Званцев заскочил к Катерине в спальню.
– Нужны большие чемоданы или сумки. Есть у тебя?
Белая как мел, Катя кивнула и показала рукой на стенной шкаф. Там после переезда в Москву Вадим зачем-то хранил три огромных чемодана, которые, смеясь, называл «мечтой оккупанта». Олег выволок их в гостиную и начал с Ветряком укладывать в них трупы. Катя вынесла в прихожую две сумки со своими пожитками. Остолбеневшая, она остановилась, глядя на Танцора, который совершал в кухне какие-то странные движения над телом «раба КПСС».
– Олежа, что он делает?.. Мне страшно…
Олег вытащил в прихожую два тяжелых чемодана, мельком глянул на кухню.
– Не обращай внимания… Он Хаву Нагилу танцует. За это и погоняло[23] свое получил, в Афгане еще… Как замочит кого-нибудь, обязательно должен Хаву Нагилу станцевать, танец такой еврейский… Пока не станцует – ничего не соображает, а потом – нормальным пацаном снова становится… Контуженный он… как и все мы… – Олег опустил взгляд и пошел в кухню помогать Ветряку укладывать третий труп.
А Танцор, не глядя на них, танцевал… Катю затошнило было от ужаса и неприятного запаха, витавшего в квартире, но она справилась с собой.
«Ничего! – шептала она себе. – Ничего… Я выдержу. Я сильная».
Номенклатурный дом еще спал, когда Катя, Олег и Танцор с Ветряком спустились в лифте на первый этаж. Была суббота, и ответственные работники отдыхали. Две свои сумки Катерина тащила сама, потому что руки мужчин были заняты более тяжелой поклажей. Швейцара дяди Гриши на месте, по счастью, не было, вместо него на стуле у двери подъезда лежала фуражка. Дядя Гриша, видимо, ушел попить чайку. Все это Катерина подмечала чисто машинально.
Во дворе к ним бросились двое каких-то незнакомцев, вылезших из белой «Волги». Но Званцев с криком: «Держи!» – бросил чемодан под ноги одному, Ветряк таким же образом повалил второго, а Танцор швырнул свой чемодан сверху на этих двух упавших. Подхватив у Кати ее сумки, мужчины бросились к «мерседесу». Ветряк выключил дистанционную сигнализацию и сразу прыгнул за руль. Танцор сел с ним рядом, Катя и Олег забрались на заднее сиденье, и машина резко взяла с места…
Доктор, сидевший за рулем стоявшего поодаль «BMW», спокойно наблюдал, как двое сбитых с ног поднялись, отряхнулись, открыли чемоданы, помолчали, разглядывая содержимое, а потом защелкнули замки. После короткого совещания они подтащили чемоданы к белой «Волге» и втиснули два в багажник, а третий затолкали на заднее сиденье.
Потом один сел за руль, а второй побежал к телефону-автомату.
Доктор понял, что эти двое были не ментами – иначе они не стали бы запихивать трупы в машину. Доктор также догадался, что немедленной погони эти двое – кто бы они ни были – организовать не в состоянии. Поэтому он спокойно запустил мотор и поехал нагонять «мерседес» Адвоката. Стрелку они забили заранее – в самом начале Ленинградского шоссе…
Катя плохо помнила дорогу в Ленинград. В «мерседесе» она выпила, обняла Олега и задремала… Впрочем, это, наверное, была не дрема, а скорее какой-то транс, потому что видения сна у нее мешались с явью: то она просыпалась, курила и разговаривала с Олегом, то вдруг вместо Олега возникал перед ней Челищев с какой-то странной улыбкой на губах. То ей что-то говорил Вадим – но что именно, она не могла расслышать… Как ни странно, Кате не было страшно. Все ее страхи остались в Москве, в прежней жизни. А сейчас она ехала в Ленинград, чтобы начать новую жизнь. Или вернуться к старой? У нее не было сил, чтобы спокойно проанализировать все произошедшее и спланировать будущее. «Будь что будет», – решила она. А Олег, будто услышав ее мысли, обнял ее, прикоснулся к ее глазам губами, покачал немного, как ребенка, и прошептал:
– Все будет хорошо! Вот увидишь – все самое страшное уже позади. Все будет теперь очень хорошо, Катюшка…
На самом деле Олег вовсе не был стопроцентно уверен в том, что все будет именно хорошо, а не как-то иначе. Имя Гургена было ему знакомо, он знал, что этот человек в Москве – величина ничуть не меньшего калибра, чем Антибиотик в Ленинграде. Поэтому Званцев понимал, что если бы они хотя бы немного задержались в златоглавой, шансов на выживание у них не было бы совсем. Олег торопился поскорее увидеться с Виктором Палычем и успеть рассказать ему обо всех московских событиях. Тогда появился бы шанс, что Антибиотик не отдаст его с Катей Гургену. В основном, Олег делал ставку на то, что Антибиотик с Гургеном недолюбливали друг друга, но эмоции эмоциями, а существуют еще и «понятия»… А по понятиям, Званцев без спроса вписался абсолютно не в свою тему, в чужую разборку… Единственное, на что оставалось нажимать, – это на то, что Катерина была «не при делах», а люди Гургена устроили совершенный «беспредел» и «западло», «нацепив» внаглую чужие проблемы на человека «левого»…
Это могло сработать при условии, что все московские события не станут достоянием широких кругов братвы. Потому что в узком кругу такие люди, как Гурген, Антибиотик или, скажем, Сильвер из Свердловска, чихать хотели на «понятия», которые они трактовали всегда так, как удобно было им самим…
Поэтому по приезде в Ленинград Олег отпустил Доктора, Танцора и Ветряка, щедро выдав им «проездные», «командировочные», «премиальные», и посоветовал представиться братве в кабачине, но не рассказывать, зачем в Москву ездили.
