Ознакомительная версия.
Виталий, пошатываясь, вернулся в машину. Головная боль немного отпустила, как и тошнота. Рухнув на сиденье, он откинул голову на утлый подголовник. Навалившаяся слабость не давала сосредоточиться. Мысли путались, перед глазами плавали разноцветные круги, мучительная кислотная боль скручивала желудок в пульсирующий жгут. Виталий невольно вспомнил, как пульсировали и дергались лягушки, которых он, приколотив к доске, мучил электрическим током. Вместе со школьным другом Валькой они после уроков каждую весну убегали на пруд. Там этих тварей водилось во множестве. Наловив целую банку лягух, они развлекались тем, что устраивали для них веселую жизнь. Рвали на части, сжигали, обливали кислотой, украденной из кабинета химии, или, собрав целую электростанцию из батареек, умучивали током. Но годам к десяти этого уже казалось мало. Пришел черед кошек и новорожденных котят. Благо на чердаках их водилось немеряно.
Возвращаясь домой, Виталий сгорал от стыда, когда Маша, принюхиваясь, смешно морщила нос и строго спрашивала, не курит ли он.
– Нет, что ты! – восклицал всякий раз Виталий и старался спрятать лицо на груди гувернантки.
Какие чувства он тогда испытывал? Сейчас можно точно сказать, что сильнейшее возбуждение. В неполные тринадцать лет он страстно хотел Машу. Хотел, как мужчина хочет женщину! Эх, если бы ее не выгнала мать! Может быть, все бы и получилось! Виталий до сих пор не верил, что у Маши что-то было с отцом. Да какая, собственно, разница! Было или не было. Просто Маши не стало. После того как ее выгнали, в Виталия словно вселился бес. Однажды он, возвращаясь вечером от Вальки, наткнулся на спящего бомжа. Коробок спичек сам оказался в руке. Картонные коробки, на которых спал грязный вонючий бомж, занялись быстро. Охваченный пламенем, он смешно скакал среди горящей бумаги, а Виталий, вооружившись палкой, не давал ему вырваться. Только когда уже почерневшими, обожженными руками бомж потянулся к самому Виталию, пришлось дать деру. После, запершись в ванной, Виталик смывал с себя душную копоть помойки и со сладострастной улыбкой вспоминал испуганное, покрытое ожогами лицо с выпученными, словно у рака, глазами. К сожалению, приступ свалил его неожиданно. Возникшая ниоткуда дикая боль расколола мозг. Он плохо помнит, как приехала «скорая помощь», как его отвезли в больницу. Только спустя неделю Виталий понемногу начал приходить в себя. Больница с ее жестким, почти тюремным режимом стала для него наказанием, хотя и более легким, чем те, которым подвергала его мать. Здесь, по крайней мере, было чисто и, главное, не было паука! После того случая с собакой Виталий как-то особенно болезненно воспринимал грязь. Тем более что постоянные напоминания о необходимости мыть руки, и не только, он слышал и от матери, и в дальнейшем от Маши. Он часто видел, как сама Маша при первой же возможности забирается в ванну и подолгу плещется. Виталий даже устроил особый наблюдательный пункт на чердаке, чтобы через специально проделанное отверстие иметь возможность наблюдать за женщиной. Какое это было сладкое время! Сверху можно было в мельчайших подробностях рассматривать ее восхитительное тело, нежащееся в кристально чистой воде, любоваться налитой грудью с задорно торчащими сосками.
Со временем тяга к чистоте превратилась в особую манию. Сам Виталий чувствовал, что это сразу выделяет его из толпы, но ничего не мог с собой поделать. Наверное, больше, чем врагов, он ненавидел именно грязь! Самое ужасное, что грязь невозможно наказать! Ее смываешь с себя, но проходит совсем немного времени, и она появляется вновь! Эта непрерывная, сводящая с ума война с грязью выматывала, причиняла тяжкую душевную боль, но Виталий не прекращал борьбы. В его жизни были всего две чистые женщины. Две Марии, две Маши. Он помнил волнующий запах каждой, чистый и свежий. Когда мать выгнала жену, он почувствовал такую же боль, какую пережил, глядя, как прямо на его глазах острая тяжелая лопата разрубила тщедушное тело несчастной собаки. Он уже знал, что никогда не простит. Наказание неотвратимо! Оно должно обрушиться на обидчика. Уж кто-кто, а Виталий на собственной шкуре испытал неизбежность наказания. Мать никогда не оставляла ни малейшего шанса избежать чулана. Дошло даже до того, что иногда Виталий сам запирался в нем и подолгу сидел в темноте. Позже он оборудовал нечто подобное в летнем домике. Там же устроил и своеобразную студию. Пользуясь тем, что ключ был только у него, Виталий развесил по стенам свои рисунки. Те, на которых рисовал наказание. С каждым годом они становились все лучше, все узнаваемее. Глядя на них, он вспоминал, как это происходило, и тело начинало сладострастно дрожать, совсем как в детстве, когда он прятал лицо в восхитительной груди Маши.
