Дальнейшие записи в дневнике носили хаотический характер. Касались они, в основном, творческих мук, дальнейших планов и рассуждений о жизни. Вместо конкретных дат Царьков использовал упрощенную «хронологию»: вчера, сегодня, завтра, на прошлой неделе, месяц назад, а чаще всего вообще не указывал, когда сделана запись.
Антон Бирюков, пропуская «творческие муки и замыслы», стал останавливать внимание лишь на тех записях, которые касались отношения Царькова с окружавшими его людьми. На третьей странице после «Путевых заметок» Царьков написал:
«Вчера приезжали афганские друзья Серега, Женька и Шурка. Выпили по три рюмки. Бог троицу любит! Помянули наших мальчиков, вернувшихся домой в цинковых гробах. Всплакнули. Шурка мастерски играет на гитаре. Сочинил несколько песен на мои стихи. Вчетвером спели их. Отъезжая, парни взяли на реализацию мои книги. Заплатили сразу по-королевски: три тысячи рэ. Я – богатый! Презренные бумажки пришлись как нельзя ко времени. Сегодня Софе исполняется 32 года. Купил огромный букет роз, дорогой торт и 32 свечки. Софочка опешила. Со слезами сказала: „Спасибо, милый. – И вспомнила слова из моей любимой песни: Ведь были же мы счастливы когда-то, любили, ну а разве это мало?“. Я хотел продолжить в рифму: „Пришел другой, и ты не виновата, что тосковать и ждать меня устала“. Глянул в ее грустные глаза и не стал намекать на Валентина. От предложенного бокала шампанского отказался. Поцеловал Софе ручку и уехал. Этот аэропорт для меня закрыт навсегда».
Перелистнув несколько страниц, Бирюков заинтересовался другой записью:
«Умер адвокат Арон Моментович. Энергичный был старик. Всю жизнь защищал в суде правых и виноватых. Многих спас от тюрьмы. Некоторые из его подзащитных теперь стали „богатенькими Буратино“. А их заступник ушел из жизни нищим. Любил щедро угощать друзей. Его фраза: „Друзья уходят – грязная посуда остается“. Имел зоркий глаз и острый язык. Назвал меня „Непризнанным гением, Теодором Драйзером“. Насмешка, но я не в обиде. Сравнение с американским классиком – не худшее из сравнений. Люблю драйзеровскую трилогию о финансисте, пришедшем к осознанию бесплодия стяжательства; в восторге от его романа „Гений“ о мертвящей власти денег над искусством. Они подтверждают мое кредо: „Деньги – зло“.
На поминках Моментовича Андриян Петрович Пахомов сказал: «Арон был беден деньгами, но богат душой. Он жил иллюзиями, но не падал духом». Жил иллюзиями… Разве не так живут все «дорогие россияне»? На какое чудо мы надеемся?… Моментович писал роман о царской семье. Надеялся стать знаменитым. Не вышло. А он до конца жизни был в движении. Кому-то помогал, куда-то бежал. Казалось, останови старика, и он, как велосипед, упадет. Упал Арон от инфаркта. Вместе с ним канул в небытие весь его духовный мир. Что осталось на грешной земле от старика? Ничего! Буду писать новый цикл стихов под названием «Иллюзия жизни»…»
В одной из записей упоминался участковый Кухнин:
«Хотел прочитать Толику Кухнину новый стих, а он сразу назвал меня дураком. На следующий день извинился, мол, пошутил. Шутить можно, но не до такой же степени. И вообще отношения с Кухниным у меня не складываются. Изображает Толян ретивого блюстителя порядка. То ему не нравятся мои друзья, то начинает выяснять, почему у меня разладилась жизнь с Софой. Я сдуру ляпнул частушку про жену-изменщицу. После переживал весь день. Стараясь уменьшить душевную боль, рассказал о дурном поступке Пахомову. Андриян Петрович погрозил пальцем: „Гоша, не болтай об измене направо и налево. Иначе твоя жизнь станет хитом „Сарафанного радио“ и любимой темой злопыхателей“. Мудрый старик!..»
Бегло пролистав дневник, Бирюков сосредоточил внимание на последней записи:
«Утром звонила Яна. Спросила: не голодаю ли? Ответил: „Пока держусь“. Софа перед отъездом утрамбовала холодильник продуктами под завязку. Жаль, деньги у меня на нуле, а до пенсии – неделя. Но об этом говорить не стал, чтобы не нарваться на подначку. Поболтали о том, о сем. Поинтересовался, как у Янки жизнь с Валентином. Весело прощебетала: „Давно не видалась с Валей, укатил суженый в командировку“. Хорошее дельце! Чему веселится Яночка? Знаем мы эти командировки. Софа за границей, и Валентин наверняка там. Дай Бог им острых ощущений, а мне – покоя.
