— Сидайте. Откуда вы Мишку-то знаете?
— Мы давненько знакомы.
Она перестала вытирать мокрые руки и быстро посмотрела на него, схватив одним взглядом сношенные ботинки, кургузый пиджачок и бахромчатые брюки.
— Нет, мы встречались ещё до колонии, — успокоил он её.
Инспектор не врал — они познакомились на допросе. Ловила же его специальная оперативная группа женщин-инспекторов.
— Через полчасика придёт, — пообещала она. — А я пока вас угощу чайком да молочком.
— Нет-нет, — резко сказал он.
Этого инспектор допустить не мог. Он принёс в семью неприятность, горе он принёс этой женщине, о котором она узнает ровно через полчаса. Через полчаса в этом доме всё изменится: будут топать незнакомые ей люди, перевернут всё вверх дном, сбежится вся деревня, спрыгнет со скамейки испуганная кошка, и хозяйка вдруг не узнает родных стен. Мог ли он сейчас пить чай из её рук?
— Лучше расскажите, как Мишка поживает, — мягко спросил инспектор.
— Ладно, хозяин явится, тогда и почаёвничаете. Как живёт… Слава богу, зажили, как люди. Руки-то у него ежели и не золотые, то серебряные. Делать всё умеет. Башка б забубённая не подвела.
— А подводит?
— Бывало, выпьет и закуролесит. Вот пашава-то! А теперь смирен.
Она сидела перед инспектором на простой табуретке, выкрашенной синей масляной краской. В горнице толпились модные стулья с красными сиденьями, на которые она опускалась, видимо, только по большим праздникам. На её руках, скрещённых на туго натянутой юбке, темнели заметные вены. Петельников повернул свою руку — никаких вен не было, хотя он ежедневно работал гирей. Но он не работал в поле, не имел коровы, огорода и забубённого мужа.
— Не погуливает? — весело спросил инспектор, якобы на правах старого друга.
— Ведь не слежу, — серьёзно ответила она.
— Дома-то ночует?
— Последнее дело спать где попало. А что? — насторожилась она, нервно поглаживая красные, опалённые щёки.
— Узнаю ли теперь его…
— Всё такой же пашава.
Петельникову хотелось спросить, что такое пашава, но отклоняться не стоило.
— Рыбачит, охотится?
— Как же мужику без этого?
— Не пробовал брать рыбу на лучину?
— Не знаю. Тут как-то уходил с лодкой на ночь…
— Привёз чего? — лениво спросил инспектор: надо же поддерживать разговор до прихода мужа.
— Полведра сорной рыбки. Одна пашава.
Ему хотелось спросить её имя. Но зачем? Через полчаса он узнает его в официальном порядке, и уже тогда труднее переходить с домашнего имени, допустим, Валюта, на гражданку Плашкину.
Жёны преступников… Они бывали явными соучастницами, которых мужья старались выгородить. Бывали алчные, незаметно понуждавшие безвольных мужей воровать. И бывали несчастные, которые все видели или обо всём догадывались, слёзно молили мужей прекратить и не знали, что же делать дальше: донести или молчать. И делали третье — тихо страдали, ожидая невесть чего.
В дверь стукнули. Хозяйка смотрела на неё и по деревенской привычке не отвечала: теперь стукнувший мог войти. Он и вошёл — рыжий парень с бидоном.
— Это со мной, — поспешно сказал Петельников, опасаясь, что рыжий сейчас попросит у неё молочка.
— Нету молочка, — сообщил рыжий, — коровы не вернулись с прогулки.
— Сидайте, — предложила хозяйка, рассматривая красные пыльные волосы, закатанные до колен брюки, рубашонку навыпуск и громадный, литров на шесть, алюминиевый бидон.
Парень сел, поместив бидон на пол между ног, и заметил в пространство:
— Африканская жара.
— Сейчас дам квасу, — встрепенулась хозяйка, схватив глиняную кружку.
— Обойдётся! — опять резко сказал Петельников и опять смягчил эту резкость тоном следующих слов: — У него от кваса будет расстройство.
— Да, у меня гастроэнтероколит, — подтвердил рыжий и вдруг протянул инспектору пачку папирос: — Закуришь?
И взглядом добавил: «…товарищ капитан».
Одна папироса услужливо торчала. Петельников взял её, повертел в пальцах и вспомнил.
— В избе-то нельзя.
— Да что вы! Мишка чадит не хуже керогаза.
— Потерплю, — не согласился инспектор, вытащил записку из картонного мундштучка и прочёл так ловко, что и рыжий не заметил.
«В конце месяца Плашкин ночью уходил на лодке. Сказала соседка. Инспектор уголовного розыска лейтенант Леденцов».
