Ознакомительная версия.
С этими словами Катя бесцеремонно схватила Алексея за брюки ровно в том месте, где было произведено впечатление, и без малейших колебаний прижала ладонями ткань так, чтобы всему народу было видно, что такое нормальный мужской пенис.
– Все, мамочка, глазками по сторонам голодными шнырк-шнырк: кто бы вые…л? – кричала Катя на весь ресторан.
Павел сидел как каменное изваяние. Ада глупо улыбалась, чувствуя неловкость, но явно не очень хорошо понимая, что происходит и как к этому надо относиться.
Кис, буркнув: «Хорош, все уже налюбовались», – убрал Катины ладони с интересного всем места – она, забывшись, все еще держала их на брюках Алексея, устремив полный ненависти взгляд на отца. Кис сел, с возрастающим интересом ожидая продолжения. Катя, несмотря на ее непристойные выходки, начинала ему нравиться.
Продолжение не замедлило наступить.
Катя двинулась прямиком в сторону родителя.
– А может, папочка, ты давно мечтаешь об инцесте? Тебе давно хотелось трахнуть дочурку? И, не смея преступить мораль, ты удовлетворяешь свои тайные фантазмы с моей ровесницей? А?! Признайся, это так, да?!!
Павел был в крайней степени растерянности. Если поначалу его лицо выражало благопристойное возмущение выходками дочери, то теперь оно было похоже на морду побитой собаки – виноватую, трусливую морду.
– Ну, давай же, смелей, – вопила Катя, нависая над сидящим отцом, – дай мне твою руку, вот, положи ее на мою грудь! Ты этого хотел, папуля? Ты об этом мечтал, да?
Катя схватила отцовскую ладонь и силком запихнула ее себе туда, где пять минут назад находилась ладонь Киса, – себе в лифчик.
Павел выдернул ладонь, словно получил ожог. Его трясло, трясло крупно и заметно. Если у него и нашлись слова для ответа на эту крайне провокационную дочернюю речь, то он был не в силах их произнести: зуб на зуб не попадал. Челюсть – красивая, благородная челюсть – дрожала мелко и жалко.
– Молчишь? – торжествующе проговорила Катя. – Молчишь, нечего сказать, – с горечью подытожила она, не желая принимать в расчет состояние шока, в котором явно находился ее отец.
– А раз молчишь, – Катя приблизила свое лицо к лицу отца и выдохнула прямо в его зрачки, – значит, правда все то, что я тебе сказала!
С этими словами Катя сорвала скатерть со стола, обрушив на пол посуду со снедью и бутылками. Вино брызнуло кровавым током на ковер. Официанты прыснули со всех сторон к столу.
– В таком случае ты не отец, ты похотливое дерьмо! – яростно выговорила девушка и, ухватив Алексея за руку, потащила его к выходу.
На улице, отдышавшись, она бросила Кису через плечо:
– Извините, – и пошла размашистым мужским шагом к метро.
Кис догнал:
– Я вас провожу.
Они доехали молча. Уже возле дома Катя сказала:
– Может, зайдете ко мне? Не хочется сейчас быть одной. Очень уж противно…
Кис согласился, и спустя четверть часа они уже пили вино в небольшой Катиной комнате. Она говорила без умолку. О матери, умершей шесть лет назад; о странных отношениях с отцом, о старшем брате, живущем в Англии… Из ее сбивчивой полупьяной речи вырисовывалась невеселая история.
Отец, всегда живший в доме барином и удерживавший детей на должной почтительной по отношению к писателю-почвеннику дистанции, со смертью матери неожиданно сблизился с Катей – до ежевечерних печальных объятий и нежных отеческих поцелуев на сон грядущий. Постепенно поцелуи стали и утренними, и обеденными, и более продолжительными… Объятия оказывались все более тесными, а отцовская рука делала все большую амплитуду, поглаживая дочь…
Катю это начало пугать до такой степени, что она принялась таскать в дом кодлы друзей. Ей хотелось довести отца «до ручки», чтобы он, прямо по ее плану, не выдержал разбойных молодежных набегов на его тишину, на его ухоженную квартиру и его холодильник и снял дочери квартиру.
