Дни, прошедшие после последнего телефонного разговора с Кондрашовым, Андрей провел относительно спокойно – помогла работа: в редакции на нем висело несколько материалов, и Обнорский не разгибаясь отписывался, стараясь не забивать себе голову мыслями об истории с «Эгиной». Единственное, что Серегин успел сделать по рембрандтовской «теме», – попросил помочь ему в «одном маленьком деле» заведующего отделом культуры их газеты Даню Данилова. Дельце это было вовсе пустяковым – найти в Эрмитаже искусствоведа, женщину, о которой Обнорский знал только то, что зовут ее Ирина, что лет ей где-то около пятидесяти, что она одинока и фанатично любит свою работу. Для Данилова навести справки в Эрмитаже, где он имел в связи с профилем своего отдела колоссальные связи, не составляло труда. Андрей наплел ему какую-то правдоподобную ерунду, объяснявшую крайнюю конфиденциальность поиска: якобы эта самая Ирина, вполне возможно, его, Серегина, родственница, незаконнорожденная сестра его дедушки… Даня был человеком крайне деликатным, к Обнорскому относился с симпатией, а врожденная интеллигентность не позволяла ему подробнее интересоваться пикантными семейными тайнами. Данилов пообещал разузнать все, что возможно, ко вторнику. Учитывая то, что встреча с Кондрашовым должна была состояться в понедельник вечером, Андрея это вполне устраивало…
Колбасов ждал, что Серегин подъедет на своей «Ниве», поэтому едва не прозевал журналиста. Только когда знакомая, с характерной сутуловатостью фигура в зеленой куртке, рванув дверь, быстро вошла в баньку, до опера дошло, что мышка уже в мышеловке. Оставалось только захлопнуть дверцу, а для этого нужно-то было всего-навсего подать сигнал омоновцам, ждавшим команды на начало шмона в двух автофургонах за углом, через квартал от «шестерки» Колбасова. И тут Владимиру Николаевичу круто не повезло: его милицейская рация вдруг зафонила, затрещала и захрюкала, видимо, откуда-то пошла очень сильная радионаводка – техническое обеспечение даже в ОРБ было весьма и весьма слабым. Колбасов выматерился, выскочил из «Жигулей» и побежал к автофургонам…
Обнорский толкнул ногой дверь в предбанник – она оказалась почему-то открытой, но удивиться этому Андрей уже не успел, потому что в следующее мгновение увидел неподвижное обнаженное тело Женьки в луже крови. Задохнувшись, Серегин сделал шаг вперед… Ему довелось видеть слишком много трупов, чтобы он мог ошибиться, но Андрей все же дотронулся до откинутой в сторону руки Кондрашова. Пульса не было, хотя тело еще хранило тепло ушедшей жизни.
– Да что же это… А?! Женя?! Что же это?!
Обнорский не сразу понял, что говорит вслух, словно Кондрашов мог услышать его и ответить. Но мертвый друг не отвечал…
Серегин не помнил, сколько простоял над телом Женьки. Он, вероятно, был в шоке, и время для него перестало делиться на минуты, секунды и часы. «Телефон… – пришла вдруг в голову мысль. – Телефон… Надо вызвать милицию… И „скорую“». Андрей выбежал из баньки и, прыгая через ступеньки, понесся к двери в кафе. Заведение было уже закрыто, на его бешеный стук никто не прореагировал. Матерно выругавшись, Обнорский выскочил на улицу и помчался к ближайшему телефону-автомату, располагавшемуся на левом углу дома напротив. Едва он добежал до будки, как ко входу в баньку с отчаянным визгом тормозов подлетели два автофургона, из которых как горох посыпались люди в масках и камуфляже, с оружием в руках. Впрочем, один был в гражданке – свет фонаря упал на его лицо, и Андрей узнал оперуполномоченного из ОРБ Владимира Николаевича Колбасова… Когда опер вбежал в подъезд, Обнорский медленно вышел из будки и, не оглядываясь, завернул за угол дома. Он очень спокойно и непринужденно прошагал до следующего двора и лишь тогда бросился бежать…
Минут через двадцать бешеного бега он оказался в каком-то темном дворе и рухнул на мокрую лавочку у детской площадки. Отдышавшись, Андрей закурил, постанывая, обхватил голову руками и попытался просчитать ситуацию. Наверное, со стороны он казался пьяным: сидит мужик на лавке, что-то бормочет себе под нос, покачивается из стороны в сторону – ясное дело, нажрался где-то… Привычная картина в русских городах…
Серегин отшвырнул в темноту окурок, несколько раз вздохнул и выдохнул холодный воздух, выпрямился… Сердце понемногу успокаивалось, но все тело колотило как в лихорадке… Разные, конечно, бывают совпадения… Женька был еще теплым, но, допустим, кто-то еще до Обнорского обнаружил его труп и вызвал милицию… Приехали бы из отделения местного, ну из РУВД… Но Колбасов и спецназовцы… Они-то как могли появиться так быстро? Только если специально ждали… И ведь по чистой случайности они Андрея над телом Кондрашова не прихватили…
