Он извлек из бардачка карандаш, фломастер, бритвенное лезвие.
— А чье удостоверение? — спросил я.
— Да я не знаю. Случайно нашел. Удостоверение инспектора рыбного хозяйства. Кто-то по пьянке обронил. Бабы теперь тоже пьют. Слово «инспектор» четкое, а остальное я сейчас… я все ж художник. Ну-ка, Даня, сядь анфас. Сиди.
Он что-то соскребал и орудовал карандашом, хватая эти мелкие и легкие предметы с сиденья и отбрасывая тут же, Даня сидела как в фотоателье.
Мы по-прежнему были в этом пустом чужом дворе, и только какая-то бабуся смотрела на нас осуждающе со своей скамейки, скрестив руки на груди и склонив к плечу голову, словно вопрошая: ну и что дальше отчебучите, хулиганье? А мы вовсе — банда!
— Все! Прошу, инспектор уголовного розыска!
— Надо же! — восхитилась Даня. — Красивее чем в жизни!
— На то и художники! Мы являем скрытую красоту!
Я тоже посмотрел. Похожа. Если не вглядываться, то ретушь малозаметна. Метров с полутора, если раскрыть и показать, то — Даня. И слово «инспектор» очень четко видно.
— А мент меня с такой ксивой посадит надолго, — сказала Даня.
— А надо, чтобы их там не было. Только удрученные гибелью кормильца родственники.
— А они есть?
— У кавказца-то?! Полно застанешь! Что спрашивать, знаешь.
Мы уже ехали.
— Что спрашивать — знаю, — сказала Даня.
Мы с Сашкой остались в машине за углом и сидели тихо, говорили почему-то чуть не шепотом. Ни о чем существенном. Курили.
И этот двор был еще пуст. В песочнице сидел пацан с экскаватором. Уже тепло одетый пацан. Август. Конец лета.
— Заправиться надо, — решил Сашка.
— Сейчас?
— Да нет. Когда Даня придет. Нам еще ведь ездить и ездить.
— Когда Даня придет, — повторил я. Конечно. Вместо Дани из-за угла могли выскочить ребятки в форме и прервать наше дивное путешествие. А может, это и было правильно. Потому что, я был уверен, новых убийств не будет.
Подошла Даня. Влезла в машину.
— Стразу трогаем? Бежим?
— Нет. Там нет ментов. И я все узнала.
— Кто маньяк?! — спросил Сашка. Я не спрашивал, потому что давно знал.
— Они не знают. Там его сестра и младший брат. Остальные поехали в морг на опознание…
— Без лица? На опознание? Ну и что?
— Рассказали, потому что при них был допрос, что кто-то, Скоков не сказал кто, дал ему поручение отнести посылки по шести адресам в один день. И он обещал на том заработать пять лимонов. Три Скоков получил авансом. И вчера утром он ушел со здоровой хозяйственной сумкой, где были эти шесть коробок. Больше они его не видели.
— Почему-то он положил тебе две, а Снежневских и Чацкой ни одной, — я тут подумал, что о судьбе Чацкой я просто не знаю.
— И они мне дали список даже. Копию. Вот.
Да, все мы тут. Яблокова, Чацкая, Даня,
Снежневских, Полубелова и я. Если он шел по адресам в том порядке, как они записаны, то начал он действительно с меня, но затем шел адрес Чацкой, а получила две посылки Даня.
— Он не пошел к Чацкой, — сказал я, — вернее, он в вестибюле уже понял, что те гвардейцы его не примут. Там у них качки дежурят. Так он Дане две сунул. Одну — под дверь. Мощную. В это время он, кажется, не мог знать, что Смуров убит. Но халтурил. Потом идет Яблокова, ей ночью соседка принесла. Потом — Полубелова. Вот здесь он понял, что носит, слышал взрыв, в «известиях» узнал о взрывах на Плющихе и у Полубеловой. И к Снежневских не пошел. Выходит, у него одна неизрасходованная мина осталась?
— Может, это она и башку ему оторвала? — спросил Сашка.
— Кто ее знает. У меня-то было впечатление, что сам сейф был заминирован. Это теперь пусть баллистики думают.
— И у меня такое же впечатление, — сказала Даня важно, — я первая на Скокове сидела. Он был холодный.
— Приятные впечатления, — решил Сашка, — а мне кто прислал мину? Выходит, сам маньяк?
— Да, — уверенно решил я, — тебе мину, отраву — Левке. Сам. И Худур — сам взорвал. Он менял тактику, между прочим. Даже сейчас. Уже почти все поняв, я не все знаю о деталях. С Худур — сложная история. Очень стереотипно, по шаблону сделаны все эти мины. С Худур же как-то все иначе. Дистанционный взрыватель? Он менял тактику по бредовым мотивам, между прочим, тут не везде можно полагаться на нормальную логику. И в случае с соседкой по даче. Пожалуй, я сейчас позвоню.
Я набрал номер Чацкой по аппарату Смуровых (краденому).
— Вас слушают.
— Иру, пожалуйста.
— Кто спрашивает?
— Знакомый. Андрей.
