– Уже все нормально… Ничего я с собой не сотворю, не беспокойтесь…
– Хорошо, я вам верю! – разрешил Широков.
Пару" минут он напряженно вслушивался в журчание воды, потом укорил Свешникова:
– Ну куда ты полез? Видел же, что она будто не в себе… Надо было осторожно подвести к нужной теме. А ты – как из пушки!
– Так я же…
Но оправдаться Игорь не успел, так как Зоя вернулась в комнату. Веки ее припухли и покраснели, лицо оставалось таким же бледным, но выражение его изменилоась: равнодушие сменила какая-то мрачная решимость.
– Еще раз извините, Зоя, – можно вас так называть? – спросил Широков, и, получив утвердительный знак глазами, продолжил. – К сожалению, мой коллега прав полностью: Петренко подозревается в убийстве вот этого гражданина. Вы его знаете?
Станислав показал женщине фотографию «толстого».
– Нет! – прозвучал твердый ответ.
На всякий случай, Широков дал посмотреть и фотографию Касьянова, но его Воробьева также не смогла опознать. Тогда Станислав попросил Зою просто поведать подробно все, что она знает о своем знакомом.
– Петренко у вас? – настороженно спросила Воробьева.
– Да:
– Вы его не отпустите?
– Нет. Я понимаю ваши чувства…
– Нет!! – надрывно прокричала Зоя.– Нет! Вы не поняли…
И она вновь спрятала лицо в ладонях. Широков недоуменно посмотрел на Игоря, но тот только пожал плечами.
Однако помощь на этот раз не понадобилась: Воробьева пару раз всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и, промокнув платком глаза, с чувством произнесла:
– Я его не любила… Я его ненавидела! И буду ненавидеть до конца своих дней! Он растоптал мою душу… Он – подонок!
Глядя в переполненные мукой и гневом глаза женщины, невозможно было усомниться в ее искренности.
– Теперь я расскажу, что он сделал со мной… Все расскажу, только не перебивайте меня и… Хотя очень тяжело… Но я расскажу!
Голос звенел, как натянутая струна.
То, что затем услышали Широков со Свешниковым было исповедью женщины, в душе которой годами копились боль и обида.
В двадцать один год Зоя вышла замуж за человека, которого очень любила. Поначалу все складывалось хорошо, только вот с детьми ничего не получалось. Вскоре муж начал пить, погуливать, обзавелся соответствующими друзьями-собутыльниками. Затем – скандалы, а пару раз – и рукоприкладство. Кончилось все банально: пьяная драка, в которой муж порезал человека, суд и колония. Но Зоя, проклиная себя за глупость и бесхарактерность, продолжала любить и ждать, несмотря ни на что, списывая свои несчастья на слабоволие мужа. Вместо развода писала нежные письма в Архангельскую область, где отбывал свой срок муж. И раньше не отличавшаяся особо веселым нравом, теперь стала замкнутой, никуда, кроме работы, не ходила. Свою «лепту» внесла и свекровь, обвинившая во всем происшедшем Зою, которая не смогла родить, а «без ребенка какая семья?» Вот мужик, мол, и закусил удила… После такой пощечины, женщина вовсе упала духом, уверовала в свою несуществующую вину. Стала полной затворницей, сосредоточившись на ожидании мужа, который должен освободиться летом следующего года. И тут, 22 июня вечером, появился Петренко. Сказал, что сидел в одной колонии с мужем и только недавно освободился, что там они с Колей подружились, и тот дал адрес жены, попросив, если представится возможность, навестить ее и передать привет. А у Петренко как раз появились дела в городе, вот он и решил выполнить просьбу друга. Обрадованная встречей с человеком, еще месяц назад хлебавшим баланду из одной миски с ее ненаглядным, Зоя не знала, куда посадить да как угодить дорогому гостю. И когда тот попросился на пару дней на постой, ссылаясь на трудности с гостиницей, с радостью согласилась. Раскрыв рот, она слушала «лихие» рассказы бывалого «зека» о житье-бытье в лагере, пила принесенную гостем водку, радовалась за мужа, ставшего, по словам Петренко, уважаемым человеком в лагере. Ее не смущало, что гость несколько раз делал двусмысленные намеки и даже пробовал дать волю рукам, оправдывая свои действия долгим отсутствием женского общества. После многочисленных тостов за «любимого мужа», от которых было неудобно отказываться, Зое, в конце концов, стало плохо, чем и воспользовался Петренко…
Очнулась она только под утро, плохо понимая, что произошло и кто рядом с нею в постели. А когда вспомнила, заревела от тоски и обиды. Разбудив гостя, молча вынесла его чемодан за порог. Петренко ничего не сказал, только, уходя, недобро усмехнулся. Две недели он не давал о себе знать, а Зоя ночи напролет плакала и казнила себя. А потом, 4 июля часов в десять вечера, Петренко вновь заявился к ней. Пускать не хотела, но тот каялся, просил прощения, обещал сказать нечто важное… Зоя поддалась уговорам, отчасти боясь поднятого Петренко шума -соседи и так косились на жену уголовника. Выпив для храбрости принесенную с собой «чекушку», гость заявил, что Зоя ему очень понравилась и он предлагает ей стать его подругой. Жить она будет безбедно, потому что скоро сам он станет богатым человеком – провернут с приятелем одно дельце. А при деньгах – увезет Зою к теплому морю или еще куда захочет. Женщина ответила отказом. Тогда Петренко попытался применить силу, но Воробьева вырвалась, схватила на кухне нож и пообещала вскрыть себе вены, если гость не угомонится.
