Глава 11
Что-то Любка отчебучила, что-то сотворила с капитаном нехорошее, околдовала, отлупила, по крайней мере, — оглушила.
Капитан кое-как очнулся, обнаружил, что лежит на спине и что его тошнит. Руки его теперь были, кажется, схвачены наручниками намертво у него же на животе, а пояс у брюк (это было следующее определенное ощущение) разрезан, а брюки спущены до колен, но, вероятно, не с целью его кастрировать или изнасиловать в бессознательном состоянии. Любка испортила ему ремень и оборвала, наверное, все пуговицы на ширинке старых, добротных штанов — это был древний прием. Теперь, повязанный по рукам и ногам, Роальд морщился, прислушиваясь к боли и пытаясь найти очаг боли в голове, таким образом пытаясь определить, что Любка сделала с его головой: била если, то чем и по какой части, травила ли нервно-паралитическим или еще какой гадостью. Выходило, что нервно-паралитическим, ибо слезы не текли, сопли — тоже, а вот, когда он повернул голову, чтобы сориентироваться хотя бы в пространстве, Любкина «стенка», позвякивая сувенирами, уплыла в сторону и, накренившись, стала решительно пытаться вернуться в прежнее положение, дергаясь, морщась и прихватывая кресло и потолок. С большим трудом, в несколько приемов Роальду почти удалось утихомирить «стенку», затем он обнаружил где-то в ячейках «стенки» часы и понял, что почти час проскочил мимо.
Он не помнил, или помнил, но путал не то с воображением, не то со сновидением, какой-то предшествовавший этому тошнотворному своему положению эпизод… что-то про Каварскую… Кажется, Любка все-таки откуда-то выхватила баллончик с газом. Но зачем? Разве он пытался что-то предпринять?
Капитан повернулся на бок, по-прежнему удерживая в поле зрения (как якорь) вихляющий циферблат. Карман был пуст. Твердой угловатости пистолета он не почувствовал.
Ходит? Кто-то ходит за стеной. Распахнутая дверь в прихожую утвердилась вертикально, и заулыбался пластмассовый череп со стены.
Да. Это шаги. «Жрец» был здесь за минуты до прихода Любки? Самое же страшное — это полная, капитан, нелепость, ненужность, какая-то полоумная бесцельность всего происшедшего. Зачем? Кто?
Слезть с тахты? Выдать свою возвращающуюся способность сопротивляться? Но кому и чему сопротивляться? Может быть, в тех трех-четырех недочитанных страницах (кстати, где тетрадь?) и осталась разгадка? Ничего не успеваю… если уж хотели убить, то убили бы давно… кому нужна моя беспомощность?.. Шаги! Значит, она — Юлька! Вон пробежала по обоям тень головки с сыпнотифозной стрижкой! Юля Каварская! Та, что почти тринадцать лет назад одна уцелела в том убийственном бардаке!
Капитан нашарил глазами кувшин, вазу. Предметы тяжелые и удобные. Она траванула меня «черемухой»? В упор? Технически оснащенная сволочь!.. Пора!
— Эй, голубка! — позвал капитан. Голос было сел на слове «эй», но «голубка» получилась звонко и уверенно.
Это нарастающие шаги Любки!
Но почему же остается ощущение, что в доме, за ее спиной, за ее шагами словно застревает еще что-то? Шепот, шорох, эхо?
Любка появилась под улыбающимся черепом. Глаза заплаканные, припухшие. А губы в шоколаде?
— Очухался? Крепок, мент! Двойную дозу пережил! Не уписался? И что теперь нужно?
Шоколадку жуешь? В состоянии неизбывного горя?
— За что маюсь, Любовь? Простой и главный вопрос!
— А я знаю?!
— Тогда…
— Помолчи! Я не знаю! Ясно?! Поскольку ты все равно, видно, не выкрутишься, я тебе решила рассказать, что сама знаю, может, ты что и посоветуешь… может, даже вместе как-то выкрутимся, хотя… не надеюсь…
Любка уселась в кресло и заревела. Откровенно, по-детски, не отворачиваясь и не закрывая лицо. Сразу, словно дождем ее окатило, заблестели шарики слез во всех складках личика, и с подбородка обильно закапало на грудь, а халат поспешно распахнулся, как дверцы шкафа, позволяя слезам кропить нежное, рыхловатое тело.
Роальд ждал. Голова, кажется, стала ясной. Руки, ноги целы.
— Кто мать убил?!
— Я не знаю. Я застал ее уже мертвой и вызвал наших. Там сейчас работают. Но никто не знает, где я нахожусь сейчас. Я хочу тебя предупредить: я могу честно и подробно рассказать все, что знаю. Но и ты — тоже! Тогда мы что-нибудь сообразим и решим.
— Почему я должна рассказывать?! А если тебя оставят в живых?! Ты же тогда…
— Кто оставит в живых?
— А я откуда знаю?!
— Кто еще есть в квартире?!
