Они, судя по всему, понятия не имели, где находился в данный момент Эмиль Бретан.
Мне показалось, что я заронил каплю сомнения в души местных полицейских. Все чудесится и чудесится![13] Так написал когда-то один очень талантливый человек.
Утром, намного позже, чем встало солнце и встал я, мне принесли овсяные хлопья с теплым молоком. Я проглотил их, походил по камере, посмотрел в окно. Подойдя к двери, услышал далекие голоса, звонки телефона, но ни одного произнесенного слова разобрать не смог. Подумал о Марии. Я надеялся, что с ней обращались лучше, чем со мной, хотя и сомневался в этом. Задумался о том, что она сказала, когда ее допросили.
Похвалил себя за то, что скрыл истинные причины моего участия в этом грязном деле. Мария была умной и сильной женщиной. Но мне не хотелось думать о том, сколько времени они будут лишать нас общения и как могут поступить с нами. Люди — слабые существа, я был готов сознаться в чем угодно, чтобы избежать чрезмерных неудобств, но этот факт очень быстро выяснится, и правдоподобность моих слов будет безвозвратно уничтожена. Признание получить было очень легко, но гораздо труднее было выяснить правдивость полученного признания. А у меня сложилось впечатление, что Моралеса и его ребят интересовала именно правда. Но ведь если кто-нибудь ударит меня в живот и скажет: «Признайся, что ты агент ЦРУ», я, разумеется, скажу: «О'кей, я — агент ЦРУ». Впрочем, я и представить себе не мог, что кто-нибудь задаст подобный вопрос без причины. Поэтому оставалась надежда, что из меня не станут вытягивать подробности. В противном случае ситуация стала бы ужасной. Не потому, что мне было не наплевать на агентство, а потому, что в мою историю трудно было поверить и могли возникнуть дополнительные вопросы, на которые у меня не было ответов. Проклятье, даже я не верил в нее.
С другой стороны, если Мария упомянет эти три волшебные буквы, нас либо быстро освободят, либо задержат на вообще неопределенное время. Я не сделал бы ставку на первый вариант, потому что был уверен, что проиграю. Агентство откажется от меня, и никто не поверит в обратное. В общем, я чувствовал, что к моим яичкам уже прикрепляют электроды.
Если я излишне драматизировал ситуацию, то на это были определенные причины. Во-первых, с нами обращались чересчур жестко для иностранных граждан, которые всего лишь подозревались в связи с возможным ограблением. Нам заявили, что не знают, что именно было украдено, если было украдено вообще, и пострадавшая сторона тоже являлась достаточно подозрительной. При отсутствии улик, свидетельствующих против нас, меня и Марию следовало допросить по форме и отпустить, установив за нами слежку. Кроме того, вызывало подозрение само место нашего заключения, мало похожее на полицейский участок. Нет, нам не все сказали о сложившейся ситуации, и я уже начинал бояться гоблинов в темных углах.
Принесли полдник, состоявший из мясного ассорти гнусного вида, налили свежей воды в кувшин. Тюремщики по-прежнему не отличались общительностью.
Обед на удивление оказался вполне приличным: сок, суп, хлеб, рыба, молоко и кофе. Охранник дал мне сигарету и поднес спичку, то ли по доброте сердечной, то ли выполняя приказ. Впрочем, разговаривать со мной он не стал.
Ожидание либо являлось попыткой психологического давления, либо они проверяли то, что я успел рассказать. Либо проверяли что-то еще. Подчеркните любое из перечисленного выше. Или не подчеркивайте ничего. Проклятье.
На следующее утро мне удалось выдернуть несколько проволочек из рамы койки, и я потратил почти час в попытке открыть ими замок. Замок был старым, как и все остальное в этом доме, и я бы его открыл, но проволочки были слишком мягкими и постоянно сгибались. Я решил спрятать их за плинтусом. Но предположим, что у меня было достаточно времени, и что дальше? Скорее всего, мое положение стало бы хуже. Я сомневался в том, что мне удалось бы выбраться из дома, но даже если бы удалось, я не смог бы ни к кому обратиться за помощью. Я не знал даже, где мы находимся. А что стало бы с Марией? Нет-нет, следовало ждать и надеяться, что они добудут факты, позволяющие нас оправдать или обвинить кого-нибудь другого.
Ждать пришлось недолго. Двое охранников — их я еще не видел — снова препроводили меня в комнату для допросов.
Тот же стул, тот же порядок. Охранники встали у меня за спиной, а офицер долго шелестел бумагами на столе. Потом, подняв голову, пристально посмотрел на меня и несколько раз кивнул.
