Естественно, Натали, как звали роковую женщину, тотчас отвернулась от него, и Быстрицкий в отчаянии наложил на себя руки. То есть самоповесился прямо на этапе. Если бы не какой-то каторжанин, к настоящему времени Иван Николаевич давно кормил бы могильных червей. Каторжанин вынул его из петли и, как мог, привел в чувство, взяв с Быстрицкого клятву, что более подобный проступок не повторится.
Срок свой бывший чиновник особых поручений при военном губернаторе отбыл полностью и вернулся в родные пенаты, где давно уже стал никому не нужен: ни бывшей жене, которая через Сенатскую комиссию добилась развода, ни детям.
Куда деваться? И Быстрицкий стал попивать, ибо ежели в России часто не хватает денег на еду, то на выпивку денежка каким-то невероятным способом, но завсегда находится.
Иван Николаевич всякий день проводил в кабаках и трактирах, а поскольку был грамотен, то именно к нему обращались униженные и оскорбленные с просьбой написать прошения, а то и жалобы. И он писал, прямо за кабацким столом, после чего, получив за труды денежку, пропивал ее за тем же столом. И нельзя сказать, что таковая жизнь ему не обрыдла, однако иной не предвиделось, и приходилось мириться.
Также Севе понравился – ежели, конечно, таковое слово в описании уместно – бывший актер Городского драматического театра Павел Лукич Свешников. Колоритнейшая натура!
– Я был в театре лучшим! – громогласно заявил он. – Я играл со стариком Писаревым и с самой Полиной Антипьевной Стрепетовой. Одним из условий ее контракта с нашим театром было то, чтобы мужа ее, Тихона Ивановича Кабанова, в «Грозе» Островского играл только я, и именно я! И всегда был аншлаг. Три раза – верите? – целых три раза я был бенефициантом. Меня ценили, и сам господин антрепренер Медведев говорил, что…
Свешников вдруг замолчал, тяжелая голова поникла, и он горестно вздохнул. Похоже, артист, вышедший в тираж, и сейчас играл. Роль, которую ему определила сама жизнь: бывшего актера, знавшего успех, любовь публики и рукоплескания. И потерявшего ныне все из-за склонности закладывать за воротник. Или за галстух. Это уж как вам будет угодно…
– А зачем же вы забросили театральную карьеру, милейший?
– Интриги! – Перст, поднятый кверху, угрожающе закачался. – У таланта всегда много недоброжелателей.
– А еще какие роли вам приходилось играть? – по-деловому спросил бывшего актера Долгоруков.
– Мне, молодой человек, – гордо вскинул голову Свешников, – много кого приходилось играть. К примеру, Аргана в «Мнимом больном» великого Мольера, Русакова в «Не в свои сани не садись» господина Островского, Мордоплюева из «Жениха»…
– Аргана? – переспросил Всеволод Аркадьевич.
– Аргана, – ответил бывший актер. И, закатив глаза, процитировал: – «Что мне нравится в моем аптекаре, господине Флеране, так это то, что его счета составлены всегда необыкновенно учтиво: «…утробу вашей милости – тридцать су». Да, господин Флеран, однако недостаточно быть учтивым, надо также быть благоразумным и не драть три шкуры с больных. Тридцать су за промывательное! Слуга покорный…» Видите, до сих пор помню! – торжествующе воскликнул артист.
– Что вы играли Аргана – это очень хорошо, – сказал Всеволод и выбрал актера.
Уж ежели этот Свешников играл мнимого больного, то мнимого помощника председателя правления «Товарищества виноторговли К. Ф. Депре» он, верно, сыграет. А больше от него ничего и не требовалось. Использоваться он будет, что называется, втемную. По крайней мере в этом деле.
Быстрицкого Долгоруков тоже решил взять на заметку. Одному ему все равно трудно. Нужны помощники. И массовка. Так что бывший чиновник особых поручений тоже может сгодиться…
– У меня к вам будет одно предложение, – учтиво обратился Сева к Свешникову.
– Ну, это смотря какое предложение, – без особого энтузиазма произнес бывший актер.
– Я вам заплачу, – быстро добавил Всеволод Аркадьевич, памятуя, что актеры – народ капризный. Даже в таком положении, в каком оказался Свешников, подходец требуется.
– Сколько? – весьма резво спросил «мнимый больной».
– Четвертную, – ответил Сева.
Двадцать пять рублей для Павла Лукича Свешникова были в настоящий момент очень большими деньгами. Суммой! Собственно, для него большими деньгами была и «красненькая». Да что там «красненькая» – трешница и та являлась для Павла Лукича приличной суммой. И даже рупь. Поэтому бывший актер без промедления согласился:
– Говорите ваше предложение, молодой человек. Я слушаю…
– Я собираюсь продать дом…
– Та-ак, – кивнул давно немытой головой Свешников. – Интересное начало.
