— Хорошо. Я согласен, — сказал он.
— Вот и замечательно! — воскликнул Сосновский и запотирал ручками. — Это дело надо того... Отметить надо, ага. Пойдемте есть шашлык, Тагир Казбекович. — Он вскочил с дивана и шустро побежал к двери. Бахметов последовал за ним.
* * *
И все было бы именно так, как намечалось, если бы не этот Кольцов. Именно из=за подполковника мастерски сработанная операция прямиком полетела псу под хвост.
Бахметов встал, включил свет. Часы показывали час ночи. Куда же запропастился его правая рука Реваз Салигеев со своими парнями. Полтора часа назад он дал им задание доставить к нему Первенцева. Если же тот окажет активное сопротивление, то они должны его убить. Окончание провалившейся операции проводилось по намеченному плану. Еще днем Салигеев убил заведующего оружейкой Тофика Батоева. Это должно было беспорно свидетельствовать о «виновности» Первенцева, ценой «убийства» Батоева, завладевшего винтовкой с оптическим прицелом, Кстати, винтовку эту с отпечатками пальцев старлея в последствии обязательно обнаружат в расселине скал. А теперь предстояло умереть грязному гяуру русскому, поднявшему руку на самого босса. Однако, что-то определенно случилось, если Реваза до сих пор нет. Бахметов заметно встревожился.
В это время он услышал за дверью шаги своего верного помошника. Ну, наконец-то! Дверь распахнулась. В комнату стремительно вошел Салигеев. По его виноватому и встревоженному лицу Тагир сразу понял, что случилось что-то непредвиденное. Спросил:
— В чем дело?
— Первенцева нигде нет, — ответил Реваз и развел растерянно руками.
— То-есть, как это — нет?! Он что, испарился?! — закричал Бахметов. Дело обретало скверный поворот.
— А шут его знает. Может и испарился. Мы все вокруг обшмонали. Как сквозь землю.
— Не молоти чушь! — взвился Тагир. — Плохо искали.
— А ты на меня не кричи, да? — крепко обиделся самолюбивый и вспыльчивый Салигеев. — Я тебя предупреждал, что добром это не кончится.
В это время в дверь деликатно постучали. Бахметов с Салигеевым недоуменно переглянулись — кто бы это мог быть в столь поздний час? Дверь медленно открылась и в проеме повился подполконик ФСБ Павел Иванович Кольцов.
— О чем спорим, господа? — спросил он с улыбкой. — Может я смогу разрешить ваш спор?
И Бахметов понял, что подполковник в курсе всего того, что случилось. Только этим можно было объяснить его ночной визит. Он горячо прошептал на ухо Реваза:
— Кровь из носу, но найди мне Первенцева живого или мертвого. Лучше — мертвого. Понял?
— Понял, — прошептал в ответ Салигеев и пулей выскочил из комнаты.
Кольцов тем временем по хозяйки уселся в кресло и, насмешливо глядя на Бахметова, сказал:
— Ну, рассказывайте, Тагир Казбекович, как вы дошли до жизни такой?
Глава вторая: Говоров. Помощник.
Кто же мог предположить, что моя пассия воспылает столь безумной страстью, что даже забудет о культе своего неподражаемого тела и будет так расточительствовать им, требуя от меня адекватных действий. Моя энергетика трещала по всем швам, а физические силы нуждались в пополнении, причем, очень срочном. Иначе скоро буду походить на ипохондрика, качаемого ветром. Поэтому на очердное требование Окуневой — немедленного переезда в её трехэтажный «Эдем», я ответил категорическим отказом, облачив его в более или менее приемлимую форму. Майя обрела дурную привычку — после каждого моего грубого слова впадать в прострацию, а то и лишаться чувств.
— Любовь моя, — сказал я, равнодушно гладя её роскошное тело, — мы с тобой погрязли в неге и праздности. А ещё древние греки говорили: «Оциа дант вициа» (праздность рождает пороки). А потому, чтобы не деградировать до уровня двух влюбленных шимпанзе, нам с тобой надо срочно заняться делом.
— Работа — не волк... — с дурацким смешком начала она, пытаясь превратить мои серьезные намерения в глупую шутку. Очень не хотелось ей менять стиль жизни. Но я самым решительнешим образом её перебил. Сказал строго:
— Майя, я удивляюсь твоей несерьезности и безответственности. Еще Ромэн Роллан однажды заметил: «Когда в жизни нет иной цели, кроме себялюбивого счастья, жизнь вскоре становиться бесцельной».
— Дурак он — твой Роллан, — безапелляционно заявила она. — Все философы были импотентами, потому и говорили всякую чушь.
— Он писатель.