Я смотрел ему прямо в глаза, когда он сказал:
— Овидий, судя по всему, вы сказали нам правду, но не всю. А нам нужна вся.
Я ничего не ответил, потому что он не задал вопроса.
— Мы связались с Лиссабоном, — помолчав, продолжил он. — Действительно существует протокол осмотра тела Клода Бретана, найденного застреленным в номере гостиницы в этом городе. Следствие продолжается. Пока никто не арестован.
— Надеюсь, вам это что-то доказывает, — заметил я.
— Да, это доказывает, что вы знаете об убийстве. Больше ничего. На самом деле возникает еще больше вопросов. И самый очевидный из них: существует ли связь между убийством там и кражей со взломом здесь?
— И с исчезновением Эмиля, — добавил я.
— Он не исчез! Он отправился в деловую поездку!
— Хорошо, и с его деловой поездкой, — согласился я.
Он шлепнул по папке ладонью.
— Разве дело не в этом?
— Может быть, и в этом…
Тяжелая рука охранника опустилась мне на плечо, и я предпочел замолчать. Пальцы впились в тело чуть ниже ключицы. Ключицы у меня очень хрупкие, и я не сомневался, что охранник был в состоянии это доказать, если бы стиснул мое плечо чуть сильнее. Офицер спас меня, сделав резкий жест. Рука исчезла.
— Меня не интересует ваше мнение, — сказал он.
Я потер плечо.
— Я так и понял.
— Связь, как мне кажется, заключается в вас самом, — продолжил он. — Я не могу поверить, что вы занялись расследованием убийства по просьбе друзей покойного. Вы не кажетесь мне человеком, способным на это. Я охотнее поверил бы, что вы увидели в этом личную выгоду. И возможно, сами убили Клода Бретана…
— Я могу доказать, что в то время меня не было в Лиссабоне.
— …или заказали его убийство, — пожал он плечами. — Нет, я вам не верю. Скажите, как вы поступили с вещами, которые взяли из сейфа Эмиля Бретана?
— Я никуда не проникал и ничего не крал, — сказал я. — Только дурак вернулся бы на место преступления на следующее утро, чтобы подвергнуться аресту.
— Вы просчитались. Я нисколько не сомневаюсь в этом. Возможно, подумали, что украли то, о чем он не будет заявлять в полицию. Возможно, хотели вернуть украденное за деньги.
— Шантажировать его? Он что, замешан в преступной деятельности?
— Хватит! Вы находитесь здесь для того, чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их! Что вы сделали с тем, что украли из сейфа?
— Ничего. Я ничего не крал, меня даже не было в…
Рука вернулась на плечо, и пальцы впились в тело.
— Тогда кто украл?
— Не знаю.
Он встал.
— Собираюсь прогуляться, — сообщил он. — Выкурить сигару. А вы подумайте, как ответить на мои вопросы. Может быть, сумеете это сделать, когда я вернусь.
— Я ответил бы сейчас, если бы знал как, — обратился я к его удаляющейся спине.
Рука с моего плеча переместилась на бицепс, потом я почувствовали такой же захват на другой моей руке. Второй охранник подошел ко мне справа. Улыбнувшись, он снял с пальца толстое кольцо и убрал его в карман. Это несколько успокоило, меня — очевидно, они не собирались слишком сильно повредить товар.
Потом, по-прежнему улыбаясь, он отвесил мне пощечину.
Не слишком сильную, скорее, просто чтобы намекнуть, что меня ждет.
Я попытался отшатнуться, но он нажал мне на плечо, а второй охранник заломил руки. Потом я получил еще одну пощечину.
Чуть помедлив, первый охранник нанес мне удар в живот. Я наклонился вперед, второй дернул меня за руки, едва не вывернув суставы. Первый, схватив за волосы, поднял мою голову. Плюнув мне прямо в лицо, он прижал меня к спинке стула.
Я охнул от боли. Он дал мне отдышаться и повторил свой трюк.
Я молчал. А что, я должен был ругаться? Угрожать? Подобная реакция могла вызвать только смех, а больше говорить было нечего.
Избиение продолжилось. Удары в нижнюю часть тела становились более частыми и сильными, хотя охранники явно старались не задеть ребра. Я дважды на короткое время терял сознание. Пытался уклониться от ударов в голову, но это мне не всегда удавалось. Он прижал мое правое запястье к подлокотнику и зажигалкой стал опаливать волосы на предплечье. Я наблюдал за этим, стиснув зубы. Он улыбался, но не произнес ни слова.
Потом он достал из кармана часы, взглянул на них и нанес мне еще один удар в живот. Затем я почувствовал, что меня отпустили, и осел на стуле.
