Сергей любил говорить сыну, что оба они трудятся и оба получают отметки.
— Нет, сынок. Я «пять» по труду пока не получил, — невольно вздохнув, он скосил глаза на Лобанова, который с веселым интересом прислушивался к разговору. — Но постараюсь…
Недолго продолжался этот радостный и беспорядочный разговор, когда вмешался голос телефонистки:
— Ваше время истекло. Кончайте.
И Сергей только успел прокричать:
— Маму поцелуй! До свидания!
Когда он повесил трубку, Лобанов с упреком сказал:
— Хоть бы привет от меня передал Марии Игнатьевне.
Но Сергей, словно не слыша его, задумчиво произнес:
— Эх, нам бы с тобой «пятерку» за труд получить… Знаешь, — он опустился на диван и закурил, — помню я одного человека. Был такой секретарь райкома у нас, Волохов. Так вот, вызвал он меня, когда я после демобилизации в Москву приехал, и сказал, что райком собирается послать меря на работу в уголовный розыск. «Это, — говорит, — должно стать делом всей вашей жизни, вашей новой профессией». И вот столько лет прошло… И чего только не было… И, по-моему, служим мы с тобой неплохо. А вот легче работать почему-то не становится.
— Волохова я знал, — кивнул головой Лобанов.
Оба некоторое время молча курили. Потом Сергей сказал:
— Я вот иногда думаю, что у нас за работа? Говорят, мы должны карать за совершенное зло…
— Карает суд, — покачал головой Лобанов.
— Ну, конечно. Но работа наша все-таки выглядит грубой, даже жестокой, что ли. Найти преступника, схватить его.
— Гораздо важнее — не дать ему пойти на преступление, — заметил Лобанов.
— А что значит «не дать пойти»? Просто помешать? Нет. Тут надо совершить переворот в его душе. Это же все равно что вылечить тяжелобольного. Я тебе так скажу. Я бы нашу работу поставил рядом с работой учителя и врача.
— Ишь ты, — улыбнулся Лобанов.
— А что? Я же понимаю, чего ты улыбаешься.
— Многого нам не хватает, чтобы рядом с учителем и врачом стать.
— Согласен. Но я о гуманности профессии говорю. У нас ее только труднее разглядеть. Но она есть, если в корень смотреть. Есть.
Лобанов сердито вздохнул.
— А я большую разницу вижу в этих самых профессиях. Вот врач. Он всех своих больных должен, не знаю как, жалеть, должен даже, если хочешь, любить, потому — человек перед ним, больной, страдающий. А я всех наших «больных» любить не могу. И чем тяжелее наш «больной», тем я его больше ненавижу. Я сейчас думаю, к примеру, как мне этого подлеца Семенова разоблачить, а не «вылечить», как мне его, бандита, скорее за решетку спровадить.
— Ну, а потом? — усмехнулся Сергей.
— Что «потом»?
— Ну, спровадил. А потом?
— А-а. Потом, конечно, лечить его придется, — хмуро согласился Лобанов. — Никуда тут не денешься.
— Вот видишь. Придется, значит, лечить. Даже Семенова. Ну, а других, кого он, допустим, с пути сбил, запутал или запугал? Что, мы не видели с тобой таких? Лобанов задумчиво подтвердил:
— Видели… Много таких видели… И все это верно, что ты говоришь. Но сейчас у меня гвоздем сидит в голове Семенов. Как его заставить говорить, как узнать, что он придумал?
— Как-то там наши ребята сейчас в засаде, — сказал Сергей.
В дверь постучали.
— Войдите!
В маленькой прихожей, заполняя ее всю, появилась высокая фигура Урманского, как обычно, в пушистой шапке с опущенными ушами и со знакомой тоненькой папкой в руке.
— Сергей Павлович, я понимаю всю бестактность моего вторжения! — Он поднял вверх руки и на секунду стал похож на дрессированного медведя.
— Раздевайтесь, — кивнул ему Сергей, — и спустимся в ресторан. Мы умираем голодной смертью.
— Этого я себе никогда не прощу! — принимая его шутливый тон, воскликнул Урманский. — Хотя на меня будут молиться все жулики города.
В ресторане гремел оркестр, между столиками кружились раскрасневшиеся пары, сновали с подносами официанты.
Сергей, Лобанов и Урманский, оглушенные, остановились в дверях, оглядываясь по сторонам в поисках свободного столика.
Изящно лавируя среди танцующих, к ним приблизился худощавый, в черной визитке седой метрдотель.
— Желаете поужинать?
— Хотя бы, — усмехнулся Лобанов.
Метрдотель понимающе кивнул.
— У нас сегодня свободен банкетный зал. Не желаете столик там?
— Отлично. — И Лобанов горделиво покосился на Сергея. «Вот как у нас обслуживают, видал?» — говорил его взгляд.
Через минуту они уже сидели в небольшом пустом зале за единственным накрытым столом. Музыка сюда почти не доносилась, было прохладно и тихо.
Когда утолили первый голод, почти мгновенно проглотив всю закуску, которую заказал Лобанов, Сергей закурил и спросил Урманского:
— Ну, так как вы нашли Марину?
