По вечерам Адриан входил в темный подъезд, автоматически нажимал на кнопку неработающего лифта, потом поднимался к себе пешком. Дом был пуст. Правда, иногда Адриан сталкивался с какими-то людьми, которые внимательно осматривали его и изредка здоровались. Но люди эти появлялись в доме на короткое время и исчезали, завершив неизвестные Адриану дела.
Когда Адриан впервые появился в квартире, мебели там практически не было. Лишь на кухне стоял старый, с вылезающими резиновыми прокладками, но вполне жизнеспособный холодильник, да в коридоре возвышался огромный, обитый железными полосами сундук. Над сундуком на стене висел черный телефонный аппарат, а вся стена вокруг него была исписана чернилами и карандашом. Аппарат не работал, о чем сопровождавший Адриана господин Шнейдерман немедленно сделал пометку в блокноте.
В этот же блокнот были внесены все пожелания Адриана по косметическому ремонту квартиры, закупке мебели и предметов первой необходимости. Этим занялась приведенная господином Шнейдерманом бригада из трех человек. Строители были низкого роста, смуглые, с раскосыми черными глазами. Бригадир Рахмон взял у Адриана деньги, поклонился ему, широко и приветливо улыбаясь, и пообещал:
— Честно делать будем. Хорошо делать будем. Как для себя. Доволен будешь, хозяин.
В течение трех недель, пока длился ремонт, Адриан несколько раз заходил в квартиру. Рахмон встречал его у порога, показывал, что успели сделать, многократно открывал и закрывал двери и окна, демонстрируя качество, прижимал руку Адриана к полу и сильно проводил ею по отциклеванным половицам.
— Приведешь хозяйку, — говорил Рахмон, — снимай с нее штаны, сажай на пол и вези за ноги. Хоть одна заноза будет — все деньги верну.
Потом он вел Адриана на кухню, которую строители облюбовали для проживания и в которой под окнами лежали скатываемые на день матрасы; перед дверью заставлял снимать ботинки.
— Обычай, — объяснял Рахмон. — В дом в ботинках нельзя.
Строители встречали Адриана за аккуратно покрытым газетой столом, на котором красовались обязательная бутылка водки, горка темно-синих пиал, блюдо с зеленью и тарелка с нарезанной темной и резко пахнущей колбасой. Конской — гордо говорил Рахмон. Адриана сажали за стол, ему наливалась пиала зеленого чая. Когда он допивал чай, строители клали ладони на лоб, проводили ими вниз до подбородка, ломали руками тонкий пресный хлеб и разливали по пиалам водку. Заметив, что Адриан старается не пить, тоже пили мало, и одной бутылки хватало на два-три визита. Потом снова долго пили чай, смотрели на Адриана, перебрасывались фразами на непонятном языке. Младший, Карим, обязательно спрашивал:
— Вот вы, ака, из Америки. Как там люди живут?
В ответ Адриан произносил несколько ничего не значащих фраз. Он уже знал, что рассказать что-нибудь содержательное про Америку не получится. Строители будут внимательно слушать, переглядываться, цокать языками, но, услышат вовсе не его, а какой-то отголосок собственных мыслей, никак с его рассказом не связанных. Временами его посещало странное ощущение контакта с иной, неземной, цивилизацией, представители которой, по случайному стечению обстоятельств, говорят с ним на одном языке, но слова и понятия имеют совершенно другой, неизвестный ему смысл.
Это занимало Адриана, и он с огорчением выслушивал последний вопрос Карима, за которым неизбежно следовало прощание — с поклонами и почтительным пожиманием его руки тремя парами темных заскорузлых ладоней.
— У вас в Америке, ака, плов готовят? Не готовят? А! — Карим поворачивался к своим соплеменникам, разводя руками и огорчаясь. — Когда работу закончим, мы приготовим плов. Хороший плов. Как в Фергане готовят.
Госпожа Икки объяснила Адриану, что плов — это национальное блюдо из баранины с рисом, еще добавляют барбарис. Ничего особенного. Его подают в ресторанах, и его умеют готовить в каждой семье. Довольно вкусно. Конечно, узбеки и казахи знают кое-какие секреты.
В назначенный день, когда закупленная под присмотром госпожи Икки мебель уже должна была стоять на своих местах, Адриан пошел на прощальный ужин. У входной двери его обдал какой-то невероятно сложный запах, который не поддавался разложению на составляющие, но, напротив, как бы вмещал в себя весь известный Адриану кулинарный мир — кунжутное облако корейских салатов, приторно-сладкий мясной аромат Чайнатауна, каштановый дым нью-йоркских авеню, мужественно-чесночное амбре красных итальянских соусов и еще нечто неведомое, кисловатое, отчего рот немедленно наполнился слюной.