Георгий предложил Марии помощь в поиске нужной плитки для ванной, и она согласилась. После работы он заехал за ней, и началась круговерть по магазинам и салонам. Сначала это было даже увлекательно. Мария чувствовала себя едва ли не королевой рядом с ним. Действительно, Георгий оказался настолько обаятельным, что любая женщина готова была сделать для него невозможное. Девушки-консультанты в салонах наперебой предлагали ему самое лучшее, но он, только взглянув на Марию и прочитав в ее глазах сомнение, тут же с легкостью отвергал предлагаемые расцветки и рисунки, ища нечто необычайное.
– Кажется, мы пытаемся отыскать аленький цветочек! – шепнул он Марии, в очередной раз отрицательно качая головой.
В неизвестно каком по счету магазине или салоне у Георгия вдруг запищал телефон. Извинившись, он поднес к уху трубку и тут же расплылся в самой радостной улыбке.
– Да, дорогая! Конечно. Сегодня? Если только попозже, я сейчас занят. Нет! О чем речь! Естественно! Обязательно буду! Все сделаю, как ты любишь. Не сомневайся. Что? Милая, мне кажется, ты начинаешь меня ревновать! Нет! Я сказал, нет! Ну, о чем может быть разговор! Ты считаешь, я уже не в состоянии сделать приятное даме? Конечно, жди! Что? В девять? Договорились! Хорошо! Целую!
Мария слушала игривый голос Георгия, и горькая обида вскипала в груди. Он рядом с ней договаривался о встрече с какой-то женщиной! Можно подумать, та, другая, лучше ее? Чем? Почему Георгий поедет к ней сегодня в девять вечера? Он собирается провести с ней ночь? Но как он может поступить так с ней, с Марией? Особенно теперь, после того, что между ними было? Он просто негодяй! Предатель! Разве он не чувствует, что она лю… нет, нельзя даже думать об этом! Но все равно, с друзьями так не поступают! Может, он просто обычный самец, как и остальные особи в штанах? Тогда почему же с ней это случилось? Она сама дала повод так думать! Нечего было строить из себя недотрогу! Раз уж мужикам так этого хочется, то приходится давать! Ради того, чтобы он не бегал по бабам! Чтобы был рядом с ней и не смотрел по сторонам, чтобы не заливался соловьем по телефону, разговаривая с какой-то длинноногой блондинкой! Почему им всем только и подавай блондинок? Можно подумать, если у тебя русые волосы или каштановые, ты уже и не женщина вовсе!
Она не помнила, как вышла на улицу. Георгий что-то пытался ей сказать, но Мария его не слышала. Кипя от возмущения, она шла, не видя ничего перед собой. Слезы стояли в глазах как маленькие озера, готовые вот-вот перелиться через край и заструиться по щекам, смывая тушь и оставляя отвратительные следы на лице. Он резко отдернул ее в тот момент, когда Мария, ничего не соображая, едва не шагнула на мостовую…
– Что с тобой происходит, черт побери?! Тебе плохо? Сердце прихватило? Что у тебя болит? – почти кричал Георгий, держа ее за руки.
Мария, почти до крови закусив губу, отворачивалась, пряча лицо. Она плохо понимала, что происходит, даже оказавшись в машине, сидела сутулясь, не поднимая головы. Он мчался по городу, резко лавируя в потоке машин, чтобы поскорее довести ее до дома. На лестнице у Марии и впрямь закололо сердце. Рефлекторно сжав рукой левую грудь, она болезненно поморщилась. Георгий, невзирая на вялые протесты, подхватил ее на руки и, взбежав на второй этаж, выдернул из кармана ключи, одним привычным движением отпер замок и, войдя в квартиру, бережно уложил женщину на диван.
– Лежи спокойно, расслабься! Сейчас я измерю тебе давление и послушаю сердце.
Мария, распростертая на диване, только закрыла лицо руками. Боль нарастала, становилась острой, колючей, она рвала сердце на части, поднималась к горлу, душила, вызывая кашель и тошноту. Лежать было неудобно, что-то давило в спину. Мария попыталась повернуться. Но очередной приступ, еще более жестокий, опрокинул ее навзничь. Георгий появился через минуту. Осторожно придерживая, усадил, ловко, словно проделывал эту операцию каждый день (кто знает, а вдруг и проделывал?), расстегнул блузку, снял, отбросил в сторону, затянул на плече черный рукав тонометра. Придерживая левой рукой холодную таблетку фонендоскопа на локтевом сгибе, в три приема резко накачал резиновую грушу. Его сосредоточенное суровое лицо находилось так близко, что Мария видела, как подрагивает тоненькая голубая жилка на виске. Измерив давление, Георгий обыденно сбросил с плеча Марии бретельку бюстгальтера, когда она попыталась прикрыть обнаженную грудь руками, решительно отвел их и прижал к мгновенно покрывшейся отвратительными мурашками коже фонендоскоп. Деловито, не обращая внимания на слабое сопротивление Марии, развернул ее, послушал сердце со спины и, вынув из ушей трубочки, сказал:
Ознакомительная версия.