Обнорский вспомнил свое задержание и последовавший за ним допрос в прокуратуре – тогда Лида Поспелова тоже фамилию Колбасова называла… Так что же получается – ОРБ ему, Серегину, специально крутую подставу готовило? Выходит, что так… Андрей был слишком возбужден и потому совершил типичную для большинства обывателей ошибку – он отождествлял конкретного человека (в данном случае Колбасова) с той организацией, в которой этот человек работал…
«Зачем им это нужно?.. Зачем?.. Лебедева… Теперь Женька… Зачем? Неужели „Эгина“? А что еще? Господи ты Боже мой…» Ему стало холодно, он встал, но, постояв немного, снова сел. Куда пойти? Если ему действительно готовили подставу, то возвращаться домой нельзя – там его встретят. К родителям тоже не сунешься… А если к Жанне податься? Нет, там тоже могут ждать… Если за него взялись круто, то близкие друзья, родственники и постоянные любовницы обязательно будут контролироваться… Падать можно только в тот адрес, который никому в голову не придет… А где же его взять-то, такой адрес?.. Андрей начал прикидывать различные варианты и вдруг замер от неожиданной мысли.
Через мгновение он уже выбежал на улицу и, озираясь, стал ловить такси или частника.
Следователь прокуратуры Дзержинского района Лида Поспелова привыкла возвращаться домой поздно. После развода с мужем, с которым она училась на юрфаке ЛГУ, ее не тянуло в пустую квартиру – слишком остро там чувствовалось одиночество. Нет, у нее были, конечно, мужчины и после развода, но ничего серьезного не получилось, потому что все четверо ее любовников работали в правоохранительной системе, да к тому же у троих имелись жены с детишками, а четвертый, не обремененный семьей, оказался запойным… И как-то так получилось, что Поспелова очутилась в ситуации, в которую не так уж и редко попадают красивые и гордые женщины: все мужики вокруг почему-то начали считать, что у нее чуть ли не полк поклонников, ухажеров и крутых-прекрутых возлюбленных, а на самом-то деле никого не было, и только самолюбие мешало иногда ответить поощрительной улыбкой на откровенно вожделенный взгляд какого-нибудь оперюги или следователя. А у этих идиотов решительности недоставало пойти дальше раздевания глазами – они считали, что такой орешек, как Лида, им не по зубам… Поспеловой оставалось только принимать еще более неприступный, гордый вид и глушить себя работой. Постепенно слухи о ее поклонниках сменились рассказами о том, что она попросту фригидная «в ноль» – потому, дескать, и муж ее бросил.
В этот понедельник Лидия Александровна возвращалась домой около десяти часов вечера. Она торопливо стучала каблучками по асфальту и зябко ежилась на холодном ветру. Хотелось поскорее подняться к себе, выпить горячего чаю, почитать чего-нибудь и уснуть, не думая об одиночестве, которое, видно, на роду ей писано… Когда Лида еще училась в университете, какая-то цыганка пристала к ней на улице и напророчила, что жизнь будет долгой, но несчастливой…
В последние дни она часто вспоминала Обнорского – этот парень, несмотря на все свое хамство и самомнение, чем-то понравился ей, может быть, тем, что совсем не испугался ее, следователя… А ведь очень многие крутые мужики, попав к ней на допрос, быстро утрачивали свою крутость… К тому же этот журналист так смотрел на нее, что у Лиды даже заболела грудь, потом приехал, встречал после работы, до дому довез… Это было, конечно, очень приятно, но не могла же она взять и броситься на шею человеку, с которым в тот же день познакомилась. К тому же познакомилась, допрашивая его по делу об убийстве. А этот Обнорский – он явно запал на нее, на чашку кофе напрашивался… Бабник он, наверное, самый настоящий бабник…
Поспелова даже не замечала, что, думая об Обнорском, она как-то совсем не задавалась вопросами о его причастности к делу Лебедевой. А ведь ей с самого начала показалось, что журналист что-то знает… Странная тогда история получилась: этот оэрбэшник Колбасов сначала гарантировал, что Обнорский на первом же допросе потечет. И что у них на парня много чего есть интересного, а на поверку-то пшик пустой вышел… Хотя связи у Обнорского и впрямь были странными… Да и сам он странный какой-то: сначала смотрел сумасшедшими глазами, а потом как в воду канул. Наверное, тоже оказался из тех, у кого запала на одни слова и взгляды хватает…
