Он говорил по-русски чисто, но с каким-то странным, трудноуловимым акцентом. Может быть, гласные растягивал чуть дольше, чем следовало.
— Да, да. Припоминаю, — ответил я.
— Соломон Яковлевич сказал, что вы некоторым образом наследник Сережи?
— Смотря в чем.
— Я имею в виду «заказ», о котором была достигнута договоренность.
— Да, верно. Ваш «заказ» у меня.
— Не могли бы мы с вами встретиться в гостинице сегодня вечером? Мы остановились в Измайловском комплексе.
— К сожалению, нет.
— Нам нужно будет подъехать к вам?
— Да, сделаем так… — Минуты две я объяснял Александру место и условия встречи.
Когда я закончил, ответом было довольно продолжительное молчание. Записывал он, что ли?
Наконец в трубке снова возник голос с забавным тягучим произношением:
— Нам нужно подумать. Я перезвоню вам минут через десять. — С этими словами Александр связь прервал.
Я положил трубку и растерянно посмотрел на Никитина. Он сидел рядом. На корпус моего телефонного аппарата он прилепил какую-то присоску, от которой к его уху, скрытому под густыми волосами, шел тонкий проводок. Когда разговор был окончен, он извлек из уха и положил на стол маленький черный микрофон и развел руками.
— А ты что хотел? — предупредил он мои вопросы. — Сейчас у них очко знаешь как играет?! Ничего, раз позвонили, позвонят снова — никуда не денутся!
Как бы в подтверждение его слов снова зазвонил телефон.
— Сергей Александрович? Это опять Александр беспокоит. Я приеду. Буду один. Надеюсь, мы должны узнать друг друга. До свидания.
Никитин улыбнулся, отлепил свой стетоскоп от аппарата и поднял большой палец вверх.
— Ну что я говорил? — весело заметил он. — Да не волнуйся ты, все пройдет как по маслу. Давай кофейку попьем и еще пару партий сгоняем. А хочешь — поспи часок? Время есть.
Я чувствовал, что уснуть не смогу. Занялись опять шахматами. Пользуясь тем, что Никитин находился в благодушном настроении, я снова попытался его разговорить.
— Слушай, Коля, а как они золото в самолет собираются пронести? — спросил я, отчаянной жертвой коня пытаясь сдержать его фланговую атаку.
— Самолет им ни к чему… — задумчиво протянул Никитин, с заинтересованным видом оценивая варианты, возникающие вследствие моего решительного хода. — Они обычно уходят через Одессу или Батуми морем. А на пароход при умении и желании можно хоть зенитную пушку пронести.
— А что вы им предложите, когда возьмете?
— Работу предложим, — с тем же задумчивым видом ответил Никитин. — В Греции сейчас безработица сильная. Около десяти процентов. Не пропадать же таким славным ребятам.
Он сделал ход, я машинально ответил.
— Нет, Серега! — ухмыльнулся Никитин. — Не умеешь ты считать! Играешь ярко, интересно, я бы сказал — авантюрно, но считаешь плохо. Ленивый ты мужик. Вот смотри, что получается.
Он объяснил мне четырехходовку, сложившуюся на доске, и пути моего очередного, неизбежного поражения.
— А ну их к черту, эти шахматы! — раздраженно бросил я.
— И то! Пожалуй, собираться пора.
Из небольшого черного кейса он извлек открытую кобуру из желтой кожи и отдельно маленький, неправдоподобно плоский пистолетик. Положил оружие на стол и стал пристраивать кобуру на брючный ремень.
— Что это за пукалка? — спросил я, указывая на казавшийся игрушечным пистолет.
— Серьезная пушка. ПСМ, — ответил Никитин, застегнув ремень и ощупывая плотно прилегающую к пояснице кобуру.
— Тоже Макарова?
— Нет. И «Макаров», и все остальные наши пистолеты перед этим — ерунда. ПСМ — значит «пистолет самозарядный малогабаритный». Весит всего полкило вместе с патронами, почти в два раза легче ПМ и в три — «стечкина». Калибр пять целых и сорок пять сотых миллиметра.
— Мелкашка, что ли?
— Вот-вот, мелкашка. — Никитин вытащил обойму и показал мне небольшой патрон. — Пуля со смещенным центром тяжести. На двадцати метрах дырки делает такие — слона можно завалить. Специально для Конторы разрабатывался. Кстати, конструктор — женщина.
Он засунул умещающийся на ладони пистолетик в кобуру, надел пиджак и повернулся перед зеркалом, снова трогая поясницу. Оружие было абсолютно незаметно.
— Ну, еще по чашечке — и в путь! — бодро сказал Николай, захлопывая кейс.
