Ознакомительная версия.
Через неделю в решительном сражении невдалеке от северных ворот в жестоком бою полегли почти все защитники Барбуса, но и от армии Куявии не осталось никого. Оставшиеся в живых вместе с мирными жителями еще десять дней хоронили прямо на поле брани и своих и чужих павших.
Воин получил несколько тяжких ран в том сражении, но выжил. О нем буквально слагали легенды. Вскоре после поминальной тризны Золтан назначил его начальником городской стражи. Тогда-то при дворе Золтана он и повстречал Мару. Их любовь была тайной, дочь советника тцара не могла стать женой начальника стражи. Когда на свет появился их сын, его пришлось отдать кормилице. И вот спустя тринадцать лет Мары не стало, а Дулиус, все эти годы безуспешно пытавшийся добиться ее любви, отнял душу их сына.
Ковер начал снижаться. Высокий, поросший у подножия лесом холм вздымался над окрестностью. Огромный камень, освещаемый вспышками молний, покоился на его вершине. В углубление его и уложил Воин тело единственного сына. Развел у ног небольшой костер и, защищая еще несмелое пламя от дождя и ветра, развернул свой видавший виды плащ. Трилиус, взволнованный не меньше, чем Воин, начал приготовление к обряду. В раскрытом навстречу грозовому небу золотом ковчеге сиял нестерпимым первосветом крошечный осколок первояйца. Воздев над головой ковчег, маг начал читать заклинание, его голос то взлетал к тучам, то падал к земле. Наконец острый как стрела луч ударил вверх и, пронзив пространство, озарил все яростным светом творения. Лицо сына, доселе смертельно бледное, загорелось золотом. Воин, рванувшись вперед, наклонился над ним, пристально вглядываясь в распахнувшиеся наконец глаза, и отпрянул так же внезапно. Луч света, будто отразившись от невидимого зеркала, ударил в тело сына. Жар миллионов горнов отбросил Воина прочь. Только Трилиус с поднятым над головой ковчегом, в развевающемся плаще остался неподалеку от сгорающего в диком первозданном пламени тела.
Тьма обрушилась неожиданно. Ни единого звука не доносилось вокруг. Воин пошевелился, шатаясь, поднялся на слабые, словно ватные, ноги. Ничего – кроме кромешного мрака.
– Трилиус! – позвал он, не узнавая собственного голоса. – Трилиус!
– Я здесь, Воин, – отозвался глухо, будто из могилы, маг. – Ты видел, какие силы бушевали?
– Где сын? – первым делом спросил Воин.
– Я ничего не вижу. Словно ослеп. Ты видишь меня? – слабым голосом спросил Трилиус.
– Нет. Темно. Я разведу огонь, – успокоил его Воин.
Двумя ударами высек искру, раздул небольшой огонек, запалил заранее припасенный факел. Потрескивая, занялось пламя, озаряя неясным светом камень и сидящего подле него Трилиуса. Воин, подняв факел, шагнул к камню. В ложбине среди разорванных клочьев полотна лежал сын, грудь его бурно вздымалась, но глаза оставались закрытыми.
– Ты слышишь меня? – позвал Воин, но сын не отвечал. Он протянул руку, чтобы тронуть сына за плечо, но подскочивший с необычайной прытью маг остановил его:
– Нельзя, его нельзя трогать, пока не взойдет солнце, иначе Чернобог возымеет над ним власть. Нужно дождаться рассвета.
Внезапно земля ушла из-под ног. Грохот ударил по ушам. Воин даже покачнулся от неожиданности – в этот миг гора содрогнулась, стремительно оседая под собственной тяжестью. Воин куда-то покатился, рядом с ним с грохотом пролетел ствол могучего дуба, вырванного с корнем неистовой силой, где-то истошно вопил от страха Трилиус. Наконец падение прекратилось, но невесть откуда взявшаяся вода начала заполнять огромную яму, в которой очутился Воин. Факел давно погас. Воин побежал куда-то в гору, вода преследовала его по пятам, бежать было трудно, ноги вязли в ставшей вдруг мягкой земле. Края огромной ямы местами были пологи, но иногда обрывались крутыми уступами, вода поднималась так быстро, что несколько раз едва не захлестывала Воина с головой. Он уходил от наводнения, не думая, стремясь только выбраться из проклятого места. Появившаяся наконец луна высветила пологий берег невдалеке. Воин устремился туда. Когда, измученный, он выбрался на сушу, подъем воды прекратился. В призрачном свете на месте недавнего леса простиралась водная гладь, то тут, то там на поверхности плавали огромные стволы, вздымающие к ночному небу искореженные сучья. Гора с камнем исчезла, лишь несколько небольших островов смутно виднелось вдали. Едва обретя надежду на спасение сына, он вновь потерял ее».