Так оно и случилось однажды: Кате было предложено отселиться. После чего Павел привел в дом дуру-молодуху-мачеху, которую он подхватил из чужих мужских рук где-то на литераторской тусовке. Катя, однако, не простила отцу тех особых долгих взглядов, задерживающихся на ее теле, – именно тогда она пришла к стилю унисекс, как бы желая погасить, спрятать свою женственность и мужской (что хуже – отцовский!) к ней интерес…
После переезда одиночество стало особенно ощутимым и несносным. Почему-то именно теперь, шесть лет спустя, как никогда остро почувствовалась ранняя смерть матери. Брат, уехавший работать в Англию, там и застрял и с тех пор семьей, а в частности Катей, больше не интересуется…
…У нее больше нет семьи; она никому не нужна; она окружила себя толпой, сделала из своей квартиры молодежный клуб, но это только иллюзия неодиночества; она от всех устала, но не находит в себе достаточно сил, чтобы смириться с одиночеством; она и к Измайловой пошла работать затем, чтобы увидеть вблизи, рассмотреть и понять ее намеренное, лелеемое одиночество… А может, даже ему научиться…
Она говорила, говорила, говорила, пока глаза ее, под действием вина и нервного стресса, не начали закрываться. Кис слушал молча, лишь изредка кивая, – понимал: его мнение не требовалось, девочке просто нужно было выговориться, а выговариваться легче с посторонними…
– Пойду лягу… Ты просто дверь захлопни, ладно? – пролепетала опьяневшая Катя. – А хочешь, ложись со мной? Я у тебя в долгу…
Кис не ответил, только помог выпутаться ей из дурацких широких штанов, в которых она застряла и свалилась, потеряв равновесие, на кровать.
– Ты на меня не обижайся, я там тебя чем-то обозвала… – влезала под одеяло Катя.
– Неважно, – тихо сказал Кис. – Спи.
– Ты классный мужик, Леха, – пробормотала Катя, ерзая по простыне, устраиваясь. – Спасибо тебе, я так душу отвела сегодня… Давно мечтала… Слышишь, эта Сафо – Ирочка. Она ревнует Аллу. Я видела: ревнует ко мне, ко всем… – Катя уткнулась в подушку лицом вниз и пробормотала: —Ты мне так помог сегодня, такой кайф, я давно мечтала вот так, чтоб все слышали, чтоб ему поплохело… Я для тебя что хочешь теперь сделаю…
Через тридцать секунд она уже спала.
Кис вышел из квартиры и захлопнул, как просила Катя, за собой дверь.
* * *
Он был уверен, что на прямой вопрос об отношениях с Ирочкой актриса правды не скажет. Но он в то же время чувствовал, что она не лесбиянка. Кис не знал, как должна выглядеть лесбиянка, но почему-то был уверен, что Алла не… Может, ее желание ему понравиться вызывало это ощущение гетеросексуальной ориентации, может, еще что-то, что он не сумел бы определить. Теоретически, тот факт, что Алла всю жизнь имела связи с мужчинами, ничего не доказывал: Кис знал, что повороты в сексуальной ориентации возможны весьма неожиданно и непредсказуемо. И все же Алла ему не виделась лесбиянкой, и все тут.
А вот Ирочка… Ее ревность к Алле могла объясняться и гомосексуальной ориентацией. Но могла оказаться всего лишь привязанностью одинокого человека, отдавшего немалую часть жизни служению актрисе… Ведь и друзья, бывает, ревнуют. Особенно женщины. Ревнуют подруг – просто потому, что хотят быть единственной подругой. Так уж женщины устроены, что ты будешь делать. Все говорят: мужчины – собственники. О нет, неправда ваша! Женщины – собственницы куда почище! Женская дружба ревнива и завистлива. И теперь ему предстояло разобраться в чувствах Ирочки, хотя задача эта вызывала у него что-то сродни тоске: ее чувства были ему неинтересны. Мир, сузившийся до одной квартиры и одной привязанности, душный мир собственнических чувств, рожденных в безвоздушном пространстве промискуитета. Примешивались ли к чувствам Ирочки гомосексуальные наклонности, нет ли – большого значения не имело: важно было только то, что она ревнует актрису к другим связям и увлечениям, даже если это всего лишь ее воспоминания о прошлых, давних связях и увлечениях. Если именно Ирочка выкрала дневник, то она, скорей всего, его просто уничтожила. Она не искала никакой другой выгоды, кроме одной – ей нужна Измайлова целиком. Без воспоминаний о мужчинах, без мемуаров, а главное, без Кати. Нет дневника – нет и работы для секретарши.
Но если это Ирочка, то тогда концов не найти. Она не признается, а осторожный неофициальный обыск ее комнаты ни к чему не приведет – дневник актрисы больше просто не существует: ревность уничтожает соперников, даже если они живут только на бумаге воспоминаний…
* * *
– Цветик! Слышь, а давай ты не будешь жени… замуж выходить! Давай я вырасту и на тебе женюсь!
– На мне нельзя, я твоя сестра. Ты полюбишь другую девушку и женишься.
– А почему я ее полюблю?
– Ну… Все любят кого-нибудь, и ты будешь.
– А когда женятся, то это оттого, что любят один другого?
Ознакомительная версия.