Узбеки встретили Адриана на пороге, втроем. Они выглядели по-праздничному, армейские зеленые штаны и выцветшие ковбойки уступили место дешевым, но тщательно отглаженным черным брюкам и ослепительно белым рубашкам. Под их строгим взглядом Адриан послушно снял ботинки и прошел на кухню.
Он увидел огромный черный котел, размером в половину стола, накрытый тяжелой черной крышкой. Карим и третий узбек, имя которого Адриан так и не смог запомнить, взялись руками за котел. Обычные улыбки с их лиц исчезли, теперь они выглядели серьезными и торжественно-мрачными. Рахмон сделал Адриану приглашающий жест, подошел к котлу, взял одной рукой огромное синее блюдо, а второй снял с котла крышку. Рахмон неуловимым движением поместил блюдо на место крышки, что-то коротко произнес, накрытый блюдом котел совершил мгновенный переворот, поднялся в воздух и повис, удерживаемый даже не узбеками, а исходящим из образовавшейся на блюде темно-желтой горы облаком пара.
Будто бы сами собой вокруг блюда стали возникать маленькие плошки с распластанными помидорными ломтями и едкими кольцами репчатого лука, уже знакомые Адриану синие пиалы, покрытый непонятными узорами чайник. Булькнула разливаемая по пиалам ледяная водка. Уже строители заняли свои места за столом, провели по лицу ладонями, уже Рахмон разломил и раздал хлеб, а Адриан все еще смотрел на блюдо, будто пытаясь определить источник притягивающего его аромата.
Неестественно желтые, слезящиеся от жира зерна риса держались, как склеенные, но видно было, что каждое их них существует само по себе и в любое мгновение может оторваться от зернистой горы. Могущество непостижимых внутренних сил гравитации удерживало зерна вместе, идеально ровная поверхность рисовой горы нарушалась только коричневыми комками влажной от пара баранины и растопыренными зубастыми пастями головок чеснока. Красные личинки неизвестного Адриану происхождения проступали на поверхности горы неравномерно распределенными пятнами.
— Я хочу сказать, — произнес Рахмон, явно удовлетворенный реакцией Адриана, — я хочу сказать. Мы простые люди. Мы здесь гости, ты, ака, наш хозяин, ты большой человек. Уважаемый человек, хотя и молодой. Так получилось, что сегодня мы у тебя в гостях, но ты сидишь за нашим столом. Поэтому, ака, первое слово скажу я. Мы сейчас выпьем за этот стол. За этот хлеб. За солнце, которое согревает землю. За землю, дающую нам жизнь. За наших предков, которые привели нас в этот мир. И возблагодарим Аллаха, великого и милосердного.
Он успел перехватить руку Адриана, потянувшегося с вилкой к волшебной горе, укоризненно покачал головой, захватил щепотью рис, сделал странное вращающее движение и отправил в рот получившийся шарик.
— Руками, ака, руками, — объяснил он Адриану. — Вилка для помидора. Лук можно вилкой. Все можно. Плов руками надо кушать.
Что-то непонятное происходило с Адрианом далее. Он скатывал шарики плова, стараясь захватить загадочные красные личинки, оказавшиеся на поверку тем самым барбарисом, о котором небрежно упомянула госпожа Икки и который придавал плову чуть кисловатый вкус. Он жадно врубался в уменьшающуюся на глазах гору шафранного риса, вытирая пятнистым вафельным полотенцем мокрый от пота лоб, разваливал покрытыми бараньим жиром пальцами чесночные головки, хватал вилку, накалывал помидорные ломти и лук, снова набрасывался на плов, не ощущая крепости, прихлебывал из пиалы водку, заедал ее странными подгоревшими кубиками, выложенными перед ним на блюдце, нетерпеливо выслушивал очередной тост Рахмона и опять возвращался к плову и водке.
— Хорошо, хорошо, — одобрительно говорил Рахмон, — хорошо. Настоящий батыр может съесть целого барана, может выпить ведро водки, потом может сутки спать. Хорошо.
Адриан не соглашался. Человек не может выпить ведро водки, потому что от этого можно умереть. И барана он тоже съесть не может. Рахмон смеялся, и вместе с ним смеялись остальные.
— Зачем говоришь такие слова? — объяснял Рахмон. — Сюда посмотри. — Он показывал блестящим от жира пальцем на блюдце с непонятными кубиками. — Это знаешь что? Берем баран. У барана есть курдюк. Курдюк знаешь? Такой. — Он широко разводил руками. — Режем курдюк. На куски. Потом ставим в печь. Час жарим, два жарим. Потом получается такое маленькое. — Он изображал щепотью нечто незначительное в размере. — Кладем на тарелку. Вот. — Он снова показывал пальцем на блюдце с кубиками. — Это съел — считай пол-барана съел.
