невыносимая жара в центре не давала возможности дышать.
Работу долго не могла найти – в начальном училище все ставки были заняты, в церковно-приходской четырехклассной школе тоже. Но кто-то ей подсказал, что местный почтальон ищет репетитора для сына-балбеса, который никак не желает постигать науки в училище. Платил почтальон мало, но это хотя бы было подспорьем для семьи. Сначала хватало денег, которые Желнина скопила в Озёрках, но через пару месяцев пришлось продать (правда, тоже задешево) Звездочку местному попу.
К началу весны Желнина поняла, что пришла пора рожать. И только теперь ей пришлось рассказать дочерям правду. И предупредила:
– Дети мои, я вам строго-настрого запрещаю говорить об этом кому бы то ни было. Пусть это будет наша самая строгая семейная тайна. И детям своим о том накажите. Побожитесь мне в том.
– Вот вам крест, матушка, никому никогда ничего не скажем, – обе дочери перекрестились, поцеловали крестик на груди у матери. Та погладила обеих дочерей и заплакала.
– Беги, родная к повитухе, скажи, мать рожать собралась, – немного погодя попросила она старшую дочь.
Роды прошли успешно. Родился мальчик. Крестила она его в местной церкви и, когда дьячок спросил, как записать мальчика в церковно-приходской книге, Желнина, не задумываясь, произнесла:
– Федором запишите. Федор Федорович Достоевский.
В доме Ихменевых в хмурый субботний день случился маленький переполох. Неожиданно, как первый снег на голову, неизвестно откуда появилась бывшая жена Дениса Арнольдовича Ихменева и мать Светланы и Вали. Открывший дверь Валя долго не мог понять, что это за женщина стоит у порога: мальчику ведь еще и шести лет не было, когда он, по сути, лишился матери и материнского тепла. А женщина, увидев повзрослевшего сына, едва не разрыдалась.
– Валюша, родной мой! – бросилась она его обнимать, чем и вовсе испугала мальчугана.
– Папа! – закричал он, отступая на пару шагов. – Это, наверное, к тебе.
Отец тут же вышел на зов. Он готовил на кухне обед и потому выглядел, как заправская домохозяйка, – в переднике и с ножом в руке.
– Кто это, Валя? – он сначала взглянул на испуганное лицо сына, затем перевел взгляд на женщину, переступившую порог его квартиры. Это была ухоженная дама, с блестящим макияжем на лице, хорошо уложенными волосами, в модном темно-синем манто, такого же цвета шляпке и в высоких кожаных сапогах черного цвета на маленьких каблуках. В руках она держала большую картонную коробку, а на полу рядом с ней стоял светло-коричневый кожаный чемодан на колесиках.
– Ты-ы? – опешил Ихменев.
– Здравствуй, Денис! – виновато улыбнулась она, кончиком белоснежного носового платка утирая навернувшиеся слезы от встречи с собственным сыном. – Мне можно войти?
– Вошла уже! – жестко ответил Ихменев. – Дверь прикрой.
Валя в это время вернулся в комнату, которую он делил с сестрой. Та лежала на втором ярусе кровати и, вставив в уши наушники и прикрыв глаза, слушала какую-то музыку через плееер. В такт ей она покачивала головой и иногда размахивала свободной рукой. Она была в тенниске и джинсах с порванными по последней молодежной моде коленками.
– Свет! – Валя позвал сестру, но та, увлеченная музыкой, его не услышала.
Тогда он забрался по лестнице наверх, присел рядом, спустив ноги, и рукой тронул ее за плечо. Светлана открыла глаза, сняла наушники и довольно громко, не отошедшая еще от гремевшей в ушах музыки, спросила:
– Что? Тебе чего?
Но Валя тут же приложил к ее губам указательный палец и, кивая на дверь, зашептал ей на ухо:
– Свет, там какая-то фуфа пришла, бросилась со мной обниматься, но я убежал и позвал папу. Он ее, оказывается, знает.
– Что за фуфа? – Светлана отложила в сторону плееер и приподнялась.
– Говорю же, не знаю, – спрыгивая на пол, уже не шепотом, но не очень громко сказал Валя.
Светлана подошла к двери своей комнаты, приоткрыла ее и прислушалась, о чем говорил отец с гостьей. Они были в другой комнате, и за закрытой дверью их голоса приглушались. Тогда девушка вышла в коридор и подошла к двери отцовской комнаты, прислушалась. И ей показался знакомым женский голос.
– И что твой перец германский? Ты ему надоела, подтерся тобой и выкинул, как ненужную тряпку?
– Ну, прости меня, пожалуйста, дуру стоеросовую. Я сама не понимала, что тогда со мной было.
– А теперь я не понимаю, что мне с тобой делать. Да и не знаю, как дети тебя примут. Видишь, вон, Валик так и не узнал тебя даже.
В этот момент Светлана решительно отворила дверь.
– Папа, как ты можешь так спокойно разговаривать с этой предательницей?
Мать повернулась к дочери, улыбнулась и хотела было заговорить с ней, но Светлана и не думала останавливаться.
– Ведь она предала не только тебя, но и меня с Валиком. Валик ведь вообще был маленький. Ты же сам меня учил, что предателя, что бы он ни предал, – родину или семью, нельзя прощать, потому что после одного предательства этому человеку ничего не стоит предать еще раз, но уже другого…
– Света, я хочу тебе все объяснить…
– И нет ничего удивительного, что этот немец в конце концов выгнал ее. Видимо, он тоже не любит предателей.
– Дочка, ты это… не надо такими сильными словами бросаться, – попытался остудить ее пыл отец, но Светлана и ему тут же дала отпор.
– Пап, ты забыл, что ли, как нам было трудно первый год? На скольких ты работах одновременно работал, чтобы мы не чувствовали себя ущербными? На трех-четырех?
– Не преувеличивай, Света. Я, как тогда работал на двух, так и сейчас работаю. Просто сейчас немного легче стало.
– Пап, я не понимаю, ты что, готов ее простить?
Дочь с отцом разговаривали так, словно бы и не было между ними третьего, а мать, поняв тщетность своих попыток заговорить с дочерью и оправдаться, просто молча стояла, потупив взгляд, лишь иногда поднимая голову и водя глазами то в сторону бывшего мужа, то в сторону дочери. И, даже увидев, как из-за спины сестры выглядывает Валентин, не решилась ни двинуться к нему, ни заговорить. А Валя уже понял, что вернулась его мать.
Денис Ихменев был в замешательстве – он не ожидал, что дочь встретит мать в штыки. Когда жена ушла от него, он ее возненавидел, но со временем ненависть растаяла, появилось обычное безразличие. Но сейчас, когда он ее снова увидел, такую слабую и жалкую, сердце у него, в общем-то человека незлобивого, сжалось и, если бы не реакция Светланы, он готов был бы простить ее. К тому же дочь-то
