него пухнет, а глаза вылезают из орбит. Тем не менее каждое слово доходило до его сознания, но образы, которые оно вызывало, приобретали характер галлюцинаций — настолько они были четки и одновременно искажены. Недомогание не мешало, однако, Ломону помнить о своих обязанностях, он даже почувствовал вдруг, что способен думать сразу о нескольких вещах и не путать их. Это походило на какую-то игру. Ломон отчетливо, как на антропометрической фотографии, видел лицо каждого сидящего в зале и в то же время мысленно сопровождал свидетеля в доме Ламберов, который был ему известен лишь по плану и снимкам.
