Таран был уже не новичок в таких делах. Его личная Надька такие вдохи-выдохи делала только в тех случаях, когда ей очень и очень хотелось. Сначала Таран еще не очень соображал, даже пугался, что у нее сердечко прихватило или астма началась, но постепенно разобрался и уже после первого такого вздоха, долетевшего до ушей, приходил в готовность номер один. Конечно, на приснопамятную систему, вроде бы начавшую успокаиваться, Анины вздохи подействовали, как команда «подъем!».
Конечно, Юрка вполне понимал, что Надька — это Надька, а Аня — это Аня. То есть если он четко знал, что Надька жаждет именно его, то насчет Ани он не мог быть точно уверен. У Ани, насколько ему известно, имелся Гена. Она вполне могла по нему соскучиться, тем более что он, видишь ли, весь в учебу погрузился, а свою девушку подзабыл. Таран теперь точно знал, что в девушек тоже надо регулярно погружаться, причем даже тогда, когда этого не очень хочется. Он ведь иногда уставал от Надьки, но, когда понимал, что та мается, находил силушку и превозмогал усталость.
Вся эта логика строилась на разумном уровне. Однако возбуждение в Юркином организме уже начало этот самый разум пережимать. И в голове забродили всякие противные мыслишки, что вообще-то Аня может хотеть и не конкретно Гену, а, так сказать, мужика вообще. А потому-де ежели Та(ран слезет со своей кровати и переберется к Ане, то она его не прогонит…
Ясное дело, Юркина совесть взялась шипеть и ворчать. Мол, ну и паскуда же ты. Таран! Как ты потом в глаза Надюхе будешь глядеть, а? Вспомни, падла, что она себя с пятого класса блюла ради тебя, гаденыша, и к себе допустила сразу после откровенных шлюх Дашки и Шурки, которых за весь без мале-го год совместной жизни ни разу не помянула, не говоря уже о том, чтоб попрекнуть тебя ими! Вспомни, что она тебе Алешку родила, немало помучившись! Ведь она же, бедняжка, столько раз за тебя переживала и сейчас небось ждет не дождется, когда ты вернешься. И зимой ждала, волновалась, в госпиталь на сохранение угодила из-за этого. А ты? Тогда, зимой, за малым делом не изменил… Полина эта, будь она неладна, почти совратила. Если б не кошка Муська со своими когтями, которую ты невзначай потревожил, то польстился бы на эту подстилку московскую, не гнушаясь тем, что ее за сутки до того на той самой «нехорошей даче» Паваротти с .Форафоном поимели. И на Гальку жирную не без вожделения пялился, запросто мог бы за нее ухватиться, если б время позволило. Да что там эти! Ведь иной раз на Милку — «королеву воинов» глядишь и сожалеешь, что так и не трахнул… В общем, гад ты, Таран, и змей подколодный по жизни!
Совесть на пару минут взяла верх. Устыдившись, Таран даже подумал о том, а не призвать ли на помощь верную подругу отрочества — «Дуню Кулакову»? Конечно, он от нее уже здорово отвык и испытал бы от такого дела жуткий стыд. Но уж лучше так, чем подлецом себя чувствовать…
Однако Таран сообразил, что при неспящей красавице это мероприятие может выглядеть весьма и весьма некультурно. Даже в темноте. Ведь кое-какой шорох от этого дела произойдет, а Аня после этого будет на него глядеть как на психа. Странно, но Юрку вдруг это дело стало очень тревожить — как Аня на него посмотрит! Хотя, казалось бы, если все пойдет путем, то уже завтра Таран отправится домой к Надьке догуливать свой прерванный отпуск, а «фрекен Петерсон» — в ту контору, где ей обеспечат жизнь, свободу и стремление к счастью. Во всяком случае, обещают. Может, спровадят ее в Штаты, где, говорят, по дешевке скупают наших спецов в компьютерном программировании, а может, и здесь, неподалеку, найдут местечко, где она будет для кого-то через Интернет деньги тырить… Таран, как известно, точно не знал, зачем Аня понадобилась крутым людям, и делал свои предположения.
С одной стороны, осознание того, что Аня с ним, в общем-то, видится последний раз, должно было вроде бы Юрку, и без того усовестившегося, совсем остудить. Но была и другая сторона, ибо без диалектики, несмотря на охлаждение интереса к марксизму-ленинизму даже в среде заядлых коммунистов
— они теперь больше по церквям шастают! — все-таки никуда не денешься.
Другая сторона состояла в том, что раз Аня и Таран назавтра разойдутся как в море корабли и больше друг друга не увидят, то «нечто», могущее между ними произойти, как бы само по себе канет в Лету. И здешние московские или подмосковные жители навряд ли побегут докладывать Птицыну, что Таран трахнул свою «подопечную». Дело житейское, с нее не убудет. Соответственно никто не доведет до Надьки, что ее славный муженек, мягко говоря, гульнул. Если, конечно, Таран сам не расколется. Но ведь Надька не будет его расспрашивать. Съездил и съездил, живой вернулся — и слава богу! На фига Тарану самому на себя стучать и делать Надежде больно?