Как только Павел закончил читать, его засыпали вопросами, а Алеся, сославшись на усталость, отправилась в свою комнату. Среди ночи, проснувшись от жажды, она открыла заблаговременно припасенную бутылку минералки. Шум за стеной оказался слишком откровенным. Леня и Женя не зря сбежали от детей и явно решили посвятить эту ночь друг другу.
Почти до утра за стеной раздавались то стоны, то возбужденный неясный шепот. Алеся вертелась в постели, но, взволнованная происходящим, так и не могла уснуть. Едва она смыкала веки, перед ней вставали такие изощренные картинки, что она едва не сгорала от стыда из-за того, что все это ей грезится. Уснув на рассвете, она проспала до обеда и, встав с больной головой, спустилась вниз.
Леня расслабленно лежала в шезлонге, подставив солнцу тяжелую налитую грудь. Сдвинув шляпу на глаза, она явно дремала. На лужайке никого не было. Стараясь не потревожить подругу, Алеся вернулась в дом, сварила крепкий кофе, приготовила роскошный бутерброд с ветчиной и свежей зеленью и вышла на террасу. Огромные окна были сдвинуты, и легкий ласковый ветерок принялся играть с ее непокорными прядями. Устроившись в плетеном кресле, Алеся уже поднесла чашку ко рту. За спиной раздался голос Жени:
– День добрый, Алеся!
– Для кого день, а для кого и утро! – отозвалась она.
– А ты живешь по принципу – когда встала, тогда и утро? – рассмеялся Женя.
Алеся, стараясь не смотреть на мужа подруги, что-то неразборчиво промычала и предпочла сидеть с набитым ртом, но не ввязываться в беседу с человеком, который, как оказалось, способен заниматься любовью целую ночь.
– Я тебя чем-то обидел? – не унимался Женя.
Понимая, что просто так он не отстанет, Алеся проглотила бутерброд, отпила солидный глоток горячего кофе и, обернувшись к Жене, спросила:
– Где народ? Я проснулась, а здесь никого. Леня едва ли не голая загорает!
– Почему голая? – удивился Женя. – У нее же шляпа на лице. Она никого не видит, значит, и ее тоже никто! Рациональный подход! А ты почему грустишь? Сходи на реку, искупайся. Наши все уже там с самого утра.
– Ответь мне, Женя, а что у вас у всех за идея фикс – выдать меня замуж? Признайся честно, это ваша с Андреем идея – познакомить меня с Павлом?
– Признаюсь! Моя. Но что в этом плохого? Ты одна уже столько лет. Сказать, что тебе мужчина не нужен, я не могу, не тот у тебя темперамент. Вот только ты почему-то постоянно отказываешься. Я не могу этого понять.
– А тебе ничего и не нужно понимать. Просто мне в самом деле мужчина не нужен, – вполголоса ответила Алеся.
– Врешь! Я слышал, как ты сегодня за стенкой бродила. Конечно, я приношу свои извинения, что не дали тебе поспать спокойно. Но у нас нечасто выпадает шанс остаться по-настоящему вдвоем. Вот мы с Леней и пошумели немного.
– Все, Женя, закончили, я больше не хочу на эту тему разговаривать!
Алеся вздрогнула, словно ее ударили по лицу. Дверь распахнута настежь, замок выбит страшным ударом, в прихожей – разбросанные вещи. И – непередаваемый запах страха! Преодолевая себя, Алеся шагнула в оскверненную кем-то чужим и жестоким квартиру. Первое, что бросилось в глаза, – груда разбитой посуды на кухне. Сорванная штора, жалко повисшая на одном подвесе. Сорванные с петель дверцы кухонных шкафов. И жуткие красные пятна на белом кафеле.
– Мама! – невольно воскликнула Алеся и тут же поняла, что ответа не дождется.
Она бросилась в одну комнату, потом в другую. Везде было одно и то же – разбросанные вещи, перевернутая мебель и – никого. Судорожно выхватив телефон, Алеся, почти не глядя, набрала номер Андрея.
– У меня беда! – только и смогла она выдохнуть в трубку, едва не теряя сознание от происшедшего.
Андрей вскочил в машину, сдав назад так, что на потрескавшемся асфальте остались полосы сгоревшей резины, остановился возле подъезда, пулей взлетел по лестнице. Алеся стояла посреди комнаты, все еще сжимая трубку в руке. Глаза, расширенные, безумные, уставились в одну точку, побелевшие губы только и шептали:
– Лера! Мама!
Андрей бросился в ванную. В залитой кровью ванне, скорчившись, лежала связанная по рукам и ногам Кристина Яновна. Убедившись, что она жива, Андрей подхватил ее на руки и, вернувшись в комнату, уложил на диван. Резко сорвал с губ женщины скотч, попытался развязать узлы на руках, но скользкая капроновая веревка не поддалась.
– Леська, быстро нож, лед, бинты! – рявкнул он, стараясь уложить безвольно болтающуюся голову женщины на ком одежды.
Ознакомительная версия.