Трое боевиков сразу задачу уяснили – не велит Адвокат браткам рассказывать! Нет проблем! Нам сказали, мы сделали, а голова пусть болит у того, кто умный и книжки читает.
Вдвоем с Катериной Олег поехал к Антибиотику на Васильевский остров. Виктор Палыч жил в роскошной стометровой квартире, бывшей коммуналке, которую никогда и ни за что не узнали бы те шестнадцать горемык, которые ютились здесь раньше. Квартира Антибиотика была уголком Запада в Советской России. Говорят, кто-то из заезжих воров в законе попытался как-то предъявить[24] эту вызывающую роскошь Антибиотику, потому что не по воровским понятиям было жить в богатстве. Виктор Палыч якобы в ответ только презрительно скривил губу и ответил: «Это, любезный, вы у себя на воровских толковищах предъявы друг дружке делайте! А я не вор, я коммерсант и предприниматель, человек тихий, комфорт и покой любящий. И очень сердящийся на тех, кто на эту мою усладу стариковскую свое хайло разевает… Хайло-то ведь и зашить можно, чтобы не вякало…» И до вора дошло, потому что слушок про Антибиотика шел авторитетный, говорили, что людей он «перекусывает», как чашку чаю выпивает. Кстати говоря, хоть и любил Виктор Палыч покряхтеть, поюродствовать, называя себя стариком, – был он вовсе не стар еще. Крепким он был мужичком лет за пятьдесят на вид. Впрочем, за те четыре года, что Олег Званцев знал Антибиотика, он ничуть не постарел и не изменился, так что черт его знает, сколько уже лет топтал Виктор Палыч нашу скорбную землю своими грешными ногами. А грешен был Антибиотик, нарушал, и неоднократно, все заповеди Христовы. И часто блудодейством грешил, с возрастом стал предпочитать либо приличных интеллигентных замужних дам, которых совращал деньгами долго и с умелостью, а потом, забавляясь, втаптывал в грязь; либо малолеточек совсем, да причем по паре сразу… Похотлив был Виктор Палыч, правду, видать, говорят, седина в голову – бес в ребро!
«Как бы Антибиотик на Катю глаз свой не положил», – обеспокоенно подумал Званцев, подъезжая к серому дому на 13‑й линии. Но, оглядев Катерину, успокоился. Она была явно не в лучшей форме – заревана, глаза красные, опухшие. Да все равно красива, конечно…
Катя внимательно оглядела невысокого лысоватого человека с пронзительными серыми глазами, которого Олег почтительно назвал Виктором Палычем. Встречала Катя в своей жизни людей с такими глазами и умела интуитивно вести себя так, чтобы нравиться им, не нарушая дистанции. Вот и сейчас, поняв, что от этого лысоватого очень многое зависит, включила Катерина на полную мощность магнетизм своего обаяния.
Олег с Виктором Палычем ушли в кабинет, оставив Катю в гостиной. Она присела на шикарнейший диван и стала прислушиваться к глухим голосам, доносившимся из кабинета.
А там шел интересный разговор. Сначала говорил Олег, а Антибиотик слушал его с совершенно непроницаемым лицом. Когда Званцев наконец замолчал, Виктор Палыч налил себе коньячку (Олегу не предложил) и задумчиво протянул:
– М-да… Веселенькие истории ты на ночь рассказываешь… Совсем не жалеешь старика… – Антибиотик вдруг хищно прищурился и дернул губой над клыком: – Что же… Гончарова я помню. Способный был делец. Когда-то… – и, помолчав, спросил: – А скажи-ка мне, Адвокат, по совести – зачем тебе-то нужна эта баба?
