Разница в семь-восемь лет, которая отделяла ее от нынешних шестнадцатилетних, при динамичной нынешней жизни казалась Ане весьма существенной и превращала этих новых маленьких русских в совсем загадочных и не слишком понятных ей существ.
— Это твои тетради? — поинтересовалась Анна у ребенка госпожи Козловой.
— Ага… Я выбрала такие предметы. Там у нас, в Милфилде, можно выбирать.
— Хороший выбор, — похвалила Светлова.
— Я тоже так думаю. Практичный. Без дела с такими знаниями не останешься.
— А у тебя, значит, каникулы заканчиваются?
— Угу! В Милфилде ведь занятия в октябре начинаются. Это вообще принцип: у них каникулы намного длиннее наших. С мая по октябрь… Но уж когда начинаешь учиться, пашешь на все сто. Никакого сачкования!
— Понятно. Ситуация максимально приближенная к реальной жизни. Если отдыхаешь — отдыхай, если работаешь — работай!
Слово за слово завязалась беседа. О жизни, диетах, о том и о сем.
Настя Козлова, жизнерадостный упитанный ребенок шестнадцати лет, как выяснилось, не прочь была бы погрустить и изобразить черную меланхолию, но природное здоровье, сангвинический темперамент и приятная полнота тела никак не позволяли ей этого делать.
Настиным идеалом, как поведала она Светловой, была тонкая высокая бритая наголо девушка в черном длинном пальто и высоких шнурованных, тоже, разумеется, черных, ботинках. С крысой — конечно же, черной! А какой же еще? — на плече. Такую девушку Настя видела однажды в одной европейской столице.
— Правда, здорово?
— Нет слов! — поддержала Аня.
— Да чего уж там! — Настина мама, услышав обрывки разговора, присоединилась к беседе. — Ну, вот есть же у тебя работа Дюрера, так там девушка на смерть похожа…
— Ну и что, что похожа? — перебив мать, Настя пожала плечами. — Главное, что она замечательная.
"И в самом-то деле, — подумала Светлова, — девчонку, которая делала уроки в майке с портретом Курта Кобейна, вряд ли могло отпугнуть такое сходство. Поколение детей, которое запивало апельсиновым соком фразу лидера «Нирваны» — подтвержденную делом! — «Я ненавижу себя и хочу умереть», по всей видимости, относится к смерти как-то иначе, чем их родители. Может быть, проще.
В общем, мамино замечание, что та девушка уж слишком похожа на смерть, такой, какой ее обычно изображали на средневековых гравюрах, нисколько не умаляло Настиного восторга.
Ничего более стильного, ничего более замечательного, чем та девушка с крысой, Настя в жизни своей пока еще не встречала.
Но, к сожалению, этот идеал был для нее абсолютно недостижим. Настиным же уделом оставались приятная, неистребимая полнота и привычка орать песни в ванной — просто так, от счастья и полноты жизни и тела, что часто связано напрямую.
Поэтому в добропорядочных швейцарских отелях через пару дней пребывания мать с дочерью обычно переселяли в какое-нибудь крыло, где концентрировались итальянцы.
Настина мама, воспитанная еще в пионерской организации, все-таки немного робела, Настя же — нисколько — и начинала орать свои песни, едва намылившись, а маму успокаивала: «Да не волнуйся ты, папа нас отмажет, в случае чего!»
Настин папа был настоящей шишкой. Поэтому им сначала приносили записку, чтобы телевизор сделали потише и чтобы Настя не пела в ванной, особенно по ночам. Потом устно предупреждали, а потом…
— А потом просто все наши вещи сами переносили. Все аккуратнейшим образом и сверхтщательно. Каждую булавку — на то же место в новом номере, на каком она лежала в прежнем.
— Зато, мам, помнишь, как они обалдели, когда сейф открыли? Столько пачек денег они сроду не видели!
— Пожалуй, — скромно согласилась Настина мама, воспитанная пионерской организацией.
— Что ж, им так уж не по вкусу пришлось твое пение? — поинтересовалась Светлова.
— Ну… — Настя скромно пожала плечами. — Видите ли… Мы когда в Милфилде на конкурсе песни выступаем, нас все приходят послушать! Что-то могут и пропустить, но наше выступление — никогда.
— Вы так хорошо поете?
— Да нет! В этом и весь смысл. Так плохо, что это невозможно пропустить. Своего рода событие культурной жизни.
— Интересно! — заметила Светлова, которой и в самом деле все это было очень любопытно.
— Вообще наша шестьсот тридцать девятая школа, в которой я раньше училась, чудо демократии по сравнению с этим Милфилдом. Кто бы в нашей шестьсот тридцать девятой стал терпеть такие издевательства?
