Ознакомительная версия.
«Мы, – говорят, – его как врача вызвали потому, что Глухов заболел, а доктор сказал: „Ставьте бутылку, я вам баралгин из-под земли достану“. Напился, мол, и Глухова избил потому, что у него с Глуховской женой роман. Все видели, как он при живом муже среди белого дня к ней домой заходил и как прямо на ферме он её лобызал».
Представляешь, братан? Ложь от начала до конца, но всё против меня. Есть свидетели, что я её поцеловал, есть история болезни, где чёрным по белому написано, что Глухов действительно страдает мочекаменной болезнью и что приступы колики у него хорошо снимаются баралгином, который – дефицит. Ну, всё против меня. Сколько Соломону пришлось участковому ментологу коньяку выставить – страшно сказать. У него теория:
«Милый Вадим, – говорит, – нет людей, которых нельзя было бы купить. Только одним хватит бутылки, другим ящика, а третьим – десять, но на армянский коньяк покупаются все. Хороший коньяк – это эквивалент денежных знаков, только за рубли могут посадить как за взятку, и не каждый, поэтому взять осмелиться, а коньяк, он вроде как подарок и не более того, поэтому берут все. Короче, просто спас меня Соломон. Спасибо ему. Ну, все, пока.
P. S. Повариха – высший пилотаж, жаль, что муж через неделю освобождается.
P. P. S. Мне предлагают в пионерский лагерь, в качестве врача поехать, а что? Отдохнуть на природе с симпатичными воспитательницами было бы неплохо. Да? Целую – Вадим.
Следователь прокуратуры Павел Георгиевич Бобков, изучающий письма из деревни дураков, находился в состоянии одному ему известного возбуждения. В такие минуты, вследствие сильного душевного волнения, у него неизменно развивался спастический колит, отчего пучило Пашу до неприличия. Вот и сейчас, уже в который раз, он резко поднялся, подбежал к окну, замер на мгновение, как бы прислушиваясь у себя к чему-то там внутри, воровато оглянулся на дверь и поспешно открыл форточку. Сам Паша объяснял происхождение позорных симптомов исключительно как результат плохого переваривания пищи. Он давно уже утратил коренные зубы, вообще запустил рот до невозможности, но протезироваться бесплатно стальными мостиками считал ниже своего достоинства, а на золотую работу раскошеливаться не хотел.
Три дня назад его осведомитель из числа студентов принес ему интересную фотографию. На ней была изображена разнополая группа молодых людей, сидящих под новогодней ёлкой, а за их спиной на тахте лежала влюбленная парочка. Ну и что? Сидят и пусть себе сидят. Казалось бы, а что тут такого? Если бы не одно интересное обстоятельство. Дело в том, что молодые люди, а это были в основном студенты мединститута, были обнажены и не просто там недостаточно одеты, а вообще, были абсолютно голыми, ну, что называется: «в чём мать родила». Были ли эти чудаки членами запрещенной секты нудистов, двигались ли те, на тахте, относительно друг друга или просто вскарабкались один на одного и замерли в незамысловатой миссионерской позе, это предстояло ещё выяснить, но даже при положительном ответе на поставленные вопросы, если строго следовать букве существующего тогда закона, особо криминального деяния как бы и не просматривалось, если бы уходящий, судя по стрелкам часов на фотографии, старый год, не ознаменовался очередной кампанией по усилению борьбы с коррупцией, тунеядством и моральным разложением наших граждан, попавших по недомыслию своему под тлетворное влияние Запада.
Хороший год для Паши уходил со двора. Именно в тот год генсек, до глубины души потрясённый нехорошим поведением товарищей по партии, запятнавших и без того обкаканный мундир неуёмным воровством и беспредельным мздоимством, инициировал, в сущности, расстрел директора Елисеевского гастронома, так сказать, «для острастки». И воспринял чуткий на негласные приказы под названием: «есть мнение» Паша решение суда неправедного как руководство к действию, потому что знал не понаслышке, что не было ни одной семьи из кремлевского окружения вождя, хотя бы раз не воспользовавшегося задним входом в знаменитый магазин деликатесов. И никто не вступился за честного по сравнению с ними директора. Ни слова сострадания не услышал приговоренный к высшей мере наказания за хищение социалистической собственности в особо крупных размерах фронтовик, награжденный за храбрость звездой Героя Советского Союза. Так и принял смерть под аккомпанемент голосов, выражающих всеобщее одобрение.
