Ознакомительная версия.
— Ну, бывает.
Смотрящий осмотрелся — не греет ли кто уши на их разговоре. Долго думал, наконец тихо-тихо сказал. Никите пришлось напрячь слух, чтобы услышать его.
— Жену я на воле оставил.
Никита никак не отреагировал на эти слова. Ему не известен контекст его фразы. Для чего он сказал про жену, с каким умыслом. Если с позитивом, то проявление сочувствия с его стороны покажется вору фальшью. Если в информации содержится негативный оттенок, то душевная улыбка может показаться оскорблением, если не плевком в лицо… Никита терпеливо ждал продолжения.
— Молодая жена. Люба зовут. Любовь…
Смотрящий поплыл на волне воспоминаний, судя по всему, приятных, но не совсем. И радость в его глазах отразилась, и тревога…
— Мне тридцать шесть, ей двадцать четыре. Сам понимаешь, какая разница… — снова заговорил он.
— Нормальная разница, — убежденно заверил его Никита.
— Ты в этом уверен?
— Тридцать шесть минус двадцать четыре равно двенадцать.
— Зачем мне твоя арифметика?
— Это не простая, это жизненная арифметика. Не совсем нормально, когда он годится ей в отцы… Хотя и нормально. Есть мнение, что для молодых людей жены — любовницы; для людей средних лет — спутницы жизни; для стариков — сиделки. — Никита мог бы сказать, что эти слова принадлежат знаменитому философу Фрэнсису Бэкону, но решил, что этим пересолит разговор. — Вы, конечно, не старик, для вас Люба спутница жизни… И уж точно вы не годитесь ей в отцы. Не могли же вы в двенадцать лет сделать женщину матерью.
— Почему не мог? Я и в двенадцать по бабам…
— Как вас зовут? — мягко, но с непоколебимостью во взгляде перебил его Никита.
— Сердюк я.
— Как мне к вам обращаться?
— Юра… Зови просто Юра…
— Нормальная у вас разница в возрасте, Юра. Нормальная.
— Хорошо, ты меня убедил… Разница, может, и нормальная. Но я здесь, а она там. И одна…
Никита догадался, к чему он клонит.
— Ревнуете?
— Ревную, — через силу, но признался смотрящий.
— И на душе хреново.
— Спасу нет.
— С кем она осталась?
— Говорю же, одна… Я целых три года в завязке был. Квартира у меня здесь, в Москве, сама Люба из Архангельска…
— Где вы с ней познакомились?
— Если думаешь, что на малине, щелкни себя по лбу… Нормально познакомились, как люди. Я мотор ловил, и она рядом, вместе уехали. Так и едем уже три года…
— Она работает?
— Да, на шоколадной фабрике. Сладкая женщина. Я ей говорю, бросай работу, а она ни в какую… Я так думаю, кто-то у нее там был… — сказал Сердюк, понизив голос до шепота.
— Ясно.
— Что тебе ясно? — нехорошо сощурился вор.
— Это ревность.
— Сам знаю, что ревность.
— И ничего не можете с собой поделать.
— Ничего! Ночами не сплю… Меня на четыре года упаковали, ей через четыре года двадцать восемь лет будет…
— Она в вашей квартире живет?
— Да… Она-то от меня никуда не денется. Но вопрос, как она эти четыре года жить будет?
— А как до этого жила?
— Говорю же, что-то с ней не то… У нее рабочий день в шесть заканчивается, до метро пять минут, двадцать ехать, ну, в половине седьмого она должна домой возвращаться. А она без четверти семь приходит…
Тяжелый случай, подумал Никита; если мужик минуты считает, значит, психика у него ни к черту.
— А вы, Юра, пробовали ее с работы встречать?
— Кого, Любу? Ну само собой. Все в шесть выходят, а она через пятнадцать минут…
— Ровно через пятнадцать?
— Ну, когда десять, когда пятнадцать, а когда тютелька в тютельку…
— М-да. А в быту она как?
— Что в быту?
— Ну, хозяйка какая?
— Отличная хозяйка. Домой приходит, сразу за плиту, полчаса, и ужин такой, что пальчики оближешь. И уходит, завтрак всегда на столе. В квартире чистота всегда, ни пылинки, ни соринки…
— Ну, это в квартире, а с вами как?
— Чисто со мной?.. Да и с этим все путем. Любит меня, короче… Но все равно, кажется мне, что гуляет она… Задабривает меня, а сама гуляет…
— Догадки есть, а доказательств нет.
— Я не опер, мне доказательства не нужны…
— Ну, не знаю. Я в семейной жизни мало что соображаю: жены нет, детей тоже… Ты мне скажи, Юра, ты жену свою любишь? — резко и на «ты» спросил Никита.
С психологической точки зрения это можно было назвать легким охлаждающим душем.
— Очень.
— Всем доволен?