— Никого тут нет! Я еще раз все осмотрела! И дверь на балкон изнутри закрыта! И была закрыта!
— Но кто-то проникает сюда! Кто-то говорил отсюда по телефону, когда ты отпирала дверь!
— Я не слышала! Я слышала звонок! Думала, ты звонишь!
— А пока я вот валялся сейчас?
— Никто! Никто не звонил!
— Зачем ты меня так?!
— Не знаю! Много знаешь! Мне мать говорила тогда, что тебя чуть что… Что я теперь буду делать?!
Опять врет. Откинувшись в кресле, скрестив ноги внизу только (щиколотки), но разведя колени. Равнодушная, наглая нагота.
— Я знаю, видно, еще в десять раз меньше тебя! Мы только вместе можем разобраться! Что ты дочь Каварской, например, я узнал сегодня от тебя! А Маркин этот рассказал мне очень мало, только что он тебя знает! Я брал тебя на понт…
— Вот и набрался! Гад!
Она выпрямилась, полой халата промокнула лицо. По-хозяйски коротко и пристально оглядела с головы до ног капитана.
— Ладно, будем выбираться. Что тебе рассказать?
— Начиная с семьдесят восьмого года! Все!
— Ради памяти матери… Только поклянись, что не вы, менты, ее убили! А набрешешь — страшной смертью казню!
— Чем хочешь клянусь! Я ее застал убитой! Адрес ее нашел по телефону, который был в бумагах Маркина.
— Пускай так. Будем считать, что ты все равно покойник. А может, перед смертью и впрямь что подскажешь… Слушай! В том, семьдесят восьмом, мать уже хорошо устроилась, работала в одном деле с блядями. Она была умная… ее тогда попросили помочь… Я тому, кто ее убил!… Помоги мне его найти! Ладно, я верю, что не ты. Ты слабак! Слушай! Она держала «телок» тогда. Штук пять в разных местах на квартирах. А один ее уговорил, и я своих знакомых девчонок привела. Да те девки-то! К ним туда троллейбус влез бы! Там одна была еще малотронутая, а одна со всеми в классе переспала! А пришли два подонка. Я смылась, когда у них до дела дошло, а они все перепились, и что-то им померещилось. «Перемочили» они их всех сдуру! Короче — все! А на мать могли менты выйти. Только она их купила запросто. Даже одного, а потом еще одного прибрала к рукам. И ушло кусков всего на две пары «тачек»! Но потом мать отыгралась. Вот одним из этих падл и был Маркин Илья. Он и тот, второй, стали у моей матери ручными. Повязаны были все. Мать вышла на фирму. Называется «Таси» или вроде. Работают три отличных хирурга, у наших миллионерш удаляют жиры, носы им исправляют. А на самом деле — меняют внешность убийцам всяким! Ты знаешь, сколько такое стоит?! А мы вроде при них поставщики и охрана. Три мужика, мать и я. Меня мать хорошо оформила, житуху мне дала, вот эту хату, мужа мне нашла, только он скурвился, запил, убрали его. Нормально все шло. Все мы имели. В восемьдесят пятом, что ли, ноги у этого Маркина стали гнить. Отрезали. Он из дела не выходил, толку только не стало. Он все советы давал. Связи были. У него зверская наблюдалка была, понял! Он мог с человеком пять минут поговорить — и все уже знал про него. Мать еще ему все помогала, маслила его… он здесь вот, точно, бывал. Его все его соседка-дурочка в коляске возила всюду… А ты нам нужен был. Мать тебя хотела тоже оформить для чего-нибудь крупного, а пока, мол, Любка, пусть этот мент с тобой резвится, чай, ты не лужа… А мы с мамой встречались редко очень… только одна ее карточка у меня была. Еще ей поработать три года, и мы бы смылись за бугор.
— Погоди реветь. Кто второй?
— А надо ли тебе знать? Ишь губы раскатал!
— Как раз нужно. Я тебе теперь расскажу. То уголовное дело за семьдесят девятый год я взял не случайно. Из архива сообщили, что часть копий исчезла. Это случайно обнаружили. При проверке. А проверка пошла из-за какого-то анонимного звонка и утопленника с номером.
— Обеспокоились, значит? Да у вас там все продажные, только помани! А может, тот под мать стал копать, второй? У тебя-то шариков не хватает, а вот мать бы поняла, что у вас там забродило, гады!
— Я сам узнал случайно. Взял дело. А сегодня утром мне звонок, и с угрозой, что папка сгорит. Через час она сгорела. В буквальном смысле. А еще через час слышу тот же придушенный голосок, что, мол, приезжай, убийство будет. Какой голос у Маркина был?
— Если честно, то — придушенный. Как ты сейчас сказал. Это он звонил?
— Видать. На месте, куда он меня вызвал, я застал его труп. А от своего трупа он меня сюда, к тебе, вызвал. Кто мог его голосом отсюда со мной говорить? Маркина при мне в морг свезли. Без ног, диабетик, все сходится.
