Иван Шевцов - Крах

— Вы же совсем недавно в этом доме утверждали, что наша медицина ломаного рубля не стоит. Что лучшие врачи обитают в Израиле и Штатах. Почему бы вам, при ваших-то возможностях, не обратиться к ним.

— Все это так, я мог бы и в Израиль и в Штаты. Но моя болезнь особая, специфическая, подвластная только вам, — дурачился Яровой.

— И что ж это за болезнь? — все так же иронически спросила Таня, догадываясь об ответе.

— У меня болит душа. Понимаете — душа!

— Тогда вам надо обратиться к психиатру, а я терапевт.

— Нет, Татьяна Васильевна, не хотите вы меня понять, — раздосадованно вздохнул Яровой и начал открывать «Амаретто». — Доставайте, пожалуйста, рюмки, и мы отведаем этого божественного напитка, которого Евгений так и не мог достать. Я вам должен буду сообщить нечто важное и не совсем приятное.

Таня насторожилась, нерешительно поставила на стол две хрустальные рюмки, а он тем временем открыл коробку с конфетами, сел к столу и быстро разлил по рюмкам вино.

— Вы мне напрасно налили: у меня нет настроения, — сказала Таня, все еще не садясь за стол. Она не решила, как себя вести с этим непрошеным визитером.

— Настроение создаст «Амаретто». У меня есть повод выпить: вчера я встречался с президентом Ельциным. Состоялся хороший разговор.

— У меня тоже есть повод, — решительно подняла рюмку Таня. — И у меня, не вчера, а сегодня, только что состоялась встреча с одним очень интересным человеком. За его здоровье я с удовольствием выпью. Ну а вы пейте за своего президента.

Яровой внимательно посмотрел, как Таня залпом выпила свою рюмку, и он вдруг явственно ощутил ее отчужденность и тоже выпил.

— А человек, за здоровье которого вы пили, он что, лучше меня? — спросил как бы шутя.

— Вы очень разные, даже антиподы. Он — истинный патриот, — с мягкой иронией ответила Таня.

— А я по-вашему кто? Сионист, масон? — Это была тяжеловесная попытка сострить. Таня в ответ слегка улыбнулась и неопределенно пожала плечами. — Кстати, сионисты не такие уж страшные, как их малюют разные патриоты. Остерегаться надо не сионистов, а их лакеев и полукровок. И, разумеется, масонов. Но не будем о политике. — Он снова наполнил рюмки, продолжая аппетитно жевать шоколадные конфеты.

— Почему же? В прошлый раз вы так интересно рассказывали. Например, о возможной американской оккупации, о Руцком, — напомнила Таня. Она сохраняла внешнее спокойствие.

— Забудем этот вздор. Мало ли что по пьянке можно наболтать, — раздосадованно сказал Анатолий Натанович. — Все это чушь, фантазия.

— А как же с пословицей: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке?

Яровой осклабился и с любезной небрежностью произнес:

— Да будет вам, Татьяна Васильевна… Танечка. Мне можно вас так называть?

— Для этого должны быть основания, которых у вас нет, Анатолий Натанович, — холодно осадила Таня. Однако это не смутило Ярового. Он напомнил:

— В прошлый раз мы пили на брудершаф. — Таня промолчала, и он продолжал: — Я буду откровенен: когда я увидел вас, ваше лицо, ваши глаза, у меня дух захватило.

— Вы повторяетесь, Анатолий Натанович, — перебила Таня: ей неприятно было слушать его излияния. Но он не обратил внимания на ее реплику и продолжал:

— Побывав у вас дома, я понял, как вы несчастны. Понял, почему. Я знаю, что у Евгения есть любовница. И вы об этом знаете. Вас это угнетает, оскорбляет. Вам так же, наверно, известно, что Евгений решил расторгнуть ваш брак и связать себя семейными узами с Любочкой, этой высокой, костистой, сексуальной кобылой. Вы, конечно, знаете, о ком я говорю. Он не скрывает с ней своих отношений. Сегодня они вдвоем улетели в Испанию на песчаные пляжи. В ваших глазах я, наверно, со своей откровенностью выгляжу не лучшим образом. Но поверьте, мне искренне горько и обидно за вас, на которую я молюсь. Для меня вы святая. Не возражайте, выслушайте. Вы — моя мечта, идеал, который может только присниться в розовом сне. Я всю жизнь грезил встретить такую, в ком внутренняя красота, ее душа, так бы ослепительно сияли. Вы исключительное, неповторимое творение природы.

— Я уже слышала — реликтовый экземпляр, — снова перебила Таня, но уже как-то помягче. — Остановитесь. Мы же не юноши, мы взрослые и, я надеюсь, не глупые, серьезные люди.