Однако это все была теория. Может быть, Таран так и заснул бы со всеми своими терзаниями и сомнениями, если б со стороны Аниной кровати не донеслись новые звуки.
Сперва Таран услышал легкий электрический треск — у его Надьки тоже иногда синтетика искрила, когда она ночнушку снимала. Потом прошуршало что-то под одеялом, и Аня снова тяжко вздохнула, почти застонала.
Юрка почти непроизвольно и очень резко повернулся лицом в ее сторону. Конечно, получилось шумно, кровать заскрипела. Аня сразу же замерла, притихла. Таран сразу понял: застеснялась своих вздохов и шевелений. У них ведь, баб, тоже утешитель есть типа «Дуни Кулаковой» — какой-нибудь «Ваня Пальчиков» или как его там кличут…
Конечно, Тарану лучше всего было сделать вид, будто он во сне ворочался и ничего не слышал. Но его прямо-таки как магнитом потянуло к Ане. Нет, конечно, прыгать с кровати он не стал и уж тем более — перелезать к соседке. Но повернуться и смотреть в другую сторону уже не мог. Тем более что, несмотря на тьму, заметил, что Аня откинула руку в сторону, так что эта рука, опираясь на локоть, горизонтально висела над промежутком между кроватями ладонью вверх. А поскольку промежуток составлял, дай бог, полметра, то рука эта оказалась совсем рядом с Юркой. Сантиметрах в двадцати, самое большее.
Само по себе это ничего не говорило. Но почему-то эта самая рука завладела сознанием Тарана. Ему вдруг очень захотелось ее погладить. Хотя никакие сомнения и покаяния никуда не делись, по-прежнему терзая Юркину душу. Кроме того, Юрка вовсе не был уверен, что Аня, почуяв его прикосновение, попросту не отдернет руку и не разразится гневной тирадой. Тем не менее он все же решился.
Вытянул руку, дотянулся левой рукой до Аниной и осторожно подставил свою ладонь под теплые пальчики. А потом положил сверху правую руку и осторожно, мягко, почти невесомо погладил.
Вообще-то даже если б Аня по-настоящему спала, то сейчас наверняка бы проснулась. Потому что, несмотря на всю бережность этого прикосновения, руки у Тарана были довольно шершавые и мозолистые. Кожа на ладонях мало чем отличалась от той, что на пятках росла. И не заметить этого Аня никак не могла. Однако руку она отдергивать не стала. Должн быть, ей эти шероховатые жесткие лапы особо неприятных ощущений не доставляли.
Сперва Таран ограничился тем, что погладил только пальчики, потом, чуя, что это не вызвало протеста, провел ладонью по запястью. Затем он тихо слез с кровати, сел на корточки и неторопливо проехался от запястья до локтя…
— Не надо… — прошептала Аня так, что Таран безо всякого переводчика понял: надо! Но все-таки спросил:
— Тебе неприятно?
— Нет… Просто это не ко времени, — голос у нее был несколько отрешенный, какой-то вялый. И вообще похоже было, что она явно не совсем в себе.
Таран не стал говорить, что не согласен с ее заявлением насчет «не ко времени». По его разумению, это как раз ко времени было, ибо ночь — самое время для таких романтических занятий.
Вместо этого он провел ладонью от локтя до плеча, одновременно прижав к губам ее тонкие надушенные пальчики. А когда убирал руку, случайно задел круглую, упругую грудку, прятавшуюся под тонкой шелковой сорочкой. Аня при этом тяжко вздохнула и пробормотала:
— С ума сойти… Не надо. Пожалей меня, а?
Юрка опять-таки не стал заявлять, что он вообще-то ее гладит именно потому, что жалеет, видя ее тяжкие муки. Во-первых, это было не совсем откровенно, а во-вторых, уж очень нахально. К тому же Тарана уже охватило сладкое и бесстыжее предвкушение того, что уже неизбежно должно было свершиться.
Аня, плавно высвободив свою руку из рук Тарана, перевернулась со спины на левый бок. И тем самым освободила край кровати. Юрка осторожно приподнял одеяло, мягко придвинулся к горячему, дрожащему как в ознобе, обтянутому шелковой ночнушкой телу, а потом ласково обнял со спины, просунув левую руку под подушкой. Колени Тарана прикоснулись к Аниным ножкам, а головастый прибор через сатин Юркиных трусов и все тот же шелк Аниной сорочки неплотно прижался к пухлой и ласковой попе. А носом Юрка уткнулся в ароматные, пахнущие чуть ли не розами, пышные Анины волосы, которые она на ночь освободила от стягивающей их в конский хвост» заколки и как следует расчесала.
