— Я ее видел. По-моему, она несчастлива.
— Осторожный парень! — засмеялся он. — Все-таки говоришь о своей тетке.
— Это правда?
— Так вот, я сдался. Тони, Француз и все остальные писали мне — Эдди, возвращайся скорее, закрутим все по новой. Как только тебя дождемся, старина, так сразу и начнем. Да, как же, начнем. Я тогда как думал? Я уже старик, пора на покой, ну и черт с ним. На всем белом свете только один родной человек. — Он болезненно скривился. — Какая-никакая, а семья... Где этот чертов официант? Я снова вошел во вкус!
Когда нам принесли по второй порции, Кэпп продолжал.
— Я расскажу тебе о семье. Слушай, когда я впервые увидел тебя, я же не знал, кто ты такой и чего тебе от меня надо. Двадцать два года назад все это казалось очень легким — я выхожу на волю, и мой парень, который уже разменяет третий десяток, будет на моей стороне, понимаешь? Но потом я подумал — кто его знает? Ты же был сыном Келли, а не моим. — Он замолчал и поднялся. — Где здесь сортир?
Он спросил дорогу у официанта и ушел, а я сидел и думал: «Этот человек спал с замужней женщиной по имени Эдит Келли, она от него забеременела и родила меня». Я мог понять и поверить в это. Но все равно, то, что он мой отец, как-то не укладывалось в голове.
Тут Кэпп вернулся, залпом допил второй бокал, и мы заказали по третьему. Кэпп глотнул виски и продолжал говорить так, будто и не останавливался.
— Так вот, что касается семьи. Для многих людей, причем самых разных, это имеет огромное значение. И скажу тебе, что если это очень важно для группы людей, то именно она и превращает их в единомышленников. Особенно в Нью-Йорке. Тебе не кажется? Возьмем гангстеров. Ты думаешь, что это жестокие, холодные люди. Нет. Ты не найдешь ни одного, даже самого мелкого рэкетира, который бы не потратил первые заработанные несколько тысяч, чтобы купить дом матери. И обязательно кирпичный. Обязательно кирпичный, только не спрашивай почему. Это национальная черта, традиция, понимаешь? На национальном уровне всем заправляют уопы, на местном — майки и кайки.
Другими словами, итальянцы, ирландцы и евреи. И у них у всех на первом месте — семья, семья, семья...
— Но ведь постепенно все становятся американцами.
— Да, конечно. Поверь, последние несколько лет я только тем и занимался, что читал журналы. Знаю я эти штучки — дескать, если ты стал американцем, то не имеешь корней, ни к чему не привязан, и все такое. У тебя нет ни дома, ни традиций, и так далее. И кому какое дело до всяких там кузенов, братьев, родителей? Если только они не богатые, верно?
Мы оба засмеялись.
— Так, — сказал я. — Ну, и в чем тут разница?
— А разница, мой мальчик, в том, что на свете нет человека, который не хотел бы стать респектабельным. — Кэпп ткнул в меня пальцем с таким серьезным видом, словно ночи напролет размышлял об этих вещах в своей камере. — Ты слышал, что я сказал? Ни один человек на свете не откажется стать респектабельным. Как только человек получает такую возможность, он ее использует. Теперь возьмем иммигрантов — они приезжают в эту страну, и сколько, по-твоему, проходит времени, прежде чем они становятся настоящими американцами? У которых ни корней, ни традиций, которым наплевать на семейные узы и все такое прочее. Так сколько?
Я только пожал плечами, тем более что он сам хотел ответить.
— Три поколения. Первое поколение еще просто не понимает, что с ним происходит. У них странный акцент, они плохо знают язык, они все делают по-другому — одеваются, едят и так далее. Понимаешь? Они нереспектабельные.
Я не говорю о том, честные они или нет, речь идет о том, как к ним относятся окружающие. Их считают чужими, понимаешь? С их детьми то же самое — они, так сказать, серединка на половинку — домашнее воспитание, обычаи старой страны.
Но в то же время на них здорово влияют школа и улица. Понимаешь? Пятьдесят на пятьдесят. А вот третье поколение вырастает настоящими американцами.
Третье поколение может стать респектабельным. Понимаешь, к чему я веду?
— Мне кажется, респектабельность — это не совсем подходящее слово.
— Да черт с ним, — нетерпеливо откликнулся он. — Главное, ты понял, что я имел в виду. Для этого нужно три поколения. И в третьем практически не бывает преступников. Я говорю об организованной преступности. Но в первом и втором они есть почти всегда. Потому что хоть каждому и хочется быть респектабельным, но многие рассуждают так: «Ладно, раз я не могу стать респектабельным, значит, не могу. Но мне все равно хочется зашибить побольше бабок. У разных типов, про которых пишут в „Сэтэдей ивнинг пост“ денег куры не клюют, и они никого не подпустят к кормушке. А мой свояк перегоняет грузовики с контрабандной выпивкой из Канады и неплохо зарабатывает, а иногда и премиальные бывают, ну и какого черта? Все равно мне не стать респектабельным». Понимаешь?
— Да, — кивнул я. — Я понимаю, к чему вы клоните. Первое и второе поколения — еще не американцы. И у них сильно развито чувство семьи.