«Ну, всё! Пошло, поехало! – резюмировал тогда Паша. – Главное намёк дать! Главную линию определить. А уж исполнители у нас найдутся, услужливых-то у нас пруд пруди. Сейчас полетят головы, и будут приговоры судов абсолютно неадекватны тяжести совершенного преступления. Ну и начнут моментально приспосабливаться к новым условиям, то есть делать то же самое, только втихаря. Это очень хорошо! У всех будут задницы замараны, а чем больше замараны, тем больше нам задницы будут лизать. Тут нам, стражам порядка явный профит. Главное, сейчас в хвосте не остаться и себя как-то проявить».
О том, что за нелегальный ввоз из-за бугра журнала «Плейбой», человек навсегда становился невыездным, знали все, но о том, что в то же время у большинства секретарей обкомов, райкомов и даже у многих директоров совхозов существовали так называемые комнаты отдыха, где слуги народа и крупные хозяйственники развлекались с симпатичными секретаршами на казённых диванах, обитых гигиенически удобной кожей, знали немногие. Паша знал. Его сексоты, особенно из числа лиц, одаренных ироническим складом ума, были поражены не столько вышеуказанным сервисом, как-то: набитый жратвой и дармовой выпивкой холодильник, приглушенный свет, создающий интим музон, – как тем обстоятельством, что вход в комнату отдыха, был искусно закамуфлирован громадной книжной полкой, от пола до потолка, заставленной трудами вождей мирового пролетариата. Наибольшее число толстенных томов принадлежало перу неутомимого борца за равноправие трудящихся Владимиру Ульянову (Ленину). А ещё рассказывали Пашины агенты, что в местном обкоме партии имелся в то время очень уютный кинозальчик, где истекающие похотливой слюной лояльные члены партии просматривали фильмы с клубничкой, после чего выносили решение о нецелесообразности проката безнравственной продукции, во избежание растления граждан, воспитанных в духе высокой коммунистической морали. Ну, как тут себя не проявить? Непременно участие в процессе изобразить надобно. И Паша изобразил. За попытку снять убогий, трехминутный любительский порнофильм Павел Георгиевич упрятал за решетку аж восемнадцать студентов областного ВУЗа. Один из них даже пытался послание в стихах из неволи переправить, только попало оно не на свободу, а к Паше на стол. Там были такие строки:
В закрытых саунах отменно
Потели партии друзья.
С блядями, водкой непременно.
Им было можно – нам нельзя.
А фильм с клубничкой на десерт,
Смотрел, расслабясь, старый мент.
«Ну, чистый Чаадаев», – восхитился Паша и спрятал поэму на всякий случай в сейф.
Следователь областной прокуратуры, с интересом рассматривающий фотографию с очень недурными голенькими студенточками, в прошлом был тоже мент. Он, может быть, и до пенсии проработал бы участковым милиционером в немецкой деревне, если бы не болезнь. Проклятая, ненавистная, отравившая существование, ранняя эякуляция, настолько ранняя, что после «того» приходили на ум услышанные от какой-то бойкой на язык бабенки слова: «Эх, ты! Нёс, нёс и не донёс!»
Он вообще был в этом вопросе крайне застенчив и нерешителен, хотя внешне производил впечатление человека нахального и очень здорового во всех отношениях. Короче, подтверждался тезис о том, что внешность бывает обманчива: казался здоровым – оказался больным в сексуальной области, вел себя нахраписто, а на самом деле был трусоват, производил впечатление человека глупого, на самом деле таковым не являясь. Вернее сказать: был глуповат, но быстро стал умнеть потому, что постигшее его несчастье стало каким-то образом стимулировать умственный процесс.
До поражения на постельном фронте Паша делал зарядку, обливался холодной водой, таскал гири, накачивал мышцы, и вдруг возник вопрос: «А для чего я это делаю?»
И допёр своим умом мент участковый, Зигмунда Фрейда не читая, что в основе всех поступков лежит сексуальное влечение. Но влечение должно заканчиваться удовлетворением, а о каком удовлетворении может идти речь при катастрофически раннем извержении? А ещё догадался хитрожопый деревенский мужичок, американского философа Джона Дьюи не читая, что главным стремлением, присущим человеческой природе, является желание быть значительным, а, потерпев фиаско в любви, о каком ощущении собственной значимости можно говорить? В общем: крах, капут, кранты, амбец и катастрофа! Зачем стараться понравиться женщине, если знаешь наверняка, что не только удовлетворить, но даже войти в неё полноценно не успеешь?
Ознакомительная версия.