– Собираюсь продать как можно дороже. – Долгоруков пристально посмотрел на Свешникова, чтобы удостовериться, что тот его внимательно слушает.
Павел Лукич слушал внимательно. Убедившись в заинтересованности актера, Сева продолжил:
– Для этого мне нужен помощник. Суть вашей помощи будет состоять в следующем…
Всеволод Аркадьевич наклонился ближе к бывшему актеру и стал с жаром рассказывать, и даже если бы кто-то решился их подслушивать, так черта лысого бы услышал!
* * *
– Ну что же, граф, могу сказать вам одно: вам опять повезло.
– Вы уверены?
– Абсолютно. И бутылка, и коньяк – все подлинное. Где вам удалось найти эту бутылку?
– Повезло, вы правы, – уклончиво ответил Тучков. – А год?
– Одна тысяча семьсот восемьдесят восьмой. – Эксперт повертел в руках пробку, понюхал и вернул Дормидонту Савельевичу. – Невероятно, но факт. И как вам только удается находить такие раритетные вещи?
– Кто ищет, тот находит, – не без гордости процитировал кого-то из великих граф Тучков.
– Это верно, – согласился эксперт. – Что ж, с новым значительным приобретением вас.
– Благодарю, весьма вам признателен, – чрезвычайно душевно произнес Тучков, у которого уже созрел план, как завладеть оставшимися в винном подвале дома на Покровской улице еще десятью бутылками «Кло`д Крайфера». И тогда…
А вот тогда он станет обладателем богатейшей коллекции французских коньяков почти вековой выдержки, которой более ни у кого нет. Ну кто еще сможет похвастаться обладанием одиннадцатью бутылками «Кло`д Крайфера» семьсот восемьдесят восьмого года?
Никто.
Кроме него, разумеется.
* * *
Конечно, сомнения присутствовали. Как же без них?
А вдруг граф Дормидонт Савельевич Тучков удовольствуется уже имеющимся у него в руках раритетом: «Кло`д Крайфером», который пил Людовик Шестнадцатый и он сам с «князем» Всеволодом Аркадьевичем Долгоруковым? То бишь с ним, с Севой? Тогда расчеты относительно графа Тучкова были изначально ошибочны. Но это произойдет в том случае, если его ум возобладает над страстью коллекционера.
Ладно, время покажет, разучился ли Сева Долгоруков разбираться в людях и правильно делать ставки на их слабости. Или все это подрастерял в кутузке. Ежели разучился, что ж, придется переквалифицироваться в рядовые мошенники, обжуливая доверчивых граждан старыми, как мир, приемами, известными еще со времен Священной Римской империи. А пока что надо заняться актером: привести его в божеский вид, прикупить цивильную одежду, научить, что говорить и как себя подобает вести…
Однажды Сева уже имел дело с одним отставным актером, некогда весьма известным, прибившимся к их группе, когда они были еще «червонными валетами». Актер этот был близко знаком с Щепкиным и играл в паре с самим Провом Садовским. Очевидно, именно от последнего он перенял неодолимую тягу к импровизации. К примеру, когда они играли «Короля Лира», где Садовский исполнял роль короля, а актер – шута, Садовский позволил себе несколько изменить текст, как он потом объяснил, «сообразуясь с нынешними реалиями русской речи». Подобное случилось в «Льве Гурыче Синичкине» Ленского, где Синичкин в исполнении Садовского в своих куплетах после слов: «А, впрочем, надобно признаться, что, с позволения сказать, грешно за дочь мою бояться…» вместо фразы: «Ее нельзя вам не принять» вставил фразу собственного сочинения: «Ее так просто не объять». В данном случае, сообразуясь с фактурой актрисы, игравшей дочь Льва Гурыча Синичкина, ибо актриса была настолько толста, что и правда «объять» ее было не так-то просто.
И тот актер едва не завалил все дело, начав импровизировать, вместо того чтобы просто и четко говорить заученные слова и принимать правильный вид.
Поэтому надлежало поработать со Свешниковым весьма плотно, дабы в «момент истины» он не «дал петуха». Чем и занялся Сева оставшуюся часть дня. И с чего начал утро дня следующего.
* * *
Приодетый, помытый и постриженный Свешников выглядел, как говорится, вполне представительно. Говорил степенно, с достоинством, роль свою помнил назубок.
– После того как цена дома поднимется до пятидесяти тысяч, начинайте время от времени поглядывать на меня и прислушиваться к моим словам, – завершая обучение подельника, сказал Всеволод. – Как только я произнесу фразу: «Господа, вы меня ставите в невыносимо неловкое положение», немедленно завершайте торг и уходите. Извините, что не предлагаю часть гонорара авансом, но одежда тоже стоит денег, а наличные, как мы с вами и договорились, вы получите после того, как на руках у вашего соперника будет купчая на дом. Встретимся с вами… – Долгоруков задумался, – ну, скажем, в летней ресторации Панаевского сада часиков в восемь пополудни. Договорились?