И еще, Зоя пообещала все рассказать мужу, когда тот вернется, – тогда Петренко не поздоровится. Это призвело обратный эффект: Петренко расхохотался и заявил, что про мужа все наврал. Тот вовсе не «уважаемый человек», а просто «сявка». Более того, он обозвал мужа самым обидным для мужчины прозвищем и подчеркнул, что Коля очень соответствовал этому «качеству» в лагерной жизни. Но совершенно убило Зою то, что, по словам Петренко, муж за лишнюю пайку описывал заключенным сексуальные способности своей жены и подробности интимной жизни с нею. В подтверждение своих слов, Петренко выдал пару эпизодов, о которых знали только Зоя с мужем. Добивая бедную женщину, гость заявил, что Коля вообще продал свою жену ему, Петренко, в счет карточного долга. После всего этого Зоя более не сопротивлялась.
С того дня Воробьева впала в состояние умственной спячки, полностью потеряв интерес к окружающему и автоматически выполняя программу, заложенную в нее жизнью. Став любовницей Петренко, Зоя приходила к нему в дом Бушуевой, отказавшись заниматься этим у себя в квартире. Она брала деньги, которые в небольших количествах передавал Петренко, принимала от него подарки, но делала это безучастно. Видимо, Петренко удовлетворяла на первых порах такая простота отношений, но потом он встревожился за психику «подруги», предложил показаться врачу, правда, не особенно на этом настаивал.
Последний раз Зоя была у него 19-го числа, а двадцатого он после обеда позвонил ей на работу и сказал, что через пару дней они вместе уедут на юг. Машинально Зоя спросила, с какого числа брать отпуск. Петренко ответил, что с 27-го июля. Потом ругнулся и заявил, что лучше совсем уволиться. В заключение, обещал через пару дней позвонить.
– Но с тех пор я его не видела и не слышала. Да, еще вас может заинтересовать следующее: как-то Петренко невзначай спросил, не помню ли я о тех тысячах, о которых он мне говорил. Я не сразу сообразила, о чем идет речь. Тогда он странно на меня посмотрел и свел разговор в шутку. Теперь, действительно, все…
Зоя горестно вздохнула и закрыла лицо руками.
Широков молчал, находясь под впечатлением услышанной человеческой трагедии. Сколько изломанных судеб прошло через сердце, сколько страданий и бед впитали его глаза… И все равно каждый раз ненависть к виновникам и жалость к жертвам будоражили разум и душу. Станислав тяжело поднялся и, подойдя к сгорбленной женщине, положил руку на острое плечо.
– Я прошу вас, если вы в состоянии, проехать с нами в городское управление, чтобы следователь запротоколировала показания… Поверьте, это очень важно для нас.
Зоя подняла голову, сложила руки на коленях и посмотрела на Широкова строгими серьезными глазами.
– Мне уже легче… Легче стало, как вывернула себя наизнанку…
По дороге в управление в машине стояла тишина, которую нарушал только рокот мотора. Даже водитель, любивший поболтать, понял по лицам пассажиров неуместность каких-либо разговоров и сосредоточенно следил за дорогой. Только переступая порог кабинета, выделенного на сегодня для Наташи Червоненко, Зоя обернулась и, просяще глядя на Станислава, с надеждой в голосе спросила:
– Его ведь не выпустят, правда?!
Широков, стиснув зубы, отрицательно мотнул головой.
24 июля. Воскресенье. 14 часов 30 минут.
Когда Широков вернулся к себе в кабинет, Свешников сидел, подперев голову кулаками, и грустно смотрел в окно. На столе перед ним лежал блокнотик Петренко.