— Просто не поверите, — с воодушевлением начал тот. — Помните, я вам говорил о Федорове, о котором собирался писать очерк? Ну, герой войны?
— Помню, помню.
— Так вот. Я, знаете, видел скромных людей, сам скромный, — Урманский приложил руку к груди, — но такого… Из него слова не вытянешь. Ну, просто не желает говорить, и кончено! Странно даже.
— Может, вы ошиблись и никаких особых подвигов он не совершал? — спросил Лобанов. — Однофамилец, например, того героя.
— Что вы! У него одиннадцать боевых орденов, два ордена Ленина! И потом я старую газету раскопал. «Красную звезду». Там о нем пишут. Да как! Правда, со слов его товарищей, сам он, видно, и тогда молчал. Но я же не могу сейчас тех людей найти! А очерк о герое нужен во! — он провел рукой по горлу. — У меня задание главного редактора! И материал золотой, я же нутром чую. Словом, сегодня решил: дай, думаю, еще раз зайду. Может, он, пока я в Москву летал, одумался, понял меня правильно. Я же прямо наизнанку выворачивался, когда его убеждал. Я за эти дни Цицероном стал. Я на такую принципиальную высоту вопрос поднял… Если бы за мной записывали, то лучшего материала в отдел пропаганды и политвоспитательной работы не надо было бы. Ну так вот. Пошел, значит. И чем ближе подхожу, тем, знаете, больше растет во мне такое ощущение — зря иду! Честное слово, я чуть назад не повернул, когда к его дому подошел. Что было, если бы я повернул назад! — Урманский с комичным отчаянием схватился за голову.
— А что было бы? — с интересом спросил Лобанов.
— Вот слушайте. Захожу я в дом. Квартира на первом этаже. Звоню. Знаю: жена его на работе, а он в это время дома. Он, вообще, на пенсии. Вдруг слышу: топ, топ, топ… Женские какие-то шаги, легкие такие. Открывается дверь и… Ну, вы никогда не поверите! Марина! Я, знаете, остолбенел от неожиданности!
— Да-а, вот это встреча, — удивленно покачал головой Сергей. — Действительно не придумаешь.
— Именно! — азартно подхватил Урманский. — Ну, в общем, захожу. Старик дома. Сажают меня за стол, угощают чаем.
— Постойте. Так, значит, он ее дядя?
— Выходит, дядя. Называет она его на «вы», по имени и отчеству. И еще, знаете, до того Она меня испугалась, передать не могу. Немного, правда, успокоилась, когда узнала, зачем я пришел.
— Странно.
— Очень даже! Вроде меня девушки еще не пугались.
— А дальше что было? — вмешался Лобанов.
— Ну, попили чай. Старик, между прочим, на нее прямо не надышится. Даже разговорчивее стал. Вроде как оттаял. Потом я приглашаю Марину погулять, показать город, в театр сходить. Ни за что! Уж и Федоров ее уговаривает. Не хочет, и кончено! И вижу, что боится. Ну, я ей говорю: «Хотите втроем пойдем. С Сергеем Павловичем. Это же солидный человек», — Урманский весело подмигнул. — Такую рекламу вам выдал, куда там! В Министерстве, говорю, внутренних дел в Москве работает. Полковник.
— Ну, положим, подполковник.
— Какое это имеет значение! Я чуть «генерал» не сказал. Так вы знаете? Она, по-моему, еще больше испугалась. Ну, может, мне это и показалось. Но Федоров вами заинтересовался. Расспрашивать стал. В общем, теперь вся надежда на вас, Сергей Павлович, — неожиданно заключил Урманский.
— Это вы здорово повернули, — засмеялся Лобанов. — Он мастер по сердечным делам. Все уладит.
Сергей смущенно усмехнулся:
— При чем же все-таки тут я, не понимаю?
— Как так «при чем»? — воскликнул Урманский. — Да если мы вместе туда поедем… это же все разом решит!
— Ну знаете. Мне только этого не хватало!
— Сергей Павлович! Ну что вам стоит? Любой вечер. Не отрывайтесь от народа, Сергей Павлович!
Они еще некоторое время шутливо спорили между собой. Ужин незаметно подошел к концу.
Когда Сергей поднялся к себе в номер, было около одиннадцати часов вечера. Радио передавало из Москвы последние известия. За окном бесновался ветер. «Как-то там ребята? — в который раз уже за этот вечер подумал Сергей, — В такую-то ночь…» Он прошелся из угла в угол по комнате, не зная, чем заняться. Потом сел к лампе, достал из портфеля начатую еще в Москве книгу, но через минуту отложил в сторону. Мысли скакали с одного на другое, и смысл прочитанного не доходил до сознания. То он думал о Семенове, о его загадочном приходе, о полученном им письме и сразу начинал думать о сотрудниках, находящихся сейчас в засаде; то вспоминал рассказ Урманского и начинал думать о Марине, о том, как она странно ведет себя, о Федорове, но мысли снова перескакивали на засаду в доме Семенова…