— Писатели — тоже. Ну их к шутам. Поцелуй меня, Макс. — И её губы сладострастно потянулись к моему усталому телу.
— Нет, нет и нет! — решительно отверг я её очередные притязания, вскавая с кровати и натягивая брюки. — Вам, мадам, не сбить меня с пути добродетели. Твой патрон ждет от меня решительных действий. И я докажу, что он сделал правильный выбор.
— Я тобой горждусь, Макс! — Окунева нехотя встала, накинула на голое тело халат. — Но только как ты раздобудешь этот договор? Мне кажется, что это невозможно.
Я очень удивился её словам. Значит, она не такая уж пешка, как я думал прежде, если посвящена в суть моего разговора с Потаевым. Это надо будет учесть в дальнейшем.
— Секрет фирмы, — подмигнул я. — Я моя фирма, как известно, веников не вяжет. Понятно?
— Понятно. Пойду заварю кофе.
На прощание я, посмотрев на часы, сказал деловито:
— Увидемся в пятницу.
— Как?!! — задохнулась она возмущением. — Ведь это целых три дня?!
— Вот именно. Это как раз то время, чтобы эквам сэрварэ мэнтем (сохранить ясный ум) и подумать над высказыванием — «ад когитантум эт агэндум хомо натус эст» (человек рожден для мысли и действия).
— Макс, ты разбиваешь мое сердце, — закапризничала она. — Я не переживу этих трех дней!
— Ты уж постарайся, милая. Но на всякий случай напиши на мое имя завещание. Так будет спокойнее и тебе, и мне. — И направился к выходу.
— Нахал! — услышал за своей спиной.
С этим я и покинул её особняк, думая о том, как бы мне поделикатнее отделаться от этой Наяды. С моими внешними данными, о которых я говорил ранее, и умственными способностями, в коих наблюдательные читатели уже успели убедиться, да к тому же, что очень немаловажно, со знанием латыни, ваш покорный слуга мог рассчитывать и на более приличную партию. Интересно, есть ли у Потаева дочка? А что, союз крутого мафиози и не менее крутого контрразведчика мог бы привести к очень даже неплохому симбиозу. Но это потом. А сейчас мне нужно думать исключительно о деле.
Я шел на встречу с любимым зятем своего шефа Веней Архангельским. Из этого симпатичного маменькиного сынка я решил сделать своего верного помощника, или, говоря официальным языком протоколов, — завербовать, произвести на свет нового агента ФСБ, каким когда-то был сам, а проще говоря — стукачка-с. Да-с. Более того, я вознамерился с ним подружиться и поддерживать наши отношения до тех самых пор, когда высокий суд не разведет нас по разные, так сказать, стороны баррикады. Я, лично, очень бы этого хотел.
Дело в том, что любимому тестю Вени Архангельского Танину было невдомек, что его зять ещё полгода назад продал его и весь их Высший экономический союз со всеми потрохами. Если бы ему кто об этом сказал, то он бы наверняка сильно расстроился, а у Вени возникла бы после этого масса проблем. А если бы об этом узнали члены вышеназванного Совета, то он мог разом и навсегда избавиться от всех проблем. Хотел этого Архангельский? Уверен, что — нет. И эта уверенность поддерживала меня с тех самых пор, когда я решил служить сразу двум «господам».
Вениамин Маратович Архангельский был пай-мальчиком. Во-первых, — очень воспитанным и вежливым. Самым распростарненным в его богатом лексиконе было слово «извините». Было заметно, что извиняться доставляет ему большое удовольствие. Во-вторых, — очень образованным и начитанным. Он не только знал назубок таблицу Менделеева или теорию относительности Энштейна, но и мог полчаса кряду читать стихи Робиндраната Тагора или дядюшки Гомера. В-третьих, — был очень исполнительным и обязательным. Эти качества особенно нравились его тестю. И, наконец, в-четвертых, — был настолько серьезен, что начинал улыбаться моим плоским шуткам тогда, когда другие переставали смеяться. Словом, он обещал быть классным агентом. Как человек слабохарактерный, он быстро поддался моему обоянию и теперь смотрел на меня, как невинная девушка на отставного гусара — робко, боязливо и восторженно.
Мое предложение встретиться, сделанное в обстановке строжайшей секретности, было вопринято им с таким воодушевлением и этузиазмом, что мне невольно стало его жаль. Бедный Венечка-Бенечка, он даже представить не мог какой удар готовит ему его кумир, пребывая пока в том счастливом состоянии, когда яркие мечты бегут далеко впереди серой и унылой действительности. Я на мгновение представил — какая ожидает его дорога назад, и содрогнулся. Нет, не хотел бы я оказаться на его месте. Очень не хотел.
