– А откуда ты знаешь, что я тебе что-то принес?
– Так, знаю… вы ведь всегда мне что-нибудь приносите, – бесхитростно заключила она.
– Принес, принес, – согласился он и достал из кармана маленькую куколку… – На, держи и не скучай!
– Ой, Катька! – воскликнула она, обрадовавшись, захлопала в ладоши от восторга и, схватив куклу, живо стала ее разглядывать, приглаживать волосики, расправлять платьице, приговаривая: – Ка-а-а-тяя… Ка-а-а-тенька-а-а…
– А почему – Катя?
– А потому что Катя. У меня в детстве была одна, я её Катькой звала. А потом ее Жорка-паскуда выкинул. «Не х… ей в куклы играть, пускай лучше задачки решает!» – хриплым баском передразнила она, и тут же шлепнула себя по губам: – Ой, извините, я не хотела, оно само вырвалось, – и она виновато улыбнулась.
Владик тоже ей улыбнулся, и они вдруг оба рассмеялись.
– Дядя-Владя, сегодня здесь не надо оставаться, домой езжайте, – неожиданно шепнула девочки и быстро накрылась одеялом, спрятав куклу.
В следующую секунду в помещение заглянула Анна Петровна подозрительно глянув на обоих, она осведомилась:
– А не слишком ли часто вы в наши края заглядываете, Владислав Евгеньевич? И почему всегда в мое отсутствие? Может, у вас секреты какие появились? Или тайны какие интимные?
– Я? Вы… – побагровел Владик. – Я захожу сюда потому что это… это моя ученица, и я… я…
– Чересчур уж много вы внимания этим ученицам уделяете, – осуждающе заметила медсестра. – Они вас еще за всё это отблагодарят. И как отблагодарят.
– И тебя тоже… – прозвучал в палате еле слышный голос, походивший на дуновение внезапно набежавшего ветра. Мышка как всегда сидела с отсутствующим видом.
– Ты еще и угрожаешь? – взвилась Анна Петровна. – Так вот, ты сегодня же, поняла? сегодня же перейдешь в общую палату!
– Напугала ёзиньку голой зопонькой… – прозундела Мышка, копаясь в носу с видом явного удовлетворения.
Владик поглядел на нее с изумлением. Только сейчас он начал понимать, почему большинство учителей считали этого ребенка исчадием ада и категорически отказывались находиться в одном с нею классе.
* * *
После того, как Щипеню отправили в следственный изолятор жизнь в палате переменилась в худшую сторону, это Мышка увидела невооруженным глазом. Лилиана все же сочла нужным нажаловаться «куда надо», и по даче проехались две комиссии, которые ничего не улучшили, а напротив, сделали обстановку еще более безысходной и тоскливой. На некоторое время некоронованной королевой отделения стала мужеподобная Ванюша. Она была явной нимфоманкой с патологической склонностью к однополой любви. Прежде, до выхода на волю, обязанности ее бессловесной партнерши частенько исполняла всем покорная Пакля, девочка из соседней палаты. Их ночные упражнения, сопровождаемые скрипом кровати, стонами и вздохами, всем мешали спать. В это время все взгляды невольно обращались туда, где в углу в пароксизмах страсти сопрягались два юных тела, среди сбившихся одеял изощренно лаская друг друга… потом Паклю выписали, и Ванюша начала бегать в другую палату, где у одной девочки нашлись какие-то самодельные приспособления для взаимной мастурбации.
* * *
Возвращалась она уже под утро, пошатываясь, и на лице ее играла та же мутная улыбка, которая частенько замечалась на лице Шизы. В последней же пробудить искру хотя бы малейшего интереса к жизни так и не удавалось. Не удавалось и избавиться от нее. Шиза была существом совершенно неуправляемым и неизвестно, кто должен был нести ответственность за всё, что она могла в будущем натворить.
Еще три года назад у нее было нормальное имя, да и сама она была нормальной, хоть и крупноватой для своего возраста девочкой с обычными детскими привязанностями и интересами. Детство ее было безмятежным, пока ее, двенадцатилетнюю не заманили на стройку солдаты из стройбата и там изнасиловали чуть ли не целым взводом. Уходивший последним с места происшествия сержант еще и огрел ее дубинкой по голове, желая замести следы преступления. Поразительно крепкое здоровье позволило девочке выжить, но рассудка она лишилась навсегда. Вскоре она сбежала из родительского дома и принялась скитаться по необъятным просторам матушки-России, ночуя в пристанищах бичей и бомжей, бесхитростно удовлетворяя желаниям каждого, кто этого хотел, и также беззастенчиво удовлетворяя саму себя при малейшем возникающем позыве. Новеньким как некую достопримечательность показывали ее гипертрофированно набухшие и покрасневшие, почти лишенные волосяного покрова половые органы. Девочки жалели ее, поговаривали, что у нее «бешенство матки», что, впрочем, не мешало им издеваться над Шизой с чисто детской жестокостью.