Завтра день рождения у Валеры Кузурова. Уезжали со школьным дружком в Афган вместе. Мечтали вернуться домой с победой. Не вышло. Валера вернулся в цинковом ящике, а я с титаном в затылке. Ночью завершу поэму, посвященную светлой памяти друга, и завтра обязательно съезжу к его могилке. Помяну по христианскому обычаю. Проблема-в бутылке. У соседей не одалживаюсь из принципа. У Янки брать в долг стыдно. Выход один: перехвачу сотенку у Вити Синякова. Познакомился с ним, когда вместе с Софой покупали усадьбу под коттедж. Загадочный парень Витя. По слухам, бывший карманник-виртуоз. Перелицевался в удачливого игрока. Шулер – пробу ставить негде! Чтобы не растренировать пальцы, постоянно тасует колоду карт. Пробовал играть с ним в подкидного дурака. Не выиграл ни разу, хотя с другими играю на уровне. По моей просьбе Витя три раза подряд набрал из колоды «очко». И всегда набирает тройку, семерку, туза. Каким способом получается этот стандарт, одному Вите известно. Говорит, карма у него такая. Стихи слушает внимательно, но не понимает их. Не может отличить ямба от хорея. Видимо, в школе учился плохо.
Синоптики пообещали на завтра дождь с грозой. Но я поеду к Валере – хоть камни с неба. Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом… Умели же классики писать стихи на века! А что станет с моей поэзией, когда уйду в вечность?»…
На этом запись обрывалась. До «ухода в вечность» ее автору предстояло прожить всего одни сутки.
В комнату вошел следователь Лимакин и сказал, что на кухне ничего не обнаружили. Бирюков передал ему дневник:
– Изучи, Петр, эти записи самым тщательным образом. После обсудим. Сейчас оформляй с понятыми акт осмотра и протокол выемки. Вместе с дневником изымем по одному экземпляру каждой книги Царькова.
Приступив к выполнению прокурорского поручения, Голубев прежде всего отправил в областное Управление уголовного розыска факс с просьбой выяснить через Информцентр личности Виктора Синякова, Валентина Сапунцова и Яны Золовкиной, а также сообщить, чем занимается фирма «Эталон-плюс». Убедившись, что запрос принят адресатом, Слава отправился разыскивать Максима-толстого. Казавшийся поначалу пустяк на самом деле оказался совсем не пустяковым. Ни в магазине «Книги», ни продавцы, торгующие литературой на уличных лотках, о толстом книжнике по имени Максим ничего не знали. О местном поэте Георгии Царькове некоторым из них было известно, но книг на реализацию они у него не брали. В том, что у районных читателей поэзия не в почете, Голубев убедился по книжному ассортименту. Прилавки заполняли, в основном, переводные и отечественные женские романы да детективы, на ярких обложках которых в разных вариациях были изображены обнаженные до неприличия красотки, качковые «шварценеггеры», разномастные пистолеты и летящие в пропасть или взрывающиеся роскошные лимузины.
Голубев стал уже терять надежду на успех, когда пожилая киоскерша «Роспечати» посоветовала ему побывать на рынке, куда, по ее словам, часто приезжает книготорговец из Новосибирска. До рынка было, что называется, всего ничего, и минут через десять Слава отыскал молодого, по-спортивному одетого мужчину. Выслушав словесный портрет похожего на Фантомаса Максима-толстого, мужчина сказал:
– Обращался ко мне не так давно лысый толстяк с предложением купить у него поэтические сборники, но я отказался. Фамилию автора, к сожалению, не запомнил.
– Плохие стихи? – спросил Слава.
– Не в стихах дело – в имени. У меня знаменитый Евтушенко больше месяца лежит нереализованный. А тут какой-то «самиздатовский» пиит. Такие книжки покупатели даром не берут.
– Фамилии своей толстяк не назвал?
– Я его об этом не просил. Странный какой-то чудак. О книжной торговле представления не имеет. За неходовую книжку заломил по пятьдесят рублей; Это не лезет даже в необъятные российские ворота.
Хотя большего от книготорговца Голубев не узнал, однако тот факт, что Максим-толстый – не миф, уже обнадежил Славу. Народная мудрость гласит: беда в одиночку не ходит. Но бывает и так, когда удача следует за удачей. Шагая к выходу с рынка, вдоль продуктовых рядов, Слава мимоходом увидел на прилавке перевязанные нитками лопушистые пучки черемши с пожелтевшими кончиками листьев. На память сразу пришел Витя Синяков, собиравший черемшу возле кладбища в роковой для Царькова день. Голубев остановился, потрогал на ощупь один из пучков и спросил стоявшего за прилавком пожилого мужчину:
– Где собирали подножный корм?