— Точно! И тут, мой мальчик, на сцене появляешься ты. — Он склонился над столом. — Говорю тебе, семья для этих людей — все. Если ты убил человека, то его брат убьет тебя. Или его сын — совсем как ты охотишься за теми, кто убил Уилла Келли. А бывает и по-другому — дело улаживается мирным путем, если один из членов банды убил другого. Тогда убийца или тот, кто заказал убийство, выплачивает вдове что-то вроде пенсии. Ну, ты, наверное, знаешь — посылает ей несколько долларов в неделю, помогает платить за продукты или ботинки детям. Понимаешь, да? В Чикаго в конце тридцатых такое пособие получали около сорока вдов.
— Вы сказали, что я имею к этому какое-то отношение.
— Верно, черт возьми, — рассмеялся Кэпп. — Знаешь, не привык я так долго болтать. Это вызывает жажду. И уж совсем не привык к «королям и лордам», или как его там?
— "Палата лордов".
— Да-да. Я уже чувствую, как мне дало по мозгам, а ведь это всего лишь третья порция?
— Да.
— А давай-ка по четвертой, а?
Мы снова заказали, и он сказал:
— Да, двадцатые годы... славное было времечко. Мы организовались быстрее, чем легавые, вот что главное. Мы постоянно опережали их на один шаг. Пока нас не начали шерстить насчет подоходного налога, и, скажу тебе, это было самое настоящее свинство. Жульничество чистой воды. Вот уж кого я не уважаю, так это федеральное правительство — если уж нельзя прихватить человека законным путем, то нельзя, и нечего тут хитрить. К тому же, кто в этой поганой стране когда-нибудь по-честному заполнял декларацию о доходах?
По крайней мере до той поры. — Он покачал головой. — Нет, у меня к этим гадам ни капли уважения, потому что они сами же и нарушают законы. Так или иначе, но мы сколотили организацию и целых тринадцать лет дела шли отлично.
А потом сухой закон отменили, и нам пришлось круто, надо было перестраиваться. Когда Солк[5] создал свою вакцину, все эти калеки-попрошайки жутко переполошились — как же, ведь теперь никто не поверит в их байки про перенесенный в детстве полиомиелит — и принялись быстренько придумывать себе другие болезни. То же самое было и у нас. Представь, выпивка снова разрешена и больше никаких прибылей не приносит. Тогда мы переключились на другие вещи — ведь есть еще и наркотики, и игорный бизнес, и шлюхи... Но лучше всего заниматься азартными играми, это самое безопасное. Два других направления наркотики и проституция — куда хуже, потому что люди, с которыми приходится иметь дело, ненадежны по своей природе. Понимаешь?
Я кивнул, и он, приложившись к бокалу, продолжал:
— Конечно, есть еще и профсоюзы. Тогда там всем заправлял Лепке — всем, начиная от штрейкбрехеров и кончая торговыми ассоциациями и профсоюзными боссами. Но в сорок четвертом его прихлопнул Дэйви. Через четыре года после того, как меня посадили. Честно говоря, я всегда думал, что Лепке его переиграет. Он ведь задал Анастасии больше работы, чем ты себе можешь представить. Списки из пятнадцати, а то и двадцати имен за один раз. Но вскоре события приняли такой оборот, что он только и занимался тем, что подсовывал Анастасии списки людей, которых должна была убрать его группа.
Видишь ли, профсоюзы — дело тонкое. Странно, но это единственная область нелегального бизнеса, где все опирается на закон: в них нет ничего незаконного, в отличие от азартных игр и проституции. Здесь нельзя действовать нахрапом. Единственная область, где надо выглядеть законопослушным гражданином и решать все проблемы без стрельбы и кулаков хотя бы потому, что ты там работаешь.
— Но какое отношение все это имеет ко мне?
Кэпп засмеялся, мотая головой.
— Будь я проклят, парень, эта твоя «Палата лордов» здорово бьет по мозгам, прямо чувствую, как она в кровь впитывается... Просто я хотел ввести тебя в курс дела. Как в тридцать третьем сухой закон отменили, так все и начало разваливаться. Все бросились искать новые способы заработать — и пошла грызня... борьба за территорию — кому что достанется. Этот Дэйви здорово осложнил всем жизнь. Да еще федеральное правительство с этим поганым налогом на прибыль. Тогда многие из нас сошли с круга — кто-то умер, кто-то загремел за решетку, а кое-кто вообще отошел от дел. И тут появились люди нового типа. Бизнесмены, понимаешь? Респектабельные. Никакой тебе пальбы, кровавых бань, разборок, вот чего они хотели. Просто обыкновенный бизнес платишь деньги, никто тебя не трогает, все спокойно занимаются своими делами, и никаких проблем. И все притихли. Об этом много писали в сороковых годах. И тут раз! — несколько лет назад в Аппалачине собирается сходка. Я читал в газетах — все были потрясены. Как будто никто не догадывался, что организация еще существует. Правда, теперь она называется синдикатом, и публика решила, что все несерьезно, понимаешь? А тут какой-то тип, который владеет заводом по производству прохладительных напитков, вдруг собирает у себя дома шестьдесят пять человек, и все словно с ума посходили.
