Ознакомительная версия.
С Колькой они помирились через двадцать минут. Но осталось большое недоумение: что же он такого сделал Колькиному отцу?
Позже это печальное — не только для евреев! — явление еще не раз коснется Ефима. Но, пожалуй, уже не будет задевать так больно и обидно…
Ефим второй раз за вечер заставил застыть кружковскую жизнь. Авиамодельное сообщество задумалось. И пришло к единственно разумному выводу: парень не виноват. Один — хромой. Другой — рыжий. Третий — еврей. Судьба!
Тут в комнату зашел Володя, и колесо снова закрутилось. Потом он ушел совсем, оставив старостой Флерова, кстати, далеко не самого старшего по возрасту.
А потом начался собственно «прием».
Когда младшие ушли, Ефиму дали в руки веник и велели подмести пол. Это справедливо, рассудил Ефим и принялся за дело. Он аккуратнейшим образом подмел опилки и обрезки. Но Чеботарь взял щетку-сметку и еще раз прошелся по поверхности стола.
Ефим снова подмел.
Но Чеботарь взял щетку-сметку… А поскольку крошек и опилок почти не осталось, он еще порвал ненужную бумажку. И тоже — на пол.
Все выжидающе смотрели на Ефима. Он нахмурился. Похоже, мама права насчет дурной компании. Но где наша ни пропадала! (Эта сентенция постоянно возникала в его голове перед совершением поступков, которых можно было бы и не совершать.) И он, одновременно со страхом и с удовольствием, сам шалея от собственной смелости, крепко заехал веником по щекастой физиономии Чеботаря!
Под громкий хохот ребят Чеботарь бросился в атаку. И, чего скрывать, через три минуты Ефим был повергнут гораздо более сильным противником. Чеботарь, схватив Ефима за волосы, тыкал его лицом в уже использовавшийся на арене веник. Из глаз мальчишки текли слезы. Но — молчал.
— Хорош, — спокойно сказал Флеров. Чеботарь с сожалением оторвался от Ефима. — Собираемся, пошли домой, — скомандовал Флеров.
Ефим понял: принят.
Мама, конечно, попричитала по поводу компании, рваной рубашки и фингала. Папа поинтересовался, не пришлось ли Ефиму убегать. Услышав, что нет, он успокоенно вернулся к газете. День рожденья не отметили, как наказание за самоволие. Но настроение у мужской половины семьи было хорошим.
Дальше было еще лучше. Ефим быстро стал не последним в кружке. А это было непросто.
Там были и умелые мастера (13-летний Шмагин под руководством Володи изваял метровую точную копию французского истребителя «Мираж». (Даже деревянный, он вызывал восхищение стремительностью форм.)
Там были и дерзкие нарушители спокойствия. Тот же Чеботарь притащил со стрельбища замечательную игрушку — настоящую мину от 82-миллиметрового миномета. Зеленую и грязную. Предохранитель с вертушечками-крылышками висел на честном слове, скрывая под собой жало ударника.
Флерова не было. Чеботарь наслаждался эффектом, держа двумя руками мину за хвост и раскачивая ее. Ефим закрыл глаза, ошибочно полагая, что с закрытыми глазами не так страшно. Напрасно. Страх не прошел, зато самое интересное оказалось пропущенным.
А именно: в комнату вошел Володя. Увидел мину и, медленно-медленно приближаясь, нежно приговаривал:
— Сереженька, не волнуйся, дай мне ее, пожалуйста, тихонечко…
Серега, как завороженный, передал мину Володе. Тот одной рукой крепко взял ее за хвост, а второй отвесил изрядную затрещину Чеботарю.
У Володи везде имелись друзья, через двадцать минут приехали военные и увезли мину. История была замята.
Но юный Береславский не затерялся даже в таком нестандартном обществе. Его свежие идеи нередко принимались к действию. Это он первым в их городе применил в личных целях массированую ракетную стрельбу.
Дело в том, что ребятам не дали полетать. Кордовые авиамодели* полагалось запускать на кордодроме — специально приспособленном асфальтовом пятачке, огражденном по окружности высоченной проволочной сеткой. Но не возбранялось и на втором, не основном футбольном поле местного стадиона. Такие полеты и были назначены. В том числе — первый запуск первого Ефимового самолета.
И на тебе! Секция футболистов самовольно захватила поле! Нечего и думать было отбивать его силой. Там такие здоровые лбы!
