— Так вот, сейчас так же, как на Тюнге.
— Опять игра твоя?
— А иначе скучновато становится. Не находишь?
Степаныч рассмеялся:
— Десять лет назад попроще было ставки делать. Но ты прав: кто хоть раз попробовал, обязательно повторить захочет.
Да, повторить… Пережить еще раз момент предопределения. Заглянуть за барьер. Испытать это странное раздвоение, посмотреть на самого себя глазами судьбы.
…Начало октября. Разноцветные листья тальника, покрывающего берега узкой глубокой речки Тюнг, почти полностью сбиты на землю снежными зарядами. Снег то тихо валит крупными мокрыми хлопьями, то летит почти параллельно земле, гонимый резкими порывами ветра, становится сухим и жестким, обдирает кожу лица, словно песок.
Степаныч, я и Димка Рязанов возвращаемся в лагерь вдоль берега реки по старому профилю. Через несколько дней наступит конец сезона, прилетит вертолет, выдернет нас из тайги. Еще через пару недель мы увидим Москву. А там будет чем заняться — такие деньги не кончаются слишком быстро.
Шли мы по заснеженному профилю в хорошем настроении, шуточками перебрасывались. И вдруг кусты затрещали слева.
Медведь стоял на задних лапах, стоял вытянувшись, крутил огромной башкой — нюхал воздух. Длинные, с человеческий палец, тускло поблескивающие когти, нелепые круглые ушки, красноватые глаза и черные подрагивающие губы, приоткрывающие мощные желтые клыки — все это находилось в десяти метрах от нас. Укрыться было негде — ни одного приличного дерева вокруг, один тальник.
Секунд двадцать продолжалось наше оцепенение. Димка первым рванул с плеча карабин, передернул затвор.
— Вверх! В воздух! — успел крикнуть я, но было уже поздно.
Грохнул выстрел. С характерным чавкающим звуком легкая пуля карабина «Барс» ударила в несчастную зверюгу. Медведь жутко заревел, забился, царапая когтями брюхо, потом развернулся и с треском исчез в кустах. По колебаниям верхушек тальника было видно, что он уходит в распадок между двух невысоких сопок, покрытых редким лиственничным лесом.
— Одурел, гад! — Степаныч схватил Димку за воротник, сильно встряхнул, ударил тыльной стороной ладони по губам.
— Да вы чего, мужики? Я ж его достал! — Рязанов сплюнул кровь на снег, посмотрел на меня недоуменно.
— Достал, достал. Молодец! Только вот незадача — ушел он. Стемнеет через час. Лагерь рядом. А ночью он придет. И уже сам нас достанет! Я же крикнул тебе — вверх стрелять!
— Да, может, сдохнет он до темноты. — Димка растерянно вертел в руках карабин.
— Ты кишки ему пробил. А пулька твоя — это шило. Двадцать второй калибр не для такой туши. Навязался на нашу голову, козел! — Степаныч опять замахнулся.
Я удержал его руку. Постояли, покурили молча.
— Добивать надо! — наконец произнес я фразу, которую не хотелось произносить.
Все посмотрели на темнеющую стену густого кустарника. У Рязанова глаза стали круглыми.
— В кусты за ним идти? — Нервным движением он отбросил сигарету в снег.
Я подошел к месту, где пуля настигла зверя. Здесь снег был разворочен, перемешан с опавшими листьями и обломанными тонкими ветками. Отсюда следы могучих лап уходили в заросли, редкие ярко-алые капли были хорошо заметны на свежем снегу.
Загнав в стволы дробовика пулевые патроны, я вломился в кусты. Через несколько шагов обернулся. За мной никто не пошел. Я взвел курки старой тулки и двинулся по следу.
Метров сто — сто пятьдесят я шел среди кустов, где дистанция обзора не превышала нескольких шагов. Крови на снегу становилось все больше, скорее всего пуля порвала крупный сосуд. Наконец кустарник стал редеть, передо мной открылась большая круглая поляна. След пересекал ее и исчезал за завалом, который загораживал вход в узкий распадок. Раздвинув стволом ружья крайние кусты, я собрался было выйти на открытое пространство, но что-то удержало меня, заставило остановиться.
Странное ощущение испытал я в этот миг. Вероятно, такое чувство редко посещает человека, еще реже им осознается, ибо в таких ситуациях приходит, когда времени на его осмысление, как правило, нет. Ни на страх, ни на азарт, ни на что другое это не похоже. В такой момент как бы видишь все происходящее со стороны, и не только то, что совершается сейчас, а и то, что должно вот-вот произойти. Этот миг своеобразного просветления наполняет душу особой музыкой, ангел-хранитель берет ее в свои ладони, и тот, кто пережил подобный миг, не забывает о нем уже никогда и даже неосознанно будет искать и пытаться создавать события, в которых снова сможет испытать это странное переживание.