— Интересно.., расскажи…
— Ну, вы только представьте! Джинсы носить — ни в коем случае. Только на занятиях спортом. Позанималась — сразу переоденься… Футболки большие навыпуск или свитера безразмерные — ни за что нельзя! Поясочки, ремешочки — и чтобы в юбку или брюки все было заправлено.
В самом Милфилде, это городок очень маленький, облавы по барам регулярные. Хорошо, официанты нас любят, предупреждают. Ну, правда, и у них тоже неприятности будут, если застукают, что учащимся спиртное отпускают.
— Да, действительно! И вправду, какие-то ты рассказываешь ужасы. Просто ужасы капитализма — не иначе! — поддакнула Светлова разгорячившемуся ребенку.
— Представьте! За то, что я надела туфли на платформе, миссис Дэвиде посадила меня за обедом отдельно — за отдельный стол… Притом я должна была быть во всем белом. Белая юбка, белая блузка, даже колготки белые, чтобы все видели, что я наказана.
Самое-то жесткое, что потом, куда бы ни решил пойти учиться, везде еще до того, как тебя увидят, нужны письменные предварительные оценки твоих успехов преподавателями. Как они тебя оценивают. И если испортил с ними отношения, то, сами понимаете… Все довольно жестко. У нас в школе можно выступать, и это, в общем, никак не перекрывает в дальнейшем жизни, а там… Вот вам и демократия!
— Да.., а что же, белые колготки — это и есть самое серьезное наказание?
— Самое серьезное отчисление.
— Ну, это, наверное, за наркотики или…
— Самое тяжелое преступление для них не наркотики… Да и наркотики-то в Милфилде редкость.
— Интересно, что же может быть хуже их?
— Анорексия! Вот если в этом заподозрят какую-нибудь девочку — все! Вылетает в два счета!
— И что, бывали случаи?
— А то! — Настя вздохнула. — Одну нашу чуть не отчислили за это. Но она вовремя поняла, что ее заподозрили и могут выгнать, и сама попросила отца ее забрать.
Светловой хотелось еще порасспрашивать общительного ребенка, но Настя уже побежала упаковываться.
* * *
Дорога в Москву была такой же нудной, как и из нее. Слякоть, пробки…
Светлова снова думала о Петиных вайн-турах.
И о том, что девочка Настя, наверное, уже на пути в Шереметьево и славный уютный Милфилд, жизнь в котором, хоть ее и наряжают там насильно в белые колготки, она уже не променяет ни на какую другую.
Невольно напрашивался вопрос: а почему, собственно, она, Анна, должна колесить по этой непроглядной осенней хляби?
Полностью сосредоточиться на этих завистливых мыслях Светловой мешала какая-то вишневая «девятка», прилепившаяся сзади.
Ну, в общем, мало ли кругом таких «девяток»?!
Правда, эта была приметная: с тонированными стеклами. Такие любят представители криминалитета и власти.
В общем, «непрозрачная» часть общества.
Наверное, не случайно любят.
Недаром, например, по словам Петра, который знал об автомобилях все, выходило: «Ягуары», которые всегда были символом респектабельности, вообще категорически возбранялось выпускать с такими стеклами. Чтобы не портить имидж автомобиля. Состоятельному, респектабельному и честному — а это входит в понятие «респектабельность» — человеку нечего скрываться от окружающих.
Аня размышляла о «Ягуарах», а «девятка» между тем все не отставала.
И она вдруг поняла, что не отстает она уже довольно давно.
Теперь разрозненные кусочки мозаики соединялись в картинку. И Анна ясно припомнила: когда она ехала к Козловым, эта самая «девятка» с темными стеклами тоже ехала за ней, как приклеенная!
Сомнений не было: это слежка.
У пересечения с проспектом Мира всегда пробки, и Светлова намеренно поехала по Сущевскому Валу.
Когда машины плотно встали, Аня решительно вышла из машины и, подойдя к вишневой «девятке», резко открыла дверь.
То, что она увидела, менее всего было похоже на то, что она ожидала. А ожидала она чего угодно, но, как говорится, только не этого!
Из салона на нее с любопытством смотрели три чем-то родственно похожих друг на друга существа: женщина с рыжими растрепанными локонами, такой же рыжий ребенок и не менее рыжая собака.
— Вы что-то хотите от меня? — поборов изумление, поинтересовалась Светлова.
— Почему вы так решили?! — сделав фальшиво изумленное лицо, вопросом на вопрос ответила женщина в машине.
— Ну, вы просто уже минут сорок висите у меня на хвосте.