Однако Береславский и не думал силой. Под его идейным руководством к длинным (в метр!) палочкам-стрингерам из специальных, так называемых «ДОСААФовских», авиапосылок умелые детские руки прикрепили двадцатиньютоновые пороховые «движки»-патроны от моделей ракет. Затем, в ста метрах от занятого противником футбольного поля, была установлена коробка из-под холодильника с прорезанным боком. В нее под разными углами наклона зарядили палочки с привязанными патронами. Осталось лишь снабдить их «стопинами» — аналогами бикфордового шнура, выполненными из хлопковых шнурков, пропитанных горючей смесью, и поджечь.
Самодельный «Град» не подвел. В наступающих сумерках огневой налет (абсолютно безобидный по сути — до футбольного поля долетали только обгорелые «спички») был весьма эффектен. Огненные хвосты потрясли крепких, но морально неподготовленных футболистов. Они просто разбежались. Авиамоделисты были отомщены.
Одна из громких Ефимовых акций — запуск летающего батона. Купленный в булочной, он стал причиной потери Шмагиным зуба — такой оказался черствый. Возмущенный Шмагин, человек традиционного менталитета, предложил написать жалобу. Но прошло предложение Береславского. Золотые руки Шмагина (у Ефима здесь был прокол: он мало чему научился в рукоделье, разве что приобрел пожизненную любовь к хорошим инструментам) плюс надежный моторчик МК-12В позволили выставить летающий батон на городские соревнования, где тот был отмечен призом за оригинальность. А присутствующий на празднике секретарь горкома партии, узнав о предыстории феномена, говорят, прилюдно обругал директора хлебного треста. Так что шмагинский зуб также не остался неотмщенным.
Максим Флеров в подобных акциях, как правило, не участвовал, но одобрял. Вообще они с Ефимом чувствовали взаимную симпатию. Хотя что-то мешало Береславскому искать с ним дружбы.
Была, например, такая ситуация. В кружок ввалилась драка. Один — приятель кружковского деятеля. Собственно, поэтому он и искал спасения в авиамодельном. Двое других, соответственно, его лупили.
Флеров сидел у входа, паял бензобак к своей модели. Делал он это мастерски. Когда клубок ввалился в дверь, Макс вытер жало паяльника, — большого, стопятидесятиваттного, — и повернулся к дерущимся. Прямо перед ним маячила задница одного из преследователей. Вот к ней-то и приложил Флеров свой здоровенный паяльник! Даже не приложил, а ткнул им несчастного. Через мгновение раздался пронзительный вопль, и пацан, не переставая орать, покинул помещение. Максим чуть передвинулся и повторил экзекуцию со вторым. Все это время с его губ не сходила спокойная улыбка.
Остальные ребята откровенно хохотали. Это и в самом деле было смешно. Кроме того, паяльник Флерова наказал злодеев, вдвоем избивавших одного.
Не смеялся, наверное, один Ефим. Он хорошо представлял себе ожог под синтетическими спортивными штанами пэтэушника, и смешным ему это не казалось.
Как ни странно, Флеров заметил реакцию Ефима. Еще более странно, что это его задело.
— А если тебя будут убивать, ты тоже будешь их жалеть? — спросил он.
— Тебя же не убивали.
— Но они первые начали, — уже злился Максим. Береславский отмалчивался.
Флеров действительно был справедливым парнем. Не было случая, когда он первым кого-то задевал. Но, на взгляд Ефима, его ответ далеко не всегда соответствовал причине.
И все же именно Флеров положил руку на плечо Ефиму, когда его выстраданный самолет на первом же витке превратился в груду обломков. Береславский изо всех сил старался не зареветь. Но Флеров подошел и поздравил. С первым полетом. Ведь полет-то был! И подарил солдатский ремень. Весьма ценный для любого пацана подарок.
Потом Володя объяснил причину неуправляемости модели.
— Значит, ты все заранее знал? — расстроился Ефим.
Володя кивнул.
— Почему же не сказал?
— Ты не спрашивал.
Позже Береславский оценил преподанный урок. Он, безусловно, стоил дороже разбитой авиамодели.
Вообще, кружок сильно сказался на Ефимовом развитии, несмотря на то что во взрослой жизни он отношения к авиации не имел. И хоть после десятилетки он почти не общался с кружковскими, но воспоминания остались теплыми.
С Флеровым же контакты были. Пересекались то в секции карате (Береславский — любитель, больше сражался с растущим собственным весом, чем со спарринг-партнерами; Максим — почти профессионал, уже имевший собственных учеников), то на стоянке, где ставили на ночь свои «Запорожцы». С удовольствием перебрасывались фразами: взаимная симпатия осталась.
И лишь пару лет назад Ефим узнал о новой ипостаси Флерова, или Флера, как величали его криминалитет и правоохранительные органы. Он стал известным «авторитетом», своего рода объединителем славянского криминального сообщества против засилья кавказских преступников.
Ознакомительная версия.