Об этом Петельников уже знал — ещё одно бесспорное доказательство.
— Ну и печечка, — удивился Леденцов. — Что-то среднее между камином и доменной печью.
— Без неё в деревне как без рук, — тихо заметила хозяйка, в глазах которой появилась насторожённость.
Двое незнакомых людей… Одеты худо — теперь и на сенокос так не ходят. Но, видать, городские. Говорят вежливо, в избе не курят. Не с Мишкой ли сидели в одной колонии?… Тогда гнать их нужно, как последних мазуриков.
— С неё без стремянки и не слезть, — развивал Леденцов свою мысль.
— Слез же, — заметил Петельников.
— Я? Никогда на ней и не был.
— Все мы слезли с русской печки. Только одни раньше, другие позже.
После этого разъяснения капитана Леденцов счёл нужным переменить тему:
— Хозяюшка, а в такую жару молоко у коровы в вымени может скиснуть?
— Может, — объяснил Петельников. — Тогда она доится кефиром…
В дверь опять постучали чем-то деревянным, вроде бы палкой.
В приоткрытую дверь просунулась удочка, а за ней и лицо того рыбака, что ловил у мостков с чужих лодок. Он озирался, видимо, раздумывая, войти или нет.
Леденцов решил ему помочь:
— А вы знаете, что такое удочка? На одном конце червяк, на другом конце дурак.
— Ребята, — весёлой хрипотцой сообщил тот, кто был на одном из концов удочки, — я такую чучелу поймал. Идите покажу!
Петельников встал и глянул на Леденцова особым взглядом: внимательно и чуть окинув им стены. Леденцов понятливо хлопнул рыжими ресницами — ему приказали остаться в избе.
В полутёмных сенях рыбак зашептал:
— Товарищ капитан, его лодка протекает и дно залито пальца на два. Так в этой воде я нашёл штучку. Видать, обронил.
— Какую штучку?
— Колёсико, которым в телевизоре переключают программу.
— Где оно?
— Так и лежит в воде.
— Правильно, Фомич. Найди двух понятых и веди их к лодке.
Теперь инспектор пошёл своим обычным шагом, взметая ботинками пыль. Улицу, которая была некороткой, он пролетел в считанные минуты.
Пустые лодки так же стыли в своём ломаном строю. На мостках так же полоскали бельё. И так же блестело солнцем озеро, исходящее незримым паром, который, казалось, вытеснил из воздуха весь прохладный кислород.
Фомич пришёл почти вослед. С ним было два старика, которые с любопытством посматривали на инспектора и уже полезли за сигаретами.
— Товарищи, — серьёзно начал Петельников, — у нас к вам маленькое дельце. Да и не дельце, а так, одна пашава…
— Ты калининский, что ли? — перебил дед, лохматый и мохнатый, как барбос: одни глаза видны.
— Я не калининский, я из милиции. Мы вот хотим осмотреть лодку гражданина Плашкина на основании этого постановления. А вы поприсутствуйте и за нами понаблюдайте.
— Давай, мы последим, — согласился второй дед, у которого голова, покрытая мелкими серебристыми волосиками, на солнце металлически светилась.
Петельников ступил в лодку, где Фомич уже сидел на корточках и черпал воду литровой банкой. Пахло варом и дохлой рыбой. Горячая тишина нарушалась только бульканьем вылитой воды да хлопаньем белья на мостках.
— Фиговина, — сказал лохматый дед, показывая на дно лодки.
На чёрных просмолённых досках, показавшихся из воды, лежал маленький пластмассовый диск с поперечной пластиной-ручкой. Белый ободок делал этот диск изящным, а кокетливая стрелка — деловитым.
— От телевизора, — заметил металлическоголовый старик.
— От цветастого, — подтвердил его товарищ.
Петельников осторожно взял диск и положил на чистый лист бумаги, расстеленный на скамье. Видимо, это был переключатель программ. Может быть, от цветного телевизора. Эксперт скажет точно.
Они начали ползать в лодке, высматривая щепочки, разглядывая царапины, ощупывая вмятины и сдувая пылинки.
— Невода ищут, — решил заросший старик.
— Видать, Мишка набраконьерничал, — подтвердил второй, усаживаясь на песок.
Где-то с кормы тихо, как с чайной ложечки, капала пролитая вода. Перестало хлопать бельё — женщина теперь смотрела на их странную компанию. Сопел Фомич, разглядывая уключину…
— Бумажный лоскут, — тихо буркнул он, вытаскивая его из уключины.
Петельников взял серый мягкий обрывок, на котором была часть типографского текста: «Союзювелирпром. Ереванский ювелирный завод. Паспорт на корпус часов «На…».
— «Наири», — закончил вставший рядом Фомич. — Золотые часики.