Вскоре после отъезда Щипени в палате появилась новая девочка, Аня, по кличке Дубок, хорошо сложенная и ширококостная, с дерзкой улыбкой на веснушчатом лице. В первый же день она «для порядку» отлупила Ванюшу. Все остальные молчаливо признали ее превосходство. Потом Дубок оглядела палату и заявила:
– Ну вы, лошади, чего вылупились? Я вам говорю. Я к вам от Щипени, ясно?
– Ты что, правда? Как она там? – ояивилпсь девочки. – Когда ты ее видела?
– Она – нормалёк, – ответила новенькая. – виделись мы с ней позавчера, в мусоровке. Передавала она тут кой-кому привет… и девочка повторила выразительный Шипенин жест.
… И пришла ночь, одна из тех безлунных, тишайших ночей, которые так часто сопровождают начало осени мертвенными штилями, удушливой жарой и всеобщим оцепенением, время года, именуемое в просторечии «бабьим летом». Сонная одурь опустилась на «дачу», лишь изредка пласты недвижимого воздуха волновало унылое перелаивание одной-двух собак.
В ту ночь Анна Петровна дежурила с воспитательницей Валентиной Матвеевной. Последняя училась вязать, часто сбивалась со счета и усердно пересчитывала петли детского свитерка. Анна Петровна заполняла журнал лечебных манипуляций – занятие тягостное и неблагодарное, но необходимое для проверок и комиссий. Неожиданно она отложила ручку и прислушалась.
– Ты чего? – спросила Валентина.
– Тишина, – помедлив ответила Анна Петровна, – опять тишина. Уж больно смелые они ходят в последние дни. Не замечала?
– Когда-то я книжку читала, – Валентина зевнула. – Так и называется: «Обманчивая тишина».
Анна Петровна покачала головой и поднялась.
– Нет. Не то. Не обманчивая, а очень даже тревожная.
Вдали, в коридоре послышалось неторопливое шлепанье тапок.
Но мере приближения шаги замедлялись и наконец у двери, стихли.
Анна Петровна поднялась и выглянула наружу. В пустынном коридоре в одной коротенькой ночнушке стояла Мышка.
– Тебе чего? – спросила медсестра.
– Там, в пятой палате одной девочке плохо, – еле слышно произнесла Мышка.
– Какой девочке? Имя у этой девочки есть?
– Не знаю… Кажется, Тоня…
– Опять имитация сердечного приступа, – с неудовольствием отметила Анна Петровна. – До чего же все они мне надоели! – в сердцах сказала она Валентине.
– Мне пойти с тобой? – вяло спросила та, не отрываясь от вязания.
– Сама управлюсь, – бросила Анна Петровна, взяв из аптечки валерьянку и на всякий случай, ампулу и шприц.
Выйдя из медпункта, она пошла по коридору вслед за Мышкой.
Та спотыкалась, волоча по полу тапки, и что-то жалкое и ничтожно-низменное было в ее худенькой, сутулой фигурке. Медсестра при желании могла бы давно ее обогнать, но продолжала следовать на расстоянии полутора-двух метров от нее, и с каждым шагом ее обволакивала всё большая и большая тишина. Казалось, тревога была разлита повсюду, она изливалась из темных и удивительно тихих палат, тревогой этой дышали, похоже было, даже сами стены. Когда медсестра прошла примерно половину пути, свет в коридоре неожиданно погас. Сердце ее замерло.
– Кто здесь? – громко спросила она. – Кто это сделал? – голос ее дрогнул. А темнота светилась десятками белков глаз, горела ярко блестящими зрачками, судорожное, старательно приглушаемое дыхание нескольких человек слышалось поблизости, они окружали, отрезали ее от внешнего мира. – Немедленно прекра… – хотела было крикнуть женщина, но в эту минуту на нее сверху набросили что-то темное и тяжелое, повалили на пол. В тот же миг зажегся свет – и десятки девчонок в белых рубашках принялись ожесточенно бить, толкать и пинать ногами извивающееся на полу тело.
– Вот тебе, сука, стерва, получай, гадина, за Щипеню!.. – кричали «отпетые».
Узнав, что «восьмая», «пятая» и «шестая» начали «казнить Аннушку», стихийно поднялось и другие палаты,
Услышав шум, Валентина Матвеевна выскочила из кабинета и увидела в конце коридора нечто, похожее на танец, исполняемый одинаковыми белыми фигурами, показавшимися ей похожими на привидения. Несколько секунд она провела в оцепенении, пока фигуры не устремились к ней. С истерическим визгом воспитательница бросилась бежать, скрылась в дежурной комнате, захлопнув за собой дверь и нажала кнопку вызова милиции. По «даче» разнеслось надрывное завывание сирены. Но это оказалось лишь начальным аккордом давно происходившего в коридорах брожения. Опьяненные видом крови, обезумевшие от охватившего их восторга и чувства вседозволенности, девчонки, оставив дежурку, навалились на решетку входной двери и выломали ее вместе с косяком.