На место мы прибыли в 22.30, минута в минуту. Уже окончательно стемнело. Участок дороги, где Николай остановил «семерку», был неосвещен, лес вплотную подступал к обочинам. Впереди, метрах в семидесяти, был виден перекресток с двумя фонарями, и редкая цепочка огоньков, тянущаяся от перекрестка, показывала направление Богородского шоссе. Кравцов оказался прав — в этот час ни одному нормальному человеку нечего было делать в этом пустынном месте.
Никитин заглушил мотор и включил приемник. Мелодичная эстрадная песенка тихонько полилась из динамиков.
— Ну, Серега, желаю удачи! Все помнишь, что должен делать?
— Помню, помню, — проворчал я и потянулся к приемнику.
Я снова начал волноваться, и музыка раздражала.
— Радио не трогай. Ни в коем случае, — остановил мою руку Никитин. — Ну, давай!
Он хлопнул меня по плечу, вылез из машины и сразу исчез среди деревьев. Я вышел на дорогу, потянулся, обошел «семерку» и сел на водительское место. Ключи торчали в замке зажигания. Меня посетила шальная мысль: а что, если запустить движок и смотаться отсюда, к чертовой матери, вместе с увесистой коробкой, что лежит под соседним сиденьем?
Я вспомнил про плоский пистолет под пиджаком у Никитина и решил, что подобные мысли не к лицу добропорядочному гражданину. Любопытно, сколько людей Кравцова торчит сейчас в придорожных кустах в ожидании моего выступления? Пока я предавался подобным размышлениям, время потихоньку бежало, эстрадные мелодии сменились спортивным репортажем, и наконец без пяти одиннадцать по моим часам я увидел, как с Богородского шоссе на мою темную аллею свернула машина.
Она остановилась сразу за перекрестком. «Волга» неопределенного цвета, с желтым светящимся транспарантом такси на крыше. Из машины вылез человек, захлопнул за собой дверцу. «Волга» развернулась и ушла по Богородскому шоссе в сторону Сокольников. Как только она исчезла из виду, я мигнул фарами стоящему на дороге человеку, вышел из машины и не спеша пошел ему навстречу. Он тоже двинулся по направлению ко мне.
Мы сошлись метрах в тридцати от «семерки». Я его узнал — действительно, тот самый Александр из «лумумбария». По его улыбке я понял, что он тоже признал во мне знакомого.
— Здравствуйте! — Он первым протянул руку.
— Приветствую! — Я ответил на рукопожатие. — Ваш «заказ» в машине. Я отвезу вас в гостиницу, пойдемте.
Не успели мы сделать несколько шагов, как со стороны Богородского шоссе показалась машина и, резко взвизгнув тормозами, свернула в нашу неосвещенную аллею.
Мы замерли на месте, ослепленные яркими фарами дальнего света. Автомобиль стремительно подкатил к нам и резко остановился. Серая «девятка» с тонированными стеклами и залепленным грязью номером. Стекло у пассажира спереди было наполовину опущено. Лицо сидевшего в «девятке» человека было затенено длинным козырьком темного кепи, но что-то знакомое показалось мне во взгляде глубоко посаженных глаз.
Появление этой машины не вязалось с известным мне сценарием, и я почувствовал себя неуютно. Лицо же Александра при виде человека в «девятке» выразило откровенный ужас. Он выкрикнул что-то нечленораздельное и стремительно понесся в глубину аллеи прямо к моей машине. Я решил, что пришла пора и мне проявить инициативу в этом деле, и прыжком, достойным пингвина, удирающего от касатки, свалился на дно неглубокого оврага. Мотор «девятки» взревел, слышно было, как скребанули в пробуксовке колеса по асфальту, потом вновь взвизгнули тормоза. Я слегка высунулся из канавы.
«Девятка» поравнялась с удирающим Александром. Из полуоткрытого окна высунулась рука, сжимающая пистолет с большим набалдашником глушителя. Я увидел, как ствол почти прикоснулся к спине несчастного грека и трижды дернулся. Бум, бум, бум! Донеслись едва различимые хлопки. Александр взмахнул руками, повернулся и рухнул на асфальт. Рука с пистолетом опустилась к его голове. Бум! Прозвучал последний выстрел. Машина резко рванула вперед и моментально скрылась в темноте. Габаритные огни и лампы освещения номерного знака у «девятки» не горели, задний номер тоже был замазан грязью.
Все произошло очень быстро — буквально в течение нескольких секунд. Страх прижал меня к стене моего импровизированного окопа, но оставаться в этой канаве было занятием бессмысленным. Если это убийство — дело рук людей Кравцова, то все равно мне здесь не отлежаться и далеко тоже не уйти. Стараясь подавить нервную дрожь, я выполз на дорогу. Спустя минуту на ней стало довольно многолюдно.