Так опьяняет наркотик риска, так создается истинный смысл и ценность любого приключения. И, глотнув его хоть раз, невозможно забыть этот вкус, и жизнь станет слишком пресной до следующего глотка.
Я не вышел на поляну, а обошел ее по краю и поднялся на борт сопки. Опыта такой охоты я не имел совершенно, именно пойманная за хвост судьба вела. Сверху моему взгляду открылась впечатляющая картина.
Зверь лежал, притаившись за завалом, развернувшись мордой к собственным следам. Он приготовился к прыжку, прижал уши, подобрался, спина его слегка колебалась, волна возбуждения пробежала по роскошной темно-бурой шкуре.
Я поднял ружье, поймал на планку вздрагивающие лопатки зверя. То ли ветка хрустнула под ногой, то ли ветерок от меня потянул — медведь повернул голову в мою сторону. Маленькие, глубоко посаженные глазки подернулись тоской. С коротким интервалом, почти дуплетом, я нажал оба спуска. Зверь вздрогнул и уронил тяжелую морду в снег. Маленькие уши встали торчком. Все было кончено…
Многому в человеке трудно найти рациональное объяснение.
Впоследствии я часто задавал себе вопрос, что же так упорно заставляло меня стремиться в Саяны? В чем же была истинная причина всех этих в общем-то трагических событий? И на что способен любой человек, если бы абсолютно точно знал, что же ему надо от жизни?
Глава 10
СВИДЕТЕЛЬ И ЕГО РОЛЬ
После того как мы со Степанычем так тепло поговорили, я уже было совсем расслабился — все, мол, решен вопрос с персоналом. Вся команда настроена должным образом, и никаких существенных препятствий для вояжа на ближайшем горизонте не просматривается. Охватила меня по этому случаю полная эйфория, и собрался я уже своим компаньонам небольшой банкет в «Белых ночах» предложить. В ознаменование достижения полного и окончательного согласия. Но неожиданный поворот событий чуть было напрочь не уничтожил все наши радужные планы.
Я уже мысленно был в Саянах и постоянно прокручивал в воображении возможные эпизоды маршрута, когда поздний вечерний звонок в дверь прервал эти увлекательные игры ума. Машинально я взглянул на часы. Без четверти одиннадцать! Кто же это мог быть? Очевидно, визит пенсионеров, бывших заслуженных обитателей района Плющихи, гуртом заселенных в окраинную новостройку.
Надо сказать, что шестнадцатиэтажная башня в Лианозово, служившая мне пристанищем последние три года, обладала редкими по силе и широчайшими по спектру акустическими возможностями. Особенно ярко они проявлялись, когда кто-нибудь имел неосторожность швырнуть в мусоропровод этаже этак на четырнадцатом бутылку из-под шампанского. Нарастающий пронзительный вой, завершающийся басовитым грохотом — такова была звуковая картина, сопровождающая это подлое действие и вызывающая в раздраженном мозгу мучительное представление об авиационном фугасе. А дикие гневные вопли комсомольцев двадцатых годов, густо населяющих соседние клетушки, свидетельствовали о многочисленных жертвах подобной атаки.
Особенно лихо пользовался музыкальными свойствами строения дородный татарин Рашид Ухватуллин, популярный мясник из соседнего гастронома, имевший обыкновение брать часть работы на дом, где он принимал вечернюю клиентуру. Туши новозеландских баранов разделывались этим потомком Батыя на лестничной площадке первого этажа ежевечерне, в святой для старых большевиков час — когда транслировалась программа «Время». В любой квартире нашей акустической трубы бодрые отчеты о трудовых успехах производственных коллективов сопровождались глухими ударами широкого мясницкого топора и палаческим кряканьем и уханьем наглого мусульманина.
Все это приводило к не менее гулким стенаниям и муравьиной беготне озверевших божьих одуванчиков по этажам, завершавшимся вызовом толстопузого участкового младшего лейтенанта Ничипоренко, который грифом-стервятником накрывал увлекшегося Рашида к началу спортивных новостей и улетал, зажав в клюве кусок баранины, когда передавали сводку погоды.
Так что, открыв дверь и увидев за ней гражданина весьма преклонных лет, я уже было приготовился выслушать страстный монолог о подлых нравах обитателей чудесного дома, упорно не желавших соблюдать нормы социалистического общежития. Но вместо этого старикан протянул мне большой конверт из грубой серой бумаги.