— Одну минуту…
Я отключил телефон:
— Секут. У нее менты. Она вчера меня пыталась сдать ментам, я ей подушку прострелил.
— Это ты «по фене»? — спросил Сашка. — В смысле брюхо?
— Нет, подушку. И отнял пушку. Вот эту. Да нет, я уверен, что она жива. Сейчас…
Я набрал номер:
— Галя, это Андрей. Тот, что был у вас вчера утром (ведь всего-то тридцать три или тридцать четыре часа прошло!), как Генка? Да… понял. Передай ему, что мне удалось уберечь троих, но двое погибли. Сам маньяк убит. Ты поняла? Ну, держись!
Я объяснил:
— Гешка плохой совсем, но все понимает. Это же он меня в бой запустил.
— Но было предположение, что он и киллеров запустил, — напомнил мне наш подробный разговор на катамаране Сашка.
— Мне осталось вам сегодня доказать последнее. Только заправимся быстро и съездим по адресу Пархоменко. Для очистки совести.
Мы заправили машину. Сами пошли в закусочную на бульваре, сели на воздухе, тут можно было курить. Денег оказалось не слишком много, даже вместе с Сашкиными. Я уверил всех, что дожить надо только до вечера, и теперь и бензина, и Глафириных пирожков (Сашка вспомнил о здоровенном пакете на заднем сиденье) хватит до конца операции. После операции, вероятно, я лично буду жить в казенном доме. Какое-то время.
— Как же так? — все недоумевала Даня. — Еще позавчера меня никто не преследовал, кроме Левкиных жен, а я их как-то и не боялась. А теперь только и оглядываюсь!
— Тебя уже никто не преследует, — заявил я, — уже часов пятнадцать — никто.
— Эх, психиатр! — усмехнулся Сашка. — Что-то ты такое знаешь, да все помалкиваешь. Самоуверенный доктор! А чего ж так перепугался, когда я в машине задремал?
— По привычке.
— Есть третий киллер! — сказала Даня, вставая из-за столика. — Поехали!
— Нет третьего, — сказал я, вставая из-за столика, — есть хмырь с царапиной на спине. Поехали!
— Я бы мог, — сказал Сашка, — забастовать ввиду неясности картины и неоткровенности друзей… поехали.
Мы поехали.
Ира Пархоменко, если ее вдовец и другие родственники не переменили адрес, списанный мною из Генкиной тетради, проживала десять лет назад на Профсоюзной улице. Мы часам к шести добрались туда, и это было уже в обрез, так как главное дело все маячило впереди и надо было кое-куда поспеть до семи вечера. Я как-то вполне успокоился, оставив Сашку с Даней дремать в машине, поднялся на двенадцатый этаж.
— Извините, я сотрудник следственного отдела и когда-то, много лет назад, знал Ирину Пархоменко. Сейчас мы расследуем одно дело… я знаю, что она погибла, вы кто ей? Может, вы что-то важное расскажете.
Ну и народ у нас! У меня не было ничего в руках, кроме красной «корочки», которую я не мог развернуть, потому что там — портрет «инспектора Дани»…
— Вы ей кто?
Угрюмый качок, пропустивший меня в квартиру, защелкнул за мной дверь (звук гробовой крышки?).
— Я покойной родной брат. Вот сюда.
Ментов принимают на кухне. И ничего не предлагают. Мне не надо, я только что ужинал.
— Что интересует?
— Если вам известно, то детали той катастрофы.
— Катастрофы? Не было катастрофы. У тебя странные сведения.
— Так записано.
— Где записано? Она тогда разошлась с мужиком. Ей позвонил какой-то старый знакомый. Ходили в кино. Так удалось потом восстановить эти события. Потом она оказалась под колесами. Машина переехала ее. Но уже мертвую. Ее убили шилом. В сердце. Тогда так модно было убивать.
— Кто-нибудь занимался ее знакомым?
— Вот вопрос по делу. Его еще одни знакомые, случайно их видевшие, описали. Длинный, нескладный, маленькая голова. Темный. Никаких особых примет. А что? Что-то появилось?
— Появилось, — встал я с кухонной табуретки, — мы имеем теперь все данные на этого человека. Но его уже хуже не накажешь. Он убит. При оказании сопротивления.
— А если я захочу получить такую справку, что это он убил Иришку?
— Дадим. И разъясним причину. Это сумасшедший. Убил по бредовым мотивам. Пока.
Брат Ирины остался в недоумении и неудовольствии. Что делать? Кто же дал Генке сведения об автокатастрофе?
Из машины я позвонил хорошему знакомому — главному врачу психоневрологического диспансера номер двадцать три. Все у меня за последние тридцать четыре часа было на грани «фола», всюду я, по-моему, рисковал, скользил по краю, чуть не опаздывал, чуть не заставал… и мне сказочно повезло, что действительно до семи часов работает Михал Борисыч Маруськин. Через десять минут я снова позвонил, и Михал Борисыч тем же «эйфорическим» тоном, как о само собой разумеющемся, сообщил, что да, обращался в диспансер летом прошлого года Смуров Борис Васильевич.