— Хорошо, Татьяна Васильевна. Согласен. Давайте перейдем от лирики не на прозу, а на деловой тон. Ваш «Пресс-банк» обречен, как и другие ему подобные. Евгений это понимает. И он не станет ждать, когда его засадят в тюрягу, он смоется, как смылись уже некоторые. Я не уверен, что он из этой поездки возвратится. У Любочки хватка кобры. Возможно, она уже беременна. Из нашего разговора в прошлую встречу я понял, что вы ни за какие блага не покините страну, не составите компании мужу, который вам изменил и которого вы не любите. Пожалуйста, не перебивайте, выслушайте. — Он говорил быстро, напористо, не давая ей возможности вставить хотя б одно слово, страстно глядя ей в глаза. — Я предлагаю вам себя. Мое положение прочно, как никогда.

— Вы в этом уверены? — не без иронии спросила Таня. — Ваш президент, по-моему, не уверен.

— Мне наплевать на президента. Уйдет он, придет другой, до которого мне так же нет дела. У меня есть прочный фундамент. Это мой капитал, который Евгению и не снился. У меня есть все, о чем может мечтать нормальный человек. — Похоже, он терял терпение.

— Нормальный человек не может мечтать об излишествах, о бешеной роскоши, — возразила Таня. — Это противоестественно самой природе. Она не потерпит непосильного грабежа. Она просто не выдержит, и планета погибнет от варварского истощения ее ресурсов.

— Вы извините, вы начитались всякой ерунды разных там экологов, зеленых и красно-коричневых. Человек живет в свое удовольствие. Это высшее благо, в этом есть то, что называется счастьем.

— Не может быть счастья за счет несчастья других, — сказала Таня. Незаметно для себя она ввязывалась в спор, ей хотелось высказать свое кредо. — Материальную роскошь, излишество вы возводите в критерий счастья.

— Нет, конечно, не это главное, роскошь — сопутствующее счастью. Главное — любовь. Я с вами согласен. Но любовь в шалаше, извините, это сказка для простаков, ради утешения.

— Любовь должна быть взаимной. Только такая любовь приносит счастье. Я так понимаю.

— Но ведь вы не любите Евгения, а он любит не вас а свою сотрудницу, с которой укатил на приморские пляжи. Следовательно, вы несчастливы, — подтрунивал Яровой.

У Тани не нашлось слов, чтоб немедленно парировать, и она сказала с наигранной улыбкой:

— Но ведь вы тоже не счастливы, коль вам не хватает любви.

— Именно так. И тут я встретил вас…

— И что же? — в вопросе Тани прозвучали насмешливые нотки.

— И полюбил вас с первого взгляда. И говорю вам словами гения: «Я опущусь на дно морское, я полечу за облака. Я дам тебе все, все земное — люби меня».

— На Демона вы не похожи, не тянете, — с нескрываемой насмешкой сказала Таня.

— Тогда кто же я по-вашему? Мефистофель? — И побагровевшее лицо Ярового исказила вымученная улыбка. Таня тоже улыбнулась и заметила:

— Прямо, как в кино. Вы артист. Вы сами сказали, что играете роль в великом спектакле, который называется русской трагедией. Зачем же вам переходить на комедийную роль? Вы знаете такие стихи:

— Чьи это? — небрежно поинтересовался Яровой.

— Федор Тютчев, над которым недавно по телевидению измывался пошляк Познер. Допустим, что тютчевские строки не о вас. Но ведь я вас не люблю и никогда не смогу полюбить, потому что вы мне не нравитесь. Извините за откровенность. Как говорят, сердцу не прикажешь, вы — не мой идеал.

— А чем же я нехорош?

— Я этого не сказала. Вы прекрасный, видный, богатый, удачливый, но не мой.

В Яровом закипала злоба, болезненная обидчивость. Устремив на Таню разъяренный взгляд неподвижных, непроницаемых глаз, он выдавил:

— Вам, как красно-коричневой, не нравится мое отчество?

— Странно. Не ожидала я от вас такого, Анатолий Натанович. Почему вы окрестили меня красно-коричневой? Потому что я люблю свою родину, свой несчастный народ, потому что я русская? Да, я горжусь своей многострадальной Россией, ее нелегкой, но славной историей, где были и взлеты и падения. Кстати такого падения, как сейчас, Россия никогда не знала. Я горжусь Пушкиным и Чайковским, Менделеевым и маршалом Жуковым, Есениным и Гагариным, Репиным и Шаляпиным, Шолоховым и Георгием Свиридовым. Горжусь моим талантливым народом и огорчаюсь его наивной доверчивостью, излишней добротой и гостеприимством, неоправданным терпением.

Он слушал этот монолог Тани молча, понурив взгляд и держа в руке полную рюмку, это было неодобрительное молчание. Он не хотел ее перебивать и не имел желания спорить с ней. Да и о чем тут спорить? А она, бросив на Ярового быстрый, неприветливый взгляд, продолжала: