очередного вошедшего, того самого, позже ужасным образом приснившегося ему ночью. Но тогда Данила был далёк от всего этого, и он попросту безмятежно вздохнул, предвкушая скорое избавление от тяжких трудов, и, надёжнее укрепившись в кресле, воззрился на посетителя.
Нет, не японец тот был вовсе, каким привиделся во сне, а крохотный кореец. Действительно лыс, даже выбрит, но глаза те же — пронзительные и глубокие, ожёгшие Ковшова мистическим огнём, лишь он заглянул в них. Неведомым иррациональным чувством, приводившим в оцепенение, веяло от пришельца, и, перебарывая себя, Данила кивнул на стул:
— Чем обязан?
— Вот! — бросил тот на стол несуразный треугольный пакетик и остался стоять.
— Незаконных вложений не имеется?
— Моя не понимат.
— Деньги, наркотики?..
Кореец молчал.
— Отравы нет?
— Разве можно…
— Ирина! — позвал Данила секретаршу и, когда та вошла с чашкой чая, кивнул на пакет: — Просмотрите, зарегистрируйте. Он плохо говорит по-русски. Завтра дадите мне в почту. — И, глянув на посетителя, спросил для верности: — Может, на словах что-нибудь? Сможешь?
— Долго говорить… Моя домой далеко ехать.
— Откуда же вы?
— Завтра читай.
— А сам?
— Найдёшь меня, нужен буду, — и развернулся к двери.
— Адрес, адрес!.. — бросилась за странным посетителем Ирина.
Но корейца и след простыл.
Знал бы Ковшов, что жутким видением тот явится к нему ночью…
В записке пять корявых слов: «Найди меня, хозяин. Много скажу». На конверте ребус: «КИМ».
Проверили архивы за текущий и последние два года, всю переписку по жалобам и заявлениям, переворошили журналы входящей корреспонденции — талмуды, имевшие малейшее отношение к содержанию, смыслу, наконец, к почерку на клочке бумажки, таившейся в конверте корейца. Ничего близкого!
Ирина металась, как тигр в клетке. Смотрительница за канцелярией напоминала укротителя, не хватало кнута. Не подходи!
Подняли уголовные дела за последние несколько лет, материалы на без вести пропавших, нераскрытые убийства с корейскими фигурантами. Пусто!
Ковшов мотал нервы — спешил в обком, а мороки не виделось конца, заведующий административным отделом обкома, в прошлом транспортный прокурор Шундучков, которому Данила позвонил и поинтересовался насчёт повестки заседания бюро, удивился, что тот ещё не в обкоме, и процитировал не без ехидства: «Прокурор без монокля, обязан знать и зрить всё и окля». И когда успел нахвататься наглости? Не так давно, ходя в прокурорах, шляпу за версту скидывал, а с необъяснимым попаданием в команду Дьякушева словно заново родился. «Испортила власть или притворялся?» — поморщился Данила, отложил трубку телефона и крикнул, раздосадованный безрезультатными поисками:
— Ирина Алексеевна! Я уезжаю. Обязательно надо отыскать следы того корейца. Будет результат — звоните в приёмную обкома. Элеонора Емельяновна мне передаст в перерыве.
— Что это вы, Данила Павлович, в розыски ударились? — Лилейный голосок Шундучкова запел в трубке, впопыхах забытой Ковшовым на столе. — Документики потеряли? Непростительно, непростительно первому заму…
— А, чёрт! — не сдержался Данила. — Ты, Геннадий, оказывается, на прослушке у меня сидишь?
— Невольно, невольно, дорогой. Да и не корысти ради, а токмо по вашей же оплошности. Потерял бдительность, зам.
— Ты лучше ответь мне, что с повесткой заседания? Наших вопросов нет?
— Не переживай, — сменил тон заведующий отделом. — У нас тут тоже не лучше. Нет никакой повестки. Не ты один, все члены бюро в шоке.
— Тогда зачем приглашён прокурор?
— Первый секретарь сменил рельсы, — подчёркнуто сухо процедил сквозь зубы Шундучков. — Не будет теперь никаких повесток. Открытым бюро будет. Приглашаются все желающие.
— Это как так?!
— А как Борис Николаевич в Москве. У него не только на заседания бюро, на конференцию открыт вход народу. Свобода и демократия! По-новому будем работать.
— Шутить изволите?
— Приходи — увидишь сам.
— Что, и в трамваях уже катается ваш Иван Данилович? Впитывает глас улиц?
— Трамваи он под откос задумал пустить. Пыль метут, грязь, заразу разносят.
— Тогда обязательно явлюсь. Ты мне местечко придержи к своему поближе. Посвятишь, если что не пойму.
— Особенно-то не торопись. У нас задержка непредвиденная. К Первому гости из столичного журнала нагрянули, и он с ними по городу решил проехать.
— Каков маршрут?
— Не боись. Вас не посетит. Он их по заводам, что ближе к Волге, повёз.
— На что глазеть? На теплоходы, что не сгорели в своё время и ржавеют на песке?
— Это тоже картина со смыслом.
— Предшественника в зад пихнуть, чтобы летел и кувыркался?
— Леонид давно в Москве. Какой смысл глумиться над поверженным, тем более что вынос тела состоялся без его рук. Ивану Даниловичу сейчас разумно выворачивать всё наизнанку только для того, чтобы открыть глаза народу на наследство. Потом грандиознее будут выглядеть успехи.
— Не опасаешься так заявлять по телефону?
— Сейчас пацаны смелее на заборах пишут, а нам что! К тому же с кем я общаюсь?.. Со старым товарищем… можно сказать, с прокурором области… Ведь наши откровенности недоступны чужим ушам? Или у тебя другое мнение на этот счёт, уважаемый Данила Павлович?
— У вас в обкоме действительно что-то происходит, — буркнул Ковшов. — И всё-таки ты ответь, Геннадий, минут двадцать у меня имеется?
— Можешь рассчитывать на полчаса.
Данила повесил трубку и направился к выходу, внушительно погрозив пальцем Ирине.
— К вашему возвращению отыщем пропавшего, Данила Павлович, — заверила та, забросив за спину копну светлых волос, и, лишь за ним захлопнулась дверь, упала на стул и скомандовала на всю канцелярию: — Отбой, девчонки! Несите чай! Умираю…
До обкома можно было успеть и пёхом, но Данила наметил плотнее пообщаться с болтливым Шундучковым, поэтому предпочёл автомобиль и, попросив Константина убавить музыку, пустился мысленно перебирать наиболее «щекотливые» уголовные дела последних месяцев, будораживших внимание высших чиновников, длинноносых представителей общественности, въедливых акул пера и боссов от экономики.
Не без особого интереса относился ко всему этому и обком партии, требующий особых спецдонесений и информации; на этот случай Ковшов и запасся необходимым материалом.
Жизнь свидетельствовала, что всех их объединял нетерпимый зуд о ходе расследований, казалось бы, не имевших непосредственно к ним никакого отношения громких преступлений зарвавшихся казнокрадов, «неловких» взяточников, а также сексуальных маньяков и даже мокрушников. Ажиотаж был настолько высок, что порой выражался в телефонных звонках прокурорам, следователям и судьям, получив среди языкатых журналистов термин «телефонного права». Проявлялось это по-разному. Щепетильные боссы от власти и депутаты, например, деликатно именовали их запросами, требуя под разными предлогами справки и всевозможную информацию, ссылаясь на правовую паутину или же на придуманную и утверждённую на собственных заседаниях инструкцию.
Предшественник Галицкого, задолго начав заботиться о предстоящем покое, закрывал на беззаконие глаза, требуя того же от подчинённых, а вот вновь назначенный с