— Всем!.. Но подозрения, ля… Места себе не нахожу…
— А ты не зацикливайся на этом. Сосредоточься на ее достоинствах. Предлагаю тебе небольшой психологический тренинг. Генрих Гейне утверждал, что женщина — это одновременно и яблоко, и змея. Возьмешь сейчас лист бумаги, согнешь его пополам, на одной напишешь плюсы, на другой минусы. Времени у тебя на размышления полно, так что лежи, думай, насколько «яблоко» в твоей Любе тяжелей «змеи». И когда твой «плюс» намертво зацементируется, мы с тобой поговорим. Есть у меня кое-какие соображения. Думаю, что смогу тебя успокоить…
— Сейчас говори! — хмуро, исподлобья глянув на него, потребовал Сердюк.
Но Никита выдержал его взгляд.
— Нет, не сейчас. Как только «плюс» крепче бетона станет, тогда поговорим…
— Ну хорошо… Ты пока располагайся.
— Уже.
— Как вести себя, должен знать.
— В общем, да, но в каждой «хате» свои особенности. Буду присматриваться…
— Присматривайся. Если что непонятно, ко мне, растолкую…
Сердюк говорил о его делах, а думал о своих. Женой Любой голова забита…
Никита перебрался на свою «шконку», присмотрелся к обстановке. Вроде бы ничего необычного. Блатные, мужики, разве что «вокзал» пустует, нет в камере опущенных. Но это признак правильной «хаты». Блатные особняком от мужиков, у них и стол, и дела общие. Но там не все просто: там не только воры, но и примазавшиеся к ним бандиты из «новых». Да и «серая» мужицкая масса неоднородна по своему составу. Нацмены сами по себе; у «богатеньких буратин» своя семья, там и «поляна» побогаче, и разговоры посолидней; и у тех, кто победней, свой круг… В общем, все как обычно. И порядки примерно такие же, как в камере двести сорок шестой. В чужие разговоры без спросу не лезь; о делах и подельниках не спрашивай; ничего ни у кого не проси; «толчок», когда народ кушает, не занимай, а сходил до ветру, помой руки с мылом, потому что им ты хрень свою держал. И вообще, за собой следи — за языком, за выражением лица, за внешним видом…
И вечерняя пайка ничем не отличалась от той, к которой привык Никита. Теплые макароны с куском селедки, жидкий чай. Разве что очередь у «кормушки» была покороче, потому как людей в камере меньше, и за столом чуток посвободней… Вечером проверка, в десять часов отбой. Шум, гам, но к одиннадцати все стихло, только лампочка продолжала светить. И какой только идиот придумал это «дежурное освещение»…
Никите не спалось. Подкорка без устали прокручивала эпизоды судебного процесса, толстого судью, зачитавшего приговор. Пять лет строгого режима… И еще покоя не давали мысли о Жене. Он писал ей в СИЗО, передавал письма с Катей, чтобы передать их ей через родителей. Скорей всего, она их получала, но в ответ не написала ни строчки. И малявы он ей слал через тюремную почту, но и здесь ни ответа ни привета… Иной раз ему казалось, что это Адам перехватывает письма. Сам понимал, что нет у него таких возможностей, да и какой в том смысл, но все равно грешил на этого подонка…
Заснул он только под утро, но еще первый сон не досмотрел, как его разбудил Сердюк. Подсел к нему на «шконку», тронул за плечо. Не успел Никита продрать глаза, как он сунул ему под нос тетрадку, продольно согнутую пополам. Под «плюсом» длинный список, под «минусом» всего лишь одна строчка…
— Я тут всю ночь думал, — тихо, едва слышно сказал он.
— И что? — спросил Никита, усевшись на «шконку».
— «Плюс» большой, а «минус» маленький, но колючий, как шило… Что у тебя за соображения?
— Уверен, что женщин у тебя в жизни было много.
— Не мало, — кивнул вор.
— Прелюдия, ласки, секс, и это было?
— Прелюдия?
— Ну да, прежде чем женщину в постель уложить, ее снять и раскрутить надо.
— Само собой.
— А это время.
— А то… С одной две недели возился, пока раскрутил… С Любой так еще больше. Но Люба у меня особняком…
— Да мы про нее пока и не говорим, — продолжал гнуть свою линию Никита. — Пока мы говорим о женщинах вообще… Как звали твою женщину, которую ты две недели раскручивал?
— Тонька… Да, Тонька ее звали…
— Две недели раскручивал, а потом все как по маслу пошло, так?
— Ну да. Сто грамм и в койку.
— Никаких проблем?
— Никаких.
— Но сто грамм еще налить надо, выпить, закусить. А это время. Минут двадцать-тридцать…
— Ну, может быть. Не пойму, к чему ты клонишь?
— Выпили, закусили. Легкий поцелуй, потяжелей, рука под юбкой, одежды прочь… Это еще, как минимум, минут десять… И в постели женщину приласкать, прежде чем начать. Ну и сам процесс… Еще полчаса…
Ознакомительная версия.
