Мне почему-то показалось, что он искусственно взвинчивает себя. С чего бы это? Я усмехнулся, пожал плечами, повернулся и пошел к двери.
В машине я потасовал в голове подробности разговора и свои впечатления. Чего я достиг? Я ухмыльнулся. Кое-что в обогащение моего жизненного опыта встреча, может быть, и привнесла. Тип конечно же занятный. Мне еще не доводилось столь тесно соприкасаться с такой яркой иллюстрацией характерной для нашей жизни апофегмы: сила есть — ума не надо. Но и только. Проблеск настороженности в глазах при имени Бориса? Напускной гнев? Скорее всего, померещилось — как отражение собственного негативного внутреннего настроя. Когда ищешь чертей, они могут привидеться и в безобидном солнечном зайчике. Он, несомненно, имел все основания возмутиться: поди-ка не насторожись и не взъярись от идиотских невнятных намеков — неведомо на что и про что… Если, разумеется, неведомо. И супруга… Очевидно, крепко она его достала — та еще, похоже, была особа, наша милая Тамара Романовна.
От встречи с подругой я ждал и того меньше. С ней, по-видимому, ходить кругами не стоило — вряд ли удастся выведать что-либо интересное. Парочка прямых вопросов. Звонил — не звонил ей Борис и что-то, быть может, о Тамаре. Хотя тут особенно, конечно, напирать не следовало, не перехлестнуть бы. «Ладно, — пробурчал я под нос. — Будет видно». Лучше всего, пожалуй, подъехать к концу рабочего дня и подловить ее у турфирмы. Но наперед не мешало бы удостовериться, что она на службе и я застану ее.
Подрулив к обочине, я остановился, вынул из кейса мобильник и записную книжку и, отыскав номер, позвонил. Да, доложили мне, Боровец на месте, будет до пяти. На любезное предложение позвать ее к телефону я только поблагодарил и отключился.
До пяти я решил воспользоваться случаем и заняться запущенными хозяйственными делами. Перекусив в какой-то забегаловке, прошвырнулся по магазинам, запасся разной снедью для дома; заскочил в химчистку и получил наконец свой залежавшийся там плащ; потом около часа провел в автосервисе — до сих пор все было недосуг сменить масло в двигателе и коробке передач.
В половине пятого я уже был в районе телебашни на Шаболовке. Свернув на Шухова и поспрашав пару раз, не доезжая до Мытной, в глубине жилого массива разыскал старое шестиэтажное здание, украшенное с фасада множеством вывесок разных цветов и габаритов. Угрюмый вахтер сухо направил меня на третий этаж.
Перед дверью в слабо освещенный коридор я налетел на лохматую девицу в джинсовом костюме и осведомился, где найти Боровец. Она на бегу махнула рукой куда-то влево и промурлыкала:
— Последняя комната… Третий стол у стены справа.
Входить я не собирался. Лишь заглянул в огромное помещение, почти зал, обежал взглядом вереницу компьютеров и письменных столов и задержал глаза на третьем справа. Зафиксировался склонившийся над бумагами приятный профиль загорелого лица, красиво уложенные темно-каштановые волосы, коротко подстриженные, с искусно загнутым вперед — к тонкой брови — кокетливым локоном, классический точеный нос, чуть полноватые перламутровые губы. На ней была легкая белая блузка с пышным кружевным воротником, а значит, выходя, она наденет поверх что-то еще. Но как бы то ни было, я не сомневался, что смогу ее распознать.
На улице было уже сумеречно. Я полубоком уселся на переднее сиденье автомобиля, закурил и принялся ждать, то и дело поглядывая в приотворенную дверцу. И действительно, узнал тотчас же, едва Боровец появилась в проеме подъезда. Хотя перед тем дважды ошибался, делая ложную стойку на похожие женские головки.
Она задержалась в дверях, переговариваясь с кем-то из товарок. Я вышел из машины. Сразу же отметил, что она гораздо выше, чем показалось мне на первый взгляд. Но было бы чему удивляться, видел-то я ее только сидящей. Добрая половина роста — очевидно, за метр семьдесят — приходилась на длиннющие ноги поразительно красивой формы. Привлекательная дамочка, сказал я про себя. Но когда она пошла, у меня внутри вдруг захолонуло. Это были не шаги, это была поступь. Всплыла избитая сказочная метафора «выступает, будто пава». Необыкновенная посадка головы и шеи, потрясающая прямая осанка, подчеркнутая зауженным пиджаком стройная талия зрелой женщины… Я засмотрелся и застыл как вкопанный.
Я преграждал ей дорогу. Она поймала мой взгляд, и по мелькнувшему в глазах недовольству я понял, что меня сейчас осадят. Поспешив упредить, я шагнул навстречу и торопливо произнес:
— Ради бога, извините. Но мне очень нужно с вами поговорить.
— Со мной? — В густом и сочном голосе сквозило явное недоверие.
— С вами, — подтвердил я. — Вы ведь Наталья Михайловна?
Она кивнула и, не промолвив больше ни слова, выжидательно вскинула брови.
— Вам знаком человек по имени Борис Аркин?
— Кажется, нет.
— Пожалуйста, вспомните, — попросил. — Это очень важно. Некогда ваша подруга Тамара Крачкова оставила ему телефон для связи. Ваш телефон.
— А-а, — протянула она, — было такое, помню. А в чем дело, простите?
— Борис — мой друг, — объяснил я. — Вот уже пятый день, как он бесследно исчез. Мы опрашиваем всех его родных и знакомых. И пока тщетно — никаких концов. Как в воду канул.
— Но я-то чем могу помочь? — искренне удивилась она. — Я ведь его не знаю. За все время он только раз и позвонил, что-то срочно передал для Тамары. Кажется, прошлой осенью. И ничего больше.
— Понимаю, — разочарованно сказал я. — Наверное, глупо. Но все — и дома, и на службе в таком отчаянии, что хватаешься за любую соломинку. Перед исчезновением он зачем-то разыскивал Тамару. И обмолвился, что намерен позвонить вам.
— Нет, — покачала она головой, — не звонил. — И резонно добавила: — Почему бы вам не поговорить с ней самой?
— В том-то и дело, что ее сейчас нет в Москве.
— Простите, но я действительно ничем не в силах помочь. С Тамарой… — Она замялась. — Ну, в общем, наши отношения несколько разладились. Я с ней давно не общалась.
Вот и здесь клин, подумал я. Еще одна дверка захлопнулась. Огорченно развел руками и проговорил вслух:
— Жаль.
— Мне тоже жаль. Хотелось бы помочь, но…
Показалось ли, или в ее глазах действительно затеплилось сочувствие. Я глядел в них, стараясь определить цвет: то ли коричневый с зеленоватым отливом, то ли зеленый с коричневыми вкраплениями. Странный, прежде не виданный мной оттенок. Разговор был явно исчерпан, полагалось извиниться и распроститься, но я еще раз заглянул в эти завораживающие глаза и пробормотал, едва ли сознавая, что говорю:
— Тогда, быть может, я вам смогу помочь.
— Как это? — изумилась она.
— Вижу, вы без машины… Я охотно подброшу вас, куда нужно.
Она попытала меня своими престранными глазами, и очевидно, я выдержал испытание на благонадежность, потому что перламутровые губки раздвинулись в легкой улыбке и вымолвили:
— Что ж, принимается. Спасибо.
Я обрадовался и засуетился, как мальчишка, торопливо распахнул дверцу, усадил ее, обежал машину и устроился за рулем.
— Только это будет далековато, — мило предупредила она, когда я повернул ключ зажигания.
— Хоть на край света, — глупо отозвался я.
— Так далеко не надо, — засмеялась она. — Всего лишь на Ленинградский проспект. Чуть-чуть за «Соколом».
— Вы домой? — спросил я и, спохватившись, что едва не выдал своей излишней осведомленности, добавил поспешно: — Или куда?
— Домой, — кивнула она. — Но вам не кажется, что пора бы и представиться?
— Ox, — повинился я, — простите.
Я назвал себя и коротко поведал, кто я и чем занимаюсь. Она слегка наклонила голову и наискось стрельнула любопытствующим взглядом.
— Интересно. До сих пор среди близких мне знакомых журналистов не числилось.
— Рад хоть бы в чем-то быть первым, — неуклюже пошутил я и тотчас же постарался затушить невольную двусмысленность: — И очень был бы рад считаться впредь вашим близким знакомым.
— И жить торопится, — улыбаясь, напевно проговорила она, — и чувствовать спешит…
— Точно, — засмеялся я. — Это про меня.
Мы достигли Большого Каменного моста и застряли в пробке. Сгустились сумерки. Я только сейчас заметил, что кругом горят фонари, и спешно включил габаритки. Она что-то сказала — про ранние августовские вечера, про лето, которое, к сожалению, кончается. Но я почти не слушал ее. Я прислушивался к чему-то в себе и пытался разобраться в том странно приподнятом расположении духа, в котором пребывал. Потом до меня дошло, что мы оба молчим. Я кашлянул и виновато сказал:
— Извините, задумался.
— Ничего, — душевно улыбнулась она. — Вы, наверно, очень переживаете, да? Из-за своего друга?
— Да, — пробормотал я и смутился: стыдно было признаться, но о Борисе я сейчас совершенно не думал.
